Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня зимних волков
Сверкер лишь махнул рукой: поезжай куда хочешь. Сейчас ему хотелось избавиться от всех гостей и вообще никого не видеть. Рагнора была ему не просто матерью, но и верным товарищем, главным соратником, и лишиться ее ему было куда тяжелее, чем любой из жен или даже всех их сразу.
Альдин-Ингвар бросил взгляд на Ведому: сейчас Сверкеру было не до того, чтобы гонять ее из гридницы. Она отвела заплаканные глаза. Ладожский воевода был достаточно учтив, чтобы не заговаривать о свадьбе, когда совсем рядом лежит тело невестиной бабки. Но кое-что было у него на уме. Ведь своей смертью Рагнора выполнила собственное же условие. И больше она уже ничему не научит Ведому, а значит, нет причин откладывать замужество внучки. Кроме приличного срока печали, разумеется. Альдин-Ингвар надеялся, что к осени, когда он вернется, этот срок уже пройдет.
– Я бы пожелал тебе удачной дороги, но у меня сейчас не так много удачи, чтобы я мог ее раздавать. – Сверкер уныло махнул рукой. – Однако я бы посоветовал тебе поскорее… оставить эти несчастные места. Сам понимаешь… случиться может все что угодно.
И Альдин-Ингвар незамедлительно последовал этому совету. Он даже не застал слухов, которые немедленно расползлись по округе. А говорили, будто мертвая старуха каждую ночь колотится изнутри погреба, в котором держали тело. Иные даже уверяли, будто видели ее в темные ночи бродящей по двору, по пристани, по берегу Днепра. Гостислава усмехалась тайком, Ведома негодовала и даже пригрозила, что того отправит с бабкой в могилу, от кого услышит подобные бредни.
Опасаясь, что отец был недостаточно учтив со знатным гостем, Гостислава и Ведома пришли на пристань проводить его.
– Желаю тебе здоровья и удачи! – сказал девушке на прощание Альдин-Ингвар. – Надеюсь, когда я буду здесь в следующий раз, наша встреча получится более радостной.
Ведома лишь поклонилась в благодарность. Зная о его намерениях, она почему-то не могла увидеть в Ингваре ладожском своего будущего мужа. Не так чтобы он ей не нравился – красавец хоть куда, отважен, учтив, богат, тоже ведет род от северных богов и владеет не менее завидным виком, чем ее отец. Но мысли ее от всего этого – загадочных встреч с Ведьмой-раганой, смерти бабки – находились в таком беспорядке, что сперва нужно было привести жизнь в мирное русло. К любовным помыслам ее сердце не лежало.
«Не торопись с выбором, сколько сможешь», – сказала ей Рагнора той страшной ночью. Она имела в виду, что если человек подчиняется чужим решениям, то может не корить себя за последствия. Значит, Ведома может ни о чем не думать и ждать, что решит для нее отец. Как и полагается послушной дочери. Как поступила в свое время мать…
С младенчества Ведома привыкла жить по воле старших родичей – и главным образом Рагноры, которая правила в доме всем, в том числе и сыном. Но теперь, когда бабка навек закрыла глаза, Ведома вдруг со всей ясностью ощутила, что у нее может быть совершенно иная цель, нежели у бабки и даже у отца. «В твои годы многие уже замужем и должны сами решать, что им делать. То же скоро будет и с тобой…»
Сама мысль о том, чтобы решать самой, и пугала, и воодушевляла. Но понимание должно было созреть, и Ведома предпочитала не торопить события.
Часть вторая
Альдин-Ингвар давно уже привык сам принимать решения, но приключения в земле смолян лишь укрепили его в желании посоветоваться с родичем, Ингваром киевским. Он был в полном праве сам распоряжаться своей судьбой, но ради благополучия Пути серебра имело смысл заключать союзы лишь с одобрения всех его владык. Ведь гораздо умнее уладить все возможные разногласия заранее, чем потом разгребать последствия ошибочных решений.
Путь вниз по Днепру до Киева не представлял больших сложностей: порогов на нем не было, лодьи несло течением, а при попутном ветре ставили и парус. За пару последних поколений, когда поток торговых гостей увеличился, он был хорошо изучен и освоен: через каждый дневной переход находились селения и гостиные дворы, где можно было за полногаты получить ночлег и пищу для дружины из тридцати человек. С запада к Днепру здесь прилегали земли племени березничей, с востока – радимичей. После Любичевска на западе началась Деревлянь, а с другой стороны – Саварянь. Альдин-Ингвара здесь все знали, а ныне он мог поведать столь занятные новости, что его по нескольку дней не хотели отпускать. Он только тем и отговаривался, что должен спешить к отходу второго обоза. Это все понимали и уважительно кивали: «А, ну как же, само собой. Что везете?» Здесь была уже собственно «Русская земля», при Олеге Вещем объединившая киевские, черниговские и переяславские владения. И сейчас все эти просторы, населенные полянами, деревлянами, саварами, саварянами, остатками и потомками хазар, а также частично моровлянами и варягами, принадлежали дяде Альдин-Ингвара.
