Владимир Афиногенов - Аскольдова тризна
— Ах, как хорошо ты сказал, княже... — Глаза у грека увлажнились от слёз. — Боже, как хорошо! Только пусть тебе ещё станет ведомо, что суть христианства состоит в общей, присущей всему человечеству тайне искупления. Иначе сказать так: крестным страданием, смертью и воскресением своим вывел Иисус Христос мир из царства тления и открыл дорогу к нетлению и жизни вечной. Ислам, иудаизм и язычество принадлежат определённым народам, а христианство — всему человечеству... В этом и есть чудо из чудес и тайна из тайн.
...Через две недели горожане уже бегали на макушку горы смотреть, как плотники под руководством чёрного грека возводили из ошкуренных брёвен с благословения князя и Высшего совета доселе невиданный в Киеве, устремлённый к небу остроконечный дом и ладили наверху кресты. Неподалёку ещё зловеще, брызгая во все стороны искрами, горели жертвенные костры на капище Перуна, ещё ниже склонялись безмолвные тёмные фигуры жрецов, зло посматривающих в сторону строящегося христианского храма,
А по утрам низко клубились над ним и Днепром тяжёлые тучи, к середине же дня пробивавшееся сквозь них солнце бросало лучи на речную воду; она начинала играть мелкими барашками, и тучи, разодранные светом в клочья, исчезали.
Адиюхское городище у северных предгорий Кавказа представляло собой обнесённую высокой саманной стеной крепость. Дома внутри — из плетня, обмазанного белой глиной, с камышовыми двускатными крышами.
Жили царкасы не бедно и не богато, занимались резьбой по дереву и серебру, плетением циновок из болотной травы чий, изготовлением войлочных ковров, шитьём золотой нитью, ковкой острых красивых клинков.
Людей этого племени античные авторы называли меотами, западные — зихами, а позднее русские летописные источники — касогами. За пределами саманной стены на просторах по обе стороны неширокой, но очень бурной реки сеяли пшеницу и подсолнечник, разводили тонкорунных овец и коз с белой длинной шерстью. Царкасы отличались особой чистоплотностью, ходили в приталенных кафтанах с узкими оборками на поясе, перехваченными тонкими ремешками, в мягких кожаных сапожках без каблуков. Войском управлял выборный атаман, но власть царя передавалась по наследству.
Царя — старшего брата Сфандры — звали Мадин, и дворец его стоял в центре городища. Сложен он был из камня, с основательным высоким фундаментом. Возле днём и ночью дежурили многочисленные охранники-джигиты.
Доброслав никак не мог привыкнуть к их слегка лающему говору, так как чуть ли не каждое слово они произносили с кратким «и». (Через несколько веков царкасы утратили эту особенность и, к примеру, такое слово, как «йахши» — «хороший», выговаривали уже по-другому — «ахши».)
Почти два месяца русы находятся в гостях у царя царкасов и не понимают, что дальше будет. Об отъезде в Киев Сфандра, кажется, и не помышляет; попробовала было Настя у неё что-то узнать — ничего не узнала, попыталась и мамка Предслава — безрезультатно. Чтобы не застаиваться и «иметь в теле силу», как любил говорить Клуд, дружинники стали вместе с воинами-царкасами на речном берегу «джигитовать» и понарошку рубиться друг с другом. Поднимали валуны, благо их тут обильно было рассыпано, взваливали на грудь и бегали с ними.
Мадин-царь держался со всеми ровно, никого из русов не выделяя; зато Клуд подружился с его младшим братом Косташем. Изъяснялись они, правда, но первоначалу всё больше жестами, потом какие-то слова хозяев Доброслав усвоил, да и Косташ чуть-чуть понимал язык русов, ибо однажды с царскими послами побывал в Киеве и немного жил там. Любознательный отрок с большими тёмными, как спелые сливы, глазами, с узкими ладонями рук, которые тем не менее очень крепко держали рукоять клинка. Подружился с Косташем и Радован, только дружба эта почему-то не нравилась Сфандре. Не нравилась она и царю...
Как-то Радован и Косташ играли в лошадки: сперва Радован — крепкий бутуз — катал на спине младшего брата Сфандры и царя, затем тот приёмного сына Клуда. Доброслав тоже был здесь. И тут из дворца выбежал джигит, бросился к мальчишкам, схватил за руку Косташа и стал ему выговаривать за то, что он, царский брат, как осел возит простого кешака (человека из низов). «Царь сердится!» — добавил джигит. Думал, что Клуд не понимает их языка, но Доброслав уразумел всё, что сказал царский охранник...
Придя домой, Клуд поведал об этом жене. Настя не удивилась:
— Сфандра тоже стала сторониться меня и Предславы. Будто догадывается, что я гляжу за ней по велению Аскольда и что Предслава знает, кто порешил её родственника-христианина в молельной пещере...
