Милица Матье - Кари, ученик художника
Верховный жрец Аменхотеп стоит неподвижно, хотя в нем все сильнее и сильнее нарастает гнев. Что могло случиться с этим мальчишкой? Так напутать! А тут еще выдумка третьего жреца с возвращением пайка! Ослы с продуктами выглядят какой-то насмешкой над ним. Аменхотеп встречается глазами с третьим жрецом. Тот и рассержен и растерян. Взгляд Аменхотепа призывает его к спокойствию, хотя и не обещает ничего доброго. Жрец понимает, что ему еще предстоит немало неприятностей от Аменхотепа. Но сейчас нельзя показать даже тени тревоги или недовольства. И вообще пора кончать всю эту историю. По-видимому, то же самое думает и Аменхотеп. Он подает знак рукой и, когда постепенно наступает тишина, подходит к носилкам и, подняв руки к небу, громко провозглашает:
– Слава тебе, великий бог, царь богов, за твой суд, правый и скорый!
В ответ звучит громкий хор жрецов. Носилки трогаются, и Рамес чувствует, что они поворачиваются. Значит, шествие направляется обратно в Святилище. Значит, скоро его призовут для разбора небывалого еще случая. Кто же будет его допрашивать? Вернее всего, сам Аменхотеп.
У мальчика стучит в висках, сильно бьется сердце. Все равно он ни о чем не жалеет, и, если бы надо было все начинать сначала, он еще раз сделал бы то же самое. В волнении он не замечает, что шествие уже вошло в Святилище, Рамес больше не откидывает покрывала, хотя ему становится нестерпимо душно, все начинает плыть в каком-то тумане.
Вот кто-то резким движением откидывает покрывало. Рамес с трудом приоткрывает глаза, хочет встать и не может. Он понимает, что ладья уже снова стоит в молельне, что, кроме него, здесь находятся только Аменхотеп, третий жрец и писец Чараи. Дверь молельни плотно закрыта. Аменхотеп смотрит на мальчика в упор. Взгляд его жесткий, суровый.
– Что с тобой? – резко спрашивает он.
Мальчик не отвечает и закрывает глаза. Третий жрец берет его за плечи и встряхивает, но тут же отпускает:
– Да он совсем горячий! Он просто болен! Теперь все понятно, – говорит он, обернувшись к Аменхотепу.
– Снимите его, – приказывает тот.
Чараи берет Рамеса на руки и ставит на пол, но мальчик тут же чуть не падает, – Чараи успевает подхватить его.
– Да, кажется, он действительно заболел, – медленно говорит Аменхотеп, все еще пристально глядя на Рамеса. – Тогда это еще ничего… Его надо отнести к врачу Минхау. Чараи, пойди приведи кого-нибудь в помощь и скажи Минхау, чтобы он не удивлялся, если мальчик будет говорить разный вздор, – у него может быть бред. Впрочем, Минхау умный и опытный человек, он и сам поймет и не будет никому ничего рассказывать о том, что может наболтать мальчишка.
Чараи выходит и возвращается с высоким молодым жрецом, который берет Рамеса на руки. Писец набрасывает на мальчика свой плащ, и они уходят.
Глаза Рамеса опять закрываются, и он перестает замечать окружающих. Когда он опять поднимает веки, первое, что он видит, – это лицо Бекенмута. Врач склонился над ним и дает ему понюхать небольшой флакон, содержимое которого сильно и раздражающе пахнет. Мальчик чихает и окончательно приходит в себя.
– Это ты, господин? Почему ты здесь? Где мы? – шепчет Рамес.
– Наконец-то ты очнулся! – говорит Бекенмут.
Он кладет флакон на столик рядом с кроватью, на которой лежит Рамес, берет чашу с питьем и заставляет мальчика выпить ее до дна. Напиток, кисловатый и холодный, замечательно освежает и точно придает силы. Приятно и ощущение холодной влажной повязки на голове. Рамес с тревогой вопросительно смотрит в лицо врача, и Бекенмут понимает, что для спокойствия мальчика ему необходимо объяснить, где он и что с ним происходит.
– Ты лежишь у главного врача Святилища Минхау; тебя сюда принесли по приказанию Аменхотепа, потому что тебе стало дурно во время шествия. Аменхотеп велел, чтобы тебя здесь лечили, а потом отвезли домой, к деду. Так что ты ни о чем не беспокойся и лежи смирно. А я приехал сюда на Праздник Долины и, как всегда, остановился у Минхау. Видишь, все очень просто. Сейчас тебе нельзя много говорить, скажи мне только – когда ты ел последний раз?
– Вчера утром, кажется. Потом мне ничего не хотелось, – отвечает Рамес.
– Так, в общем, все понятно. Сейчас я тебе принесу еды, а потом изволь спать. Говорить мы будем завтра.
Бекенмут приносит разные вкусные вещи, и Рамес с удовольствием ест. Врач дает ему выпить хорошего легкого вина, и мальчик немедленно засыпает, успокоенный тем, что все, по-видимому, пройдет благополучно, раз жрецы приписали его «ошибку» болезни.
11. ЗАГОВОР
Вечереет. С криком носятся птицы, тянет прохладой с реки. Тути и Кари стоят на берегу и машут вслед уходящей ладье, а с нее им тоже машет Рамес.
Сразу же после своего оправдания на «суде бога» столяр Онахту вместе с Кари отправились на восточный берег. Онахту боялся, чтобы известие о случившемся не дошло до жены и дочери и не испугало бы их. Он решил сам рассказать обо всем Неши и убедить ее ничего не говорить девочке.
