Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
— Откуда тебе известно, что эта юрта пустая, шаман?
— Тысячи юрт стоят сейчас пустыми, — ответил он, глядя мимо меня в какую-то точку в темной пустоте, словно вызывая из нее воспоминания.
— Конечно, тысячи юрт опустели. Но откуда ты знаешь, что именно в этой сейчас никто не живет?
— Черная птица села на острый скат крыши. А разве птица останется сидеть, когда из-под решетки идет дым?
— Ты прав! И что же было дальше?
— Она трижды прокричала какие-то звуки, которые я не знаю, как истолковать. Птица кричала: «Урки-урки-урки!»
Мы смотрели на струи дождя, казавшиеся на фоне костра красноватыми.
— «Урки-урки!» — повторил я. — Небо не желает подсказать нам, что это означает?
— Почему? Оно сегодня уже сказало мне все, бросив мне эту шапку.
Я невольно вздрогнул от испуга.
— Да ведь это чуркинская шапка? Урки… Выходит, божественная птица кричала: «Чуркин!»
— Нет, она прокричала лишь «урки!», а уж небо добавило Ч и Н!
— Племя чуркинов не пришло на назначенную встречу, шаман! Чингисхан тщетно прождал их целую неделю. Откуда же взяться в нашей орде чуркинам и их шапкам?
Шаман промолчал, и мы опять долго смотрели на красноватые нити дождя.
— Отведи меня к юрте, на которой сидела ночная птица.
— Она пуста, Кара-Чоно, я проверял!
Когда шаман ушел, я залез на кедр и сел на крепкий сук, с которого был хорошо виден почти весь лагерь. Будь у меня побольше людей, я бы приказал им обыскать все стоявшие пустыми юрты. Но так раздробить свой небольшой отряд я просто не имел права. И потом, у меня никак не укладывалось в голове, что кто-то из чуркинов подло проникал в наш лагерь, чтобы убивать и грабить. Хотя они и нарушили данное хану слово, им вовсе не обязательно было проявлять к нам враждебные чувства, для оправдания своего отсутствия в войске хана они как-нибудь нашли бы благовидную причину.
Я еще долго сидел на суку кедра, привязавшись к стволу кожаным ремнем, чтобы не свалиться вниз, если я от усталости засну.
Дождь усилился. Поднялся ветер, порывы которого раздували костер. Кедр начал покачиваться.
Моя одежда промокла насквозь.
Отсюда я хорошо видел шатры Борты. В одном из них меня ждала Золотой Цветок. Мне было неприятно, что я оставлял ее подолгу одну, одну-одинешеньку, ей даже словечком перемолвиться не с кем. Наши законы запрещали ей обращаться к супруге хана, если та не обратилась к ней первой.
Расставленные мной часовые исправно ходили по рядам юрт мимо костров.
Вдруг я увидел темную тень, шмыгнувшую в белую юрту. Она исчезла и вскоре появилась вновь, набросилась исподтишка на часового, и тот со стоном рухнул на землю. А за ним упал и другой, он сжался в клубок в светлой луже и сразу затих.
Я торопливо спустился с кедра. Спускаясь, я видел сквозь ветви все больше юрт, у которых появлялись и сразу исчезали тени.
Лагерь спал. И было в нем уже немало таких, кто как бы тоже спали, а на самом деле были уже мертвы.
Я вскочил на коня и крикнул моим людям:
— Враги! Враги!
И вот этот крик уже звучит по всей орде.
Мимо юрт проносились всадники, стрелы вонзались в войлок. Крики, стоны, проклятья.
— Это чуркины! — воскликнул кто-то.
И тут же кто-то сбил его с лошади. За его спиной запылала юрта. Овцы вырвались из одного загона и убежали в темноту.
До настоящего боя дело не дошло. Опасность убить своего же ордынца была больше, чем желание убить чуркина. Вдобавок ко всему враг старался уйти от прямых столкновений и убегал под покров ночи. Грабить — этого он хотел. Но быть узнанным — нет.
Дождь все не переставал, и утро, прохладное и сумрачное, не спешило сползти с гор в долину. Последние чуркины бежали из лагеря. Они совсем пригнулись к гривам своих лошадей, скрывая лица.
Нам предстояло оплакивать десять убитых, еще у пятидесяти украли одежду, оружие и другое добро.
Я послал в степь две маленькие группы воинов: одни должны были по пятам преследовать чуркинов, а другие скакать навстречу возвращающемуся Чингисхану, чтобы сообщить ему о происшедшем. Оба отряда поддерживали постоянную связь между собой, и поэтому никаких трудностей для обнаружения чуркинов, племени небольшого и не слишком-то воинственного, не предвиделось. Как и для их наказания.