В Киеве молодой ладожский ярл не чувствовал себя гостем: у него здесь был собственный двор. Когда лет пять назад умер Лидульв – из последних старых хирдманов Олега Вещего, – оказалось, что у него нет законных наследников. Все знали, что в дружине Лидульва человек десять – его кровные отпрыски от челядинок, но он так и не признал никого из них своим законным сыном и наследником. Поэтому все оставшееся после него добро, включая двор и дружину, получил князь и почти сразу подарил племяннику. Тогда Ингвару была очень нужна поддержка ладожской родни: удалой киевский князь извлек урок из неудачного первого похода на ромеев. В бывшей усадьбе Лидульва Альдин-Ингвар останавливался со своими людьми и товарами по пути из Ладоги в Царьград и обратно.
Своего дядю, Ингвара киевского, Альдин-Ингвар встретил сразу, едва успев сойти с лодьи. Когда на глади Днепра показался приближающийся обоз, тот вышел из скопления клетей, где был занят просмотром дани со своих северных владений, предназначенной на продажу в Романии. Племянник еще издалека увидел знакомую фигуру: невысокую, плечистую. Киевскому князю сейчас было тридцать лет или чуть больше: за время их знакомства на простоватом, но привлекательном лице Ингвара сына Ульва прибавилось морщин и шрамов, а зубов стало еще на два меньше. Рыжеватые волосы он стриг совсем коротко – под шлем, в левом ухе носил хазарскую серебряную серьгу в виде длинной капли, а на шее – варяжский «молот Тора» на узорной цепи. Точно такой же был и у самого Альдин-Ингвара.
Соскочив с лодьи, племянник подошел к дяде и почтительно поклонился. Потом они обнялись. Альдин-Ингвар был выше Ингвара более чем на голову, и на первый взгляд – белокурый, красивый, нарядно одетый – казалось, он куда больше похож на князя. Но только на первый взгляд. За прошедшие годы Ингвар киевский избавился от отроческих замашек, и теперь это был уверенный в себе, своей силе и своей дружине вождь. Каждый взгляд его, каждое движение дышали убежденностью в своем праве повелевать, и этому не мешали ни средний рост, ни простая одежда. Охотником до ромейских шелков он так и не стал, пусть и ходил ради них в несколько дальних походов. Только ради больших пиров княгине удавалось надеть на него хороший кафтан.
– Ну, я уж тебя заждался! – приговаривал Ингвар, похлопывая рослого племянника по плечу и спине. – Думал, без тебя пойдут. Ну, ты как – женился? От молодой жены оторваться не мог? Так сидел бы дома этот год, Ивор бы за нас обоих все продал.
Все знали, что Альдин-Ингвар обручен с внучкой Бьёрна свейского и что около этого времени она должна к нему приехать.
Альдин-Ингвар подавил вздох. Не хотелось начинать долгий рассказ о своих обстоятельствах прямо на причале, среди скрипа лодей и сходен, криков грузчиков, шума ветра, суеты с мешками и бочками.
– Не женился пока, – улыбнулся он. – Видать, еще годок-другой холостой похожу.
Ингвар посмотрел ему в лицо.
– Пойдем. – Он кивнул в сторону длинного ряда клетей. – Или домой сразу?
– Я не спешу.
Альдин-Ингвар махнул рукой своему управителю, чтобы принимался сам сгружать привезенное, и пошел следом за дядей.
Киевскому князю из Волховца, его отцовского наследия, привезли то же, что доставил из Ладоги его племянник: собранные в качестве дани и выменянные у чуди меха, бочки меда, головы воска. Челяди в этот раз никто не привез: обоим было не до походов. Одну треть собранного Тородд, младший брат Ингвара, оставлял себе на содержание дома и дружины в Волховце, две трети отправлял истинному хозяину, и вырученные за них деньги шли на содержание киевской дружины. Это была основная и наиболее важная часть дохода самого Ингвара: дань с Деревляни получал Свенгельд, а поступления с прочих «русских» земель приходилось делить с полянской и русской знатью – то есть «старшей дружиной». Ближнюю же дружину Ингвар содержал в основном за счет привезенного из Волховца, и этого всегда казалось мало.
