Игры зверей - Мисима Юкио

– Как ты тогда гаечный ключ.

Кодзи решил не пререкаться с Юко. Если бы он попался на ее удочку и разозлился, другая его часть возбудилась бы – после случая на пикнике у водопада он прекрасно это понимал. Поэтому Кодзи решил вести себя смирно и сказал:

– То есть ты пришла, чтобы еще раз наговорить мне гадостей?

Несмотря на то что Кодзи и Юко разделяла москитная сетка, их головы почти соприкасались, они отлично слышали тихий голос друг друга, а дыхание обоих расплывалось вокруг, как туман. Дыхание Юко благоухало. Казалось, прежде чем подняться сюда, она специально брызнула в рот духами.

Подумав о том, сколько времени она потратила на эти приготовления, Кодзи понял, каким одиночеством наполнена ее жизнь. С каждым благоухающим выдохом пустота ее бытия становилась все очевиднее. Но ее присутствие наполняло его самого покоем.

– Как бы то ни было, теперь я другой человек. Начал с чистого листа.

– Я тоже, – с гордостью объявила Юко.

– Тебе не нужно этого делать. И прежде было незачем. Я взял на себя ответственность за то, что сделал. Тебе не в чем себя винить.

Как и предполагал Кодзи, его заявление вывело Юко из себя. Она отодвинулась, гневно сощурилась и, тяжело дыша, будто бы выплевывала слово за словом:

– Взял на себя ответственность, говоришь? Какие красивые слова! Я ни о чем тебя не просила. Но если ты хочешь в это верить – на здоровье. Все замечательно, красиво, по-геройски. Так и будешь всю жизнь лицемерить?!

Потом, когда ее гнев схлынул, Юко сделала удивительное признание. Кодзи глубоко тронул ее тон, ровный и тихий.

Она сказала, что ревнует Кодзи не к Кими, а к тому, что он совершил.

Она мучилась из-за того, что сама не сделала ничего подобного, и чем дальше, тем сильнее страдала. После пикника у водопада в ее голове засела черная мысль: она хотела посоревноваться с Кодзи в греховности, каким-то образом совершить такое же преступление, чтобы как-то сравняться с ним.

Услышав это, Кодзи расхохотался и насмешливо спросил: неужели она считает, что, совершив злодеяние, станет подходящей женщиной для него?

– Можешь стараться до посинения, но все равно ты не из тех женщин, которые моются в тюремной бане, – заявил он.

Кодзи надеялся, что насмешки заставят ее одуматься, ведь резкие слова подчас помогают привести человека в чувство.

Но его слова не произвели на Юко большого впечатления – она была озабочена лишь собственными переживаниями, а до переживаний Кодзи ей не было никакого дела. И его это скорее радовало, чем огорчало. В глазах Юко он до сих пор был человеком, и совершившим преступление, и заплатившим за это, – надежным человеком, на которого можно положиться, и гораздо более счастливым, чем она; хотя сам Кодзи сказал бы, что с ужасом смотрит на себя со стороны и осознает, как с течением времени слабеют угрызения совести за содеянное. Он не мог никому передать свою смутную тревогу и этот страх. Так чувствует себя тот, кто наблюдает, как тает радуга, как священные песочные часы в тюремной бане превращаются в простой стеклянный пузырек: уходит пар, гаснет свет, истекают песчинки.

– Ну и жара! Сдохнуть можно! – сказал Кодзи.

– Да, жарко, – коротко ответила Юко.

В темноте за светло-зеленой москитной сеткой покачивались ее приоткрытые груди – белые, мягкие, влажные от испарины. Только эта часть ее тела не сдавалась темноте и, казалось, являла собой доказательство безупречной чистоты. На губах Юко не было обычной яркой помады.

– Тебя комары не кусают?

– Нет. Наверное, я невкусная, – впервые рассмеялась Юко, слегка обнажив белые зубы.

Прижавшись лицом к сетке, она пристально, словно изучая, уставилась на неистово пульсировавший висок обнаженного юноши, сидящего внутри колыхавшейся зелени. Потом, наклонившись, уткнулась через сетку носом в его плечо и сказала:

– От тебя пахнет, как от негра.

– Тебе не нравится?

Не меняя позы, Юко слегка покачала головой.