На обратном пути в Святилище Кари упросил отца разрешить ему еще раз повидаться с Рамесом. Так как у Кари разболелась правая рука, которую ударил маджай во время «божьего суда», мальчик все равно не мог работать, и отец позволил ему еще погостить у Тути. Это оказалось очень кстати, потому что Кари узнал о болезни Рамеса. Бекенмут изредка позволял мальчику посидеть у больного друга.
Прошло несколько дней, прежде чем Рамес настолько окреп, что смог отправиться домой. Уже уехали обратно в Ипет-Сут парадные ладьи богов с их статуями, а Бекенмут все еще не разрешал мальчику выходить на улицу. Теперь наконец он здоров, только похудел и как будто вырос. Вместе со своим маленьким учеником уезжает и Бекенмут.
Все дальше и дальше уходит ладья, все меньше становится знакомая фигурка на ее корме. Тути перестает махать и оборачивается к Кари:
– Ну, с твоим отцом кончилось все прекрасно, слава Амону, – говорит он, – а вот что будет с твоим дядей и с Харуди? Хоть бы их тоже судили «божьим судом», тогда можно было бы не бояться за них! Вон как Амон правильно все рассудил!
Кари молчит и смотрит на реку. Вот уже два дня, как он не может забыть того, что услышал от Рамеса. Они были одни и разговаривали как раз о том же – об участи двух каменотесов. И Кари высказал такое же пожелание, которое сейчас выразил Тути. Ох, как посмотрел на него Рамес, как он усмехнулся, странно и горько, и вдруг сказал:
– Не стоит. Не всегда ведь можно направить руку царя богов так, как это соответствует истине.
А когда Кари пристал к нему с расспросами, Рамес, взяв с него клятву хранить молчание, рассказал ему всю правду о «божьем суде».
– Но ведь это подлость, именем бога осудить невиновного! – вскричал тогда Кари.
– У них так много подлости и лжи, что одной больше, одной меньше, – не все ли им равно! – сказал на это Рамес.
Кто-то вошел, и Кари не успел ответить, а потом им уже не удалось остаться вдвоем. А теперь Рамес уехал, а у Кари столько вопросов к нему, он никому больше не может их задать.
– Что же ты молчишь? – говорит Тути. – Разве ты не согласен со мной?
– Зачем говорить о том, чего все равно не может быть? Давай лучше подумаем, как бы доказать их невиновность, – отвечает Кари. – Не поехать ли мне завтра опять в Ипет-Сут и узнать, вернулся учитель или нет. Здесь все равно делать нечего. Идем-ка к тебе, уже поздно.
Мальчики идут к дому Тути. Войдя во двор, они с удивлением замечают, что на скамеечке сидит маджай Монту. При виде Кари он вскакивает и возбужденно говорит:
– Ну наконец-то ты пришел. Ты мне очень нужен!
– А как ты догадался, что я приду сюда? – удивляется Кари.
– Ты же сам мне сказал, что проведешь Праздник Долины у садовника Паседи, помнишь? Ну, мне некогда… Где бы я мог поговорить с тобой так, чтобы нас никто не слышал, а лучше даже, чтоб и не видел? Этот мальчик – твой друг Тути? Это его я видел с тобой в поселке?
Тути тоже узнает маджая.
– Идите в кладовую семян, – предлагает Тути. – Туда сейчас никто не придет, да она к тому же около ворот, вот здесь!
Действительно, кладовая находится совсем близко. Тути слегка приоткрывает дверь в нее и входит. Кари и Монту идут за ним, но сразу же останавливаются, не решаясь двигаться дальше в полной темноте. Окон здесь нет, кругом ничего не видно, и они молча стоят, вдыхая пряные запахи разных сушеных растений.
– Я сейчас принесу светильник, – говорит Тути.
Он убегает и сразу же возвращается с небольшим глиняным светильником.
– Закрой дверь, Кари, – говорит он. – Ну вот, садитесь здесь на мешки и разговаривайте, только не громко. – И Тути уходит, прикрыв за собой дверь.
– Случилось такое, что не знаю, как и рассказывать-то, – говорит Монту. – Сегодня утром я возвращался с дежурства на посту в горах вместе с Караи (меня теперь всегда почему-то назначают дежурить с ним). Идем, и вот я вижу, стоят помощник Панеба Хати и медник Пахар и так это живо о чем-то разговаривают. Ну, думаю, вот так приятели собрались, а тут еще Караи отстал и тоже к ним подошел. Странно! Ну, я иду дальше и вот догоняет меня Караи и говорит, что у него есть ко мне дело и при этом выгодное. «Ну, говорю ему, выкладывай!» И что бы ты думал, он мне предлагает? Сначала спрашивает, знаю ли я сына каменотеса Нахтмина, по имени Паири? «Ты, говорит, ходишь с разными мальчишками, может, и его встречал?» Видишь, как выследили! «Ну, говорю, встречал!» Так вот, оказывается, скоро будут судить тех каменотесов, которых забрали по обвинению в грабежах царских гробниц, так вот Панеб боится, что нет достаточных улик для обвинения Нахтмина и Харуди, от которых ему непременно надо избавиться, и он придумал вот что. Я должен пойти и сказать Паири, что завтра ночью настоящие воры собираются снова на грабеж и что он может их выследить и узнать, кто они. А если будет установлено, кто истинный виновник преступлений, в которых обвиняют отца Паири и Харуди, им будет легко оправдаться. Паири, конечно, поверит и пойдет в горы, а там в темноте к нему подкрадется Караи, стукнет его по голове так, что он потеряет сознание, сунет ему в руку какое-нибудь золотое украшение и позовет других стражников. Паири окажется пойманным с краденым золотом, а это послужит уликой против его отца, ведь тогда все поверят, что Нахтмин и сам грабил и сына научил тому же.
