Иван Кратт - Великий океан
Кулик поднялся и вышел из хижины.
Павел ничего не заметил. Разволновавшись, он быстро устал и, откинувшись на подушку, закрыл глаза. Он снова пережил события последних месяцев, страшный конец корабля, гибель людей...
После этого Наташа его не тревожила. Не обращалась и к отцу. Девушка видела, как помрачнел старик, все дни проводил в горах. Временами казалось, что вид Павла действует на него угнетающе. А то вдруг приносил крупного барана, жарил тонкие сочные ломтики мяса, кормил ими больного, не отходя от него целый день.
Девушка недоумевала и молча присматривалась.
Павел выздоравливал. Пуля прошла навылет, плечо заживало. Уже можно было двигать рукой. Остались только слабость от потери крови и резкий, надрывистый кашель. О нападении корсара юноша ничего не рассказывал, зато в первый же день по выходе из хижины проковылял, опираясь на тонкую жердину, к берегу, пытался найти остатки «Ростислава».
На рифах и в бухте было пусто. Последний шторм разметал обломки корабля, темнели среди бурунов голые камни, мерно вздымалась водяная гладь. Гудел прибой. Много времени просидел Павел на щебне, затем с трудом поднялся, побрел назад. В пути он натолкнулся на обрывок паруса, зацепившийся за сучковатую ель. Все, что осталось от дряхлого суденышка.
Он был молод. Сердце еще не зачерствело от беспрестанной борьбы, жестоких разочарований. Губы его дрогнули, опустились плечи. Он побледнел, резко содрал кусок холстины. Приступ кашля и слабости заставил опуститься на землю. Так он сидел до тех пор, пока напуганная его исчезновением Наташа не привела обратно.
Несколько дней Павел снова пролежал в хижине, а когда стал выходить, девушка далеко не отлучалась. Но он уже не стремился на берег. Следил, как строит Кулик разрушенную паводком бобровую плотину на ключе, с любопытством наблюдал за старым хвостатым бобром, появившимся сразу после ухода охотника. Речной зверь старательно заделывал ветками и илом пропущенные стариком щели.
Вместе с Павлом оживала тайга. Звонче плескался каменистый ручей, лопались почки, мягкой зеленью расцветились голые деревья, наливался мох. Гулко ревел сохатый, перекликались на недоступных вершинах бараны, кричали, пролетая, гуси. Далеко были видны прозрачные тонкие столбы дыма, поднимавшиеся над лесом. Там находились индейские селения.
Часто Кулик уходил на охоту, Наташа и Павел оставались одни. Девушка вставала первая, тихо, как мышь, одевалась у себя за занавеской. Иной раз занавеска была неплотно сдвинутаи в просвете мелькали заплетаемые в косу волосы, голая тонкая спина. Павел краснел, жмурился и, отвернувшись, кашлял громче обычного.
Однажды, напуганная сильным приступом кашля, не кончив одеваться, Наташа торопливо подошла к нарам. Босая, в одной короткой старенькой юбке, она нагнулась над Павлом. Прядь волос упала ему на грудь. Больной затих. Девушка постояла, прислушалась и озабоченная вернулась за перегородку. А Павел долго лежал с опущенными веками. Запах волос, теплота дыхания, нежные узкие плечи мерещились ему целый день.
Наташа привыкла к Павлу. Реже уходила в лес, на берег залива. Сперва боялась оставить больного, после неожиданно нашлось в хижине множество дел. Она убирала жилье ветками и березовой корой, плела из гибких корней прочную, удобную посуду. Сшила из птичьих шкурок Павлу рубашку.
Пойдешь скоро,заявила она деловито.Не будешь зябнуть.
Девушка говорила об уходе просто и спокойно, но легкая морщинка пересекала лоб.
Павел тоже временами забывал о крепости. Тихая жизнь в лесной избушке, необычайный покой, теплые дни действовали умиротворяюще. Хотелось ни о чем не думать, сидеть на обомшелом грунте, смотреть на высокие облака, далекие снеговые вершины, бескрайний лесной простор; слушать говор ключа, плеск водопада в расщелине скалы, треск сучьев под ногами пробиравшегося к водопою зверя и особенно шелест шагов Наташи.
Мир был благодатной пустыней, простой и величественной... Стадо оленей, идущих навстречу заре, светлые рыбы, тень от крыльев орла, сосны, растущие со дна ущелий, длинные острые травы.
Когда случались дождливые дни, Наташа рассказывала индейские сказки о первой жизни на земле. Втроем они сидели возле огня, старик чистил ружье, тщательно протирал кованый граненый ствол длиною в человеческий рост. Павел, закрыв глаза, о чем-то думал.