Этого момента Кодзи ждал несколько лет и протянул руки, чтобы ее обнять. Злость ее исчезла, осталась только нежность. Кодзи следовало еще немного потерпеть и выбраться из-под сетки или изловчиться и втянуть Юко в свое ночное убежище. Вместо этого он обхватил ее руками через сетку. Грубые хлопковые нити сетки неприятно кололи его голую грудь; один из крепежных шнуров оторвался, и Кодзи накрыло волной ткани. Тут же он почувствовал, как прикрытая персиковой тканью шелковая плоть выскользнула из его рук. Юко пересекла веранду и встала у перил, натягивая на плечи сползший пеньюар.

Переводя дыхание, она смотрела на замершую москитную сетку, затем перевела взгляд на сад. Стеклянные крыши пяти теплиц мерцали в лунном свете. На застекленных боковых панелях, сквозь которые чернела растительность, отражались тускло светящиеся контуры ночных облаков. Теплицы напоминали глубокие резервуары со стоячей водой, где в изобилии росли водоросли.

Перед теплицей с орхидеями маячила белая фигура. Иногда Тэйдзиро вставал посреди ночи, чтобы проверить температуру в теплицах. Но это случалось в основном зимой. На человеке была белая пижама из вафельного полотна, Тэйдзиро таких не носил. Глядя на второй этаж, человек направился к дому. Это был мужчина, и он хромал на правую ногу.

– Мой муж в саду! Идет сюда! А ведь он так крепко спал! – громко, без стеснения воскликнула Юко, повернувшись к неподвижной москитной сетке.

Кодзи ничего не ответил.

Приближение Иппэя придало Юко сил. Муж словно подпитывал ее решимость. Она подошла к москитной сетке и посмотрела на Кодзи, который лежал на спине, закинув руки за голову и закрыв глаза. Юко представила, каким был бы взгляд Иппэя, если бы он увидел ее в постели с Кодзи. Ей казалось, что, появись он здесь, она способна сделать при нем что угодно. Сейчас ей по силам даже то, что она не могла сделать без мужа. Эта мысль освобождала Юко от терзаний, которые так долго ее мучили.

Услышав возглас Юко, Кодзи сразу же уловил резкую перемену в ее сердце. Вот как хорошо он ее знал. И тут же раскаяние, начавшее было угасать в нем, вновь ожило и наполнило его душу покорностью бывшего заключенного. Кодзи было приятно, что это теплое чувство вернулось.

– Так нельзя. То, о чем ты думаешь, неправильно, – сказал Кодзи, крепко прижимая к себе край москитной сетки.

Юко настойчиво пыталась пролезть под нее с другой стороны. Застыв от страха, Кодзи понизил голос и умоляюще произнес:

– Прекрати. Прошу тебя. Не надо.

Юко была снаружи сетки, спиной к окну, выходящему на север, и уязвленная гордость наполняла ее обращенный на Кодзи взгляд неприкрытой ненавистью. Кодзи не мог отвести от нее сухих, налитых кровью глаз, и смотрел на Юко с такой же неприязнью.

На лестнице послышались шаги – Иппэй шел наверх. Странные шаги: раз услышав, их уже нельзя было перепутать с другими.

Оберегая правую руку и ногу, левой рукой он цеплялся за перила и медленно переступал со ступеньки на ступеньку. Кодзи казалось, что этот подъем будет длиться бесконечно. Лестница словно вытягивалась, становилась все выше.

Юко встала и немного отодвинула фусума [25], отделявшие спальню Кодзи от комнаты для гостей. Даже летом перегородка была закрыта, чтобы разделить два помещения, и наполовину загорожена вещами – столом, которым пользовался Кодзи, и небольшим комодом. Фусума давно не открывали; перегородка заскрипела и перекосилась, но Юко ловко проскользнула в приоткрывшуюся щель, вошла в комнату для гостей и задвинула фусума обратно.

Кодзи закрыл глаза. Он лежал на постели головой на север и боялся, что через сетку увидит Иппэя, когда тот появится на веранде.

– Юко… Юко… – позвал тот, проходя по веранде.

– Я здесь, – донеслось в ответ из темной, затхлой гостевой комнаты.

Не открывая глаз, Кодзи сосредоточил все внимание на разговоре супругов. Темнота сгустилась, подул легкий ветерок. Проникая через сетку, он легко пробегал на коже, но совсем не охлаждал.