— Так мы ничего не разведаем... А чую, что они с братом-царём что-то затевают, если только уж не сотворили такое «ау», которое во вред Аскольду откликнется. — Потом спросил, чуть засмущавшись: — Как чувствуешь себя? — и показал глазами на уже начинающий пухнуть живот.
— Пока йахши, как говорят царкасы, — засмеялась Настя.
— Вот мы на их языке разговариваем...
Прошло ещё два месяца, и Клуд начал беспокоиться, размышляя об обратной дороге — вдруг Сфандра примет решение ехать: не растрясёт ли долгая езда его ненаглядную?..
Отважиться, да и впрямую спросить, что старшая жена Аскольда вообще думает предпринимать?.. Спросил.
— Ждите, милые, ждите... — ответила на сей вопрос Сфандра. — А ты, Клуд, на рыбалку бы, что ли, съездил или на ловы. Знаешь, какие козлы по горным кручам прыгают?..
Видит Доброслав, смеётся над ним старшая княгиня киевская, а почему — невдомёк. А чтобы выглядело так, что Клуд охотно воспринимает её советы, с несколькими дружинниками и джигитами действительно не раз и не два выезжал и на рыбалку, и на охоту на горных козлов. И везло: привозили много пойманной рыбы, убитых животных. Часть их шла на жертвоприношения, другая жарилась и поедалась на пиру, в котором участвовали царкасы. Пили бузу[66], ели, пели гимны богам. Иногда кое-кто из русов, разругавшись между собой, устраивали драку, правда, дело до ножей и мечей не доходило. Но джигиты в неё не ввязывались, соблюдая строжайший приказ царя — ни в какие свары с киевлянами не влезать...
Исподволь Клуд всё же пытался разузнать, что и как... Заметил: давно куда-то запропастился жрец киевского капища, — осторожно спросил о нём Косташа.
— Он уехал с белыми верховыми в Чёрную Булгарию.
— А кто такие белые верховые?
— Пo-нашему, значит казаки. «Каз» — это верховой, кочевой, а «ак» — белый. Накидки у них из белой козьей шерсти. У вас они называются корзна, а у нас — бурки...
— В Чёрную Булгарию-то зачем?
— Будут разыскивать сына вашего князя Аскольда, мужа нашей сестры. Чтобы опознать, и взяли с собой жреца, который хорошо в лицо его знает...
— Для чего же Всеслав им понадобился?
— Может, пригласить в гости хотят?.. Моей сестре он ведь тоже сыном приходится.
«Сыном... Как бы не так! — подумал Клуд. — Вот почему у Радовила Сфандра жреца в поездку выпросила. Вот для какого тёмного дела он ей был нужен! Найдут Всеслава — убьют... Дурень я, дурень! И чего ждал?! Не простит мне сего недогляда Аскольд, если что с сыном случится. Он же его в соправители к себе хотел определить... В злом умысле и Дир непременно замешан... А тут ещё с Настей незадача. Сам-то вскочил бы на коня и — в Киев. Аскольда предупредил бы. Но отъедешь без приказа, царь и Сфандра поймут, с какой целью. Отомстят за меня Насте и Радовану».
Рассказал обо всём жене, та поначалу в слёзы, а как только пришла в себя, трезво пораскинула умом, да и придумала.
Придумала она, конечно, вещь жуткую, сразу не поверишь, что подобное исторгнула голова Насти, а не чья-то другая, ибо такое могла изобрести только очень злобная и коварная женщина. А древлянка ею не являлась, и взбрело сие на ум от безысходности положения, в котором она, беременная, сын её Радован и муж оказались. Выход увиделся Насте в том, чтобы Доброслава погибшим при царском дворе посчитали. Тогда бы ничего такого Сфандра не заподозрила, наоборот, пожалела бы бедную вдову да ещё будущую мать, у которой к тому же ещё одно дитя на руках осталось. А тем временем Клуд, живой, втихомолку подался бы к Аскольду и предупредил об опасности, грозящей его сыну Всеславу.
— Следует тебе, Доброслав, поехать пострелять горных козлов вместе с Косташем, а разрешение на это получить от самого царя Мадина. Но перед тем, как отправиться в горы, схорони осёдланного коня с тоболами съестных припасов в камышовых зарослях за городищем, а далее... Страшно говорить об этом, но ничего не поделаешь... — излагала свою задумку древлянка. — Столкни в ущелье Косташа и его лошадь. Свою тоже... Только убедись, что младший брат царя убился до смерти. Сам же проберись к зарослям, дождись ночи и начинай пробираться в Киев. Вас хватятся, будут искать в том месте, где вы охотились, найдут мёртвых Косташа и лошадей, подумают, что ты, может быть, жив и, раненый, уполз куда-то... Тоже начнут искать, а твой след и простыл — далеко от Адиюхского городища будешь.