«...Сестра Китх-Угин-Си, наскучив терпеть обиды от брата, решилась бежать. Ушла далеко на морской берег. Из коры вековечной ели построила себе жилье...Наташа негромко, певуче, чуть упирая на букву «о», передавала предание. Она сидела на полу возле очага, палкой мешала угли. Свет отгоревших веток падал на ее худощавое лицо, маленькие шевелившиеся губы...В ясный день вышла она на берег, увидела играющих на море китов и, не ведая, кто таковые, начала кричать им, чтобы подошли ближе и дали ей корму, потому что терпит голод. Киты ничего не сказали, скрылись в морской глубине. Только когда стало темно и луна вылезла над самым высоким деревом, пришел к женщине сильный и большой человек, воин. «Пошто одна сидишь здесь и пошто терпишь голод?» Сестра Китх- Угин-Си заплакала, а потом поведала, что брат истребил ее детей, чтобы не размножались люди, и она убежала из его жилья. Пришедший слушал ее хорошенько, а после послал одного калги на лайду, велел принести маленький круглый камешек. Положил на огонь и раскалившийся дал ей съесть. Когда она проглотила, воин сказал, что теперь она родит сына, коего никто не убьет, и сам скрылся...»
Девушка добросовестно выговаривала все слова, не торопясь и не сбиваясь. Видно было, что не раз повторяла сказку и что она ей нравилась.
Павел совсем окреп. Рана затянулась, правой рукой он уже мог держать ружье. Даже кашлять стал меньше. С выздоровлением вернулось и беспокойство о форте, о Баранове, об оставленных людях. Казалось, прошло много лет с тех пор, как он покинул крепость. Он теперь часто уходил из хижины, возвращался поздно вечером. Наташа видела, как он бродил по берегу моря вперед-назад, пробуя свои силы. Когда же он вырезал крепкую палку, обжег ее конец в огне, девушка поняла, что Павел уйдет.
Она притихла. Больше не убирала хижины, не рассказывала сказок. Сразу с утра покидала жилье, забиралась в гущину леса, навещала свои излюбленные места, но они потускнели, не радовали. Какое-то недоумение было в ее взгляде, словно она чего-то ждала.
Кулик ушел в горы, в сторону индейских селений, чтобы забрать оставленное там в прошлом году новое ружье. Он хотел дать его Павлу. Старика уже не было несколько дней.
Наташа теперь редко встречалась с Павлом. Все дни проводила в лесу или среди скал, уходила далеко по тропе, проложенной охотником. Нетерпеливо, как никогда, ждала отца. Иной раз ей казалось, что Павел уже ушел, она торопилась домой, а потом, услышав еще издали негромкий кашель, опять сворачивала в лес. Ей было трудно, и она сидела на мху, наморщив задумчиво лоб, подняв невысокие мягкие брови.
В один из таких дней девушка увидела возвращавшегося охотника. Старик шел понуро и медленно, держал на плече ружье, а сзади, закутавшись в одеяла, шагали двое индейских воинов. Над головной повязкой переднего торчало отблескивавшее воронье перо.
Наташа быстро вскочила, хотела бежать навстречу, но передний индеец неожиданно поднял голову, и девушка узнала в нем молодого вождя, сына Салтука. Лицо вождя разрисовано черной траурной краской, глубоко запали глаза, обтянулись скулы. Брат его матери, воин Волчьего рода, был повешен Барановым в числе остальных заложников. Индейцы шли за Павлом.
Молчание длилось долго. В хижине стало темнее, потух огонь камелька. На остывших углях медленно нарастал пепел. Погасли трубки. Сумрак заполнял жилье, и только бледный отсвет небольшого окна освещал сидевших у очага индейцев. Павла, прислонившегося к грубой бревенчатой стене, сутулую спину Кулика, его седую голову. Никто не двигался и не говорил.
Коротко и тихо, не глядя на Павла, объявил старик о расправе Баранова с заложниками. Жестокость войн, сражений, кровавую хитрость лесной борьбы он наблюдал уже не первый десяток лет и не мог с этим примириться. Часто дряхлый Салтук отпускал врагов из уважения к справедливому другу.
Но за европейцев Кулик не просил никогда. Он сам видел однажды, как моряки одного чужеземного судна, окружив индейскую хижину, хладнокровно расстреливали в щели вооруженных луками поселян. Индейцы заткнули отверстия и решили отсидеться, чтобы ночью незаметно уйти. Тогда осаждавшие приблизились к жилью, заложили четыре петарды и взорвали людей на воздух.
Чуукван молодой вождь наконец шевельнулся. Отложив тяжелую трубку, вырезанную из моржового бивня, он поднял темное от полосатых разводов лицо. В сумраке он казался значительно старше. Тонкие крылья резко изогнутого носа вздрагивали.
Твои братьябелые люди,начал вдруг индеец тихо и повернулся к старику. Молодой чистый голос прозвучал торжественно.Сколько раз камни одевались снегом, сколько раз вырастала трава... Мой отец мудр, и в долинах предков в него вселилась душа Великого Ворона... Уходя в дальний путь, он указал мне самого справедливого. Ты ушел от нас, но ты остался с нами, потому что белые люди стали тебе чужими... Э, худо! сказал он неожиданно горячо, совсем по-мальчишески и сразу же, оглянувшись на своего пожилого спутника, притих.Разве не заняли они все места, где жили отцы наших отцов...продолжал он уже спокойнее,и лес и речки, где добывали зверя и рыбу, где горели костры йот множества огней становились невидными звезды...