Три утра спустя Чингисхан во главе своего победоносного войска вернулся в лагерь, гоня впереди пленных чуркинов и их вождей Сача-беки и Тайчу.
Мы собрались на главной площади орды. Здесь росли три дуба. Чингисхан подъехал на своем белом жеребце к среднему дубу и проговорил, с трудом справляясь с овладевшей им яростью:
— Сача-беки и Тайчу! Вы — вожди чуркинов. Когда мы недавно приняли решение взять в клещи татар, ваших старых врагов, которые убивали наших дедов и отцов, вы, чуркины, предали нас — мы тщетно прождали вас целую неделю. А теперь вы, чуркины, придерживаясь обычаев врагов, разграбили наш лагерь, несколько человек убили и сами стали нашими врагами. Так это или не так, Сача и Тайчу?
— Это так, великий хан, — сказал Сача.
И Тайчу тоже сказал:
— Это так, великий хан.
— А о чем мы с вами договаривались и о чем условились, Сача и Тайчу?
— Мы не сдержали слово, хан. Поступай с нами как положено.
— Быть по сему! — воскликнул хан, выхватил из ножен тяжелую кривую саблю, взмахнул — и дуб словно ветром обдало. Мощная крепкая ветвь была перерублена и повисла на тонкой кожице. — Подставляйте ваши шеи, предатели!
И оба опустили головы.
Хан дважды поднял и опустил саблю. Один из охранников отбросил черноволосые головы далеко за дубы.
— А остальных чуркинов… измерьте по ступице повозки!
Под ликующие крики своих соплеменников он медленно проделал путь до шатров своей супруги Борты.
Як подтащил на главную площадь орды повозки с высокими колесами. Пленные стояли в пять рядов за дубами, а за ними наши воины с женами и детьми. Те женщины, чьих мужей подло ограбили и убили чуркины, плакали и покрывали пленных проклятьями.
Сквозь ветви дуба пробивались лучи солнца. И лица у пленных были зеленоватыми, а на некоторых из них иногда появлялись солнечные пятнышки.
Когда первых двоих подвели к повозке, толпа умолкла, наблюдая за ними и как бы мысленно измеряя их, хотя они еще не подошли к повозке. И вдруг раздался издевательский смех: эти двое пленных оказались столь низкорослыми, что не попадали под меру смерти — до ступиц повозки они головами не доставали. По небесным законам, их оставили в живых, обратив в рабов. Позже всех таких, кому дарована Небом жизнь, раздадут по большим семьям и приставят к работе.
По площади пинками прогнали еще двух чуркинов. Более высокий из них взывал к солнцу, падал на колени и умолял о пощаде, целовал сапоги стражника. Но его голова оказалась над ступицей. И воины обезглавили его.
Толпа хранила молчание.
Я пошел к дворцовой юрте Чингисхана. Он, победитель татар, встретил меня с улыбкой.
— Я отомстил за смерть отца, моей матери не придется больше плакать по ночам!
Потом он похвалил своих военачальников, особенно Бохурчи. Темучин сказал:
— Он все равно что юртовый пес: в бою у него краснеют глаза, он вгрызается во врага, а когда видит его кровь, он еще больше распаляется — и тогда он просто страшен и неукротим!
Хан протянул мне чашку горячего чая и возбужденно продолжил:
— Я видел однажды, как он со своими людьми поднимался на холм, за которым засело несколько татар. Его жеребец за время битвы совсем выдохся, пена свисала с него клочьями. Посреди склона он остановился, упрямо опустил голову — и ни с места! В Бохурчи полетели тучи стрел, как он не погиб, знает одно Небо. И тогда он ткнул острием кинжала в левую сторону шеи своего жеребца. Кровь так и брызнула. Бохурчи прижался губами к ране и наполнил рот его горячей кровью, словно побратавшись с ним. И тот сразу обрел крылья, он так и полетел вперед, увлекая за собой остальных, — и они затоптали татар!
— Я слышал, — проговорил я несколько погодя, — что китайский главный военачальник присвоил тебе после этой победы высокое звание?
— Да, он почтил нашу победу, присвоив моему названому отцу титул Ван-хана, а меня он отныне именует Чаохури. Мы с великим императором китайской империи теперь друзья и можем за наши границы не опасаться.
Темучин слегка улыбнулся и подошел к одному из многочисленных ящиков с захваченной добычей.
— Я дарю тебе эту серебряную чашу, а это дорогое платье — твоей красавице жене, Кара-Чоно. Моя супруга хвалила твою маленькую меркитку. Во время набега чуркинов она находилась в одном из шатров Борты?
— Да, Темучин.
— Ты правильно поступил. Случись с ней что, твое горе стало бы моим горем. Моя Борта сказала, как почтительно умеет хранить молчание твоя жена.
