Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка
На всех были знаки отличия, пусть самые мелкие и незначительные — какой-нибудь крест, медаль, ленточка. Даже мелкое чиновничество не отставало от других. Кто ты такой, если у тебя нет никаких знаков отличия? Не из тюрьмы же ты сюда явился! Вон маленький седой и сутулый человек с какой-то скромной медалью в петлице. Это профессор Халль из Исторического общества, а медаль у него — «За спасение утопающих». Она никому не известна и не привлекает к себе внимания. Но зато как бросается в глаза эффектный турецкий полумесяц, который видишь у многих присутствующих! Да, все вокруг сверкает и блестит. Люди завистливо косятся на ордена крупного значения, редко мелькающие в зале, как, например, ордена полковника фон Тюнена, заслуженного фронтового офицера. Награжденные как бы заново завоевывают признание. Вот когда видно, чего стоит человек!
Да, еще в одном можно убедиться сегодня — почти всякий уважающий себя человек состоит членом национал-социалистской партии. Председатель-суда Либориус, директор музея Грас, директор больницы Зандкуль, советник юстиции Швабах — этот даже играет видную роль в партии, — директор гимназии Петт, медицинский советник Хаферлаг, профессора Коппенхайде и Роде, директор художественного училища Ханфтлебен — словом, почти все. Эти господа держатся с достоинством, выглядят хорошо упитанными и довольными. Многие из них успели отрастить себе брюшко, многие демонстрируют сверкающие лысины, которых в другое время никто бы не увидел под шляпами. Одним словом, это сливки общества.
В глубине зала толпятся молодые люди в коричневых мундирах. Нимало не стесняясь, они шутят и громко говорят. Среди коричневых солдат несколько седовласых, в том числе сапожник Хабихт; его большие прозрачные уши то и дело вспыхивают красным огнем.
Просто поразительно, что только кое-кто из присутствующих не принадлежит к партии. Может быть, многие горожане остались без приглашения? Фабиан составил список на семьсот человек, но ведь его контролировал Таубенхауз. К числу беспартийных относился Вольфганг Фабиан; поначалу он весело оглядывал зал, но, убедившись в сухом к себе отношении, утратил всю свою непринужденность. По соседству с ним сидел учитель Гляйхен, молчаливо забившийся в угол. Всем был известен его нелюдимый нрав, а теперь многие вспомнили, что его перевели в сельскую школу в Амзельвизе в наказание за то, что он не оказал должного почтения флагу со свастикой.
IIПерья голубовато-стального оттенка взволнованно трепыхались на крошечной шляпке фрау фон Тюнен. Баронесса без умолку говорила и смеялась. Ее восторженный голос и громкий смех разносились по всему залу. В эти дни она стала одной из руководительниц национал-социалистского женского союза и чувствовала себя как рыба в воде.
Фон Тюнен кокетничал своей полковничьей формой, точно юный кавалерист; его усеянная орденами грудь сверкала. Он здоровался, постукивая каблуками и выбрасывая вперед руку, шутил, смеялся. И, несмотря на свои седые, как всегда тщательно приглаженные волосы, выглядел очень помолодевшим.
— Фрау Фабиан! — крикнул полковник, заметив Клотильду, пробиравшуюся сквозь толпу. Он поспешил ей навстречу, стал навытяжку, как перед генералом, и отвесил подчеркнуто низкий поклон. Клотильда покраснела, радуясь вниманию, оказанному ей на глазах у всех собравшихся.
— Идите к нам, Клотильда! — закричала баронесса. — У нас тут собрался прелестный кружок.
Молодой Вольф фон Тюнен, обер-лейтенант, высокомерно улыбаясь, держался поодаль от дам, окружавших его мать; его, как он говорил, не интересовали женщины старше сорока лет. В манере, с которой он раскланялся и почтительно поцеловал руку Клотильды, было нечто старомодно учтивое.
В этот момент двери закрыли, и все стали рассаживаться по местам. Впрочем, болтовня смолкла лишь на какую-нибудь минуту, потом опять послышался восторженный голос баронессы.
Последним, стараясь остаться незамеченным, через зал прошел Фабиан, пытливым взглядом окидывая ряды присутствующих.
Ему очень хотелось увидеть здесь Кристу и фрау Беату Лерхе-Шелльхаммер. Он включил их имена в список приглашенных, хотя и знал, что как раз в эти дни они собирались поехать в Баден-Баден. Но сколько он ни смотрел, их нигде не было видно.
«Как жаль, что нет Кристы», — подумал Фабиан и направился в конец зала, где сидели рядовые нацистской партии в коричневых рубашках. Они с готовностью подвинулись; вид у них был такой, словно подошел командир.
— Он прекрасно выглядит, — шепнула баронесса на ухо Клотильде. — И как хорошо, что он наконец-то принял решение.
— Если что делаешь, то уж надо делать до конца, — ответила Клотильда. — По-моему, он как истый солдат должен состоять в какой-нибудь военизированной организации.
— Конечно, от него именно этого и ждут, — продолжала баронесса, — а то, что он совершил этот шаг, не обусловив наперед получения какого-нибудь высокого воинского звания, несомненно, будет считаться большой его заслугой.
Бургомистру пора уже было появиться.
Но он все не шел. Кого-то, видно, еще ждали. В зале оживленно обсуждали этот вопрос, указывая на три пустых места в ряду, предназначенном для членов муниципалитета. Интересно, для кого же оставлены эти три стула? Или сегодня ждут высоких гостей?
Большие двери вновь распахнулись, и на пороге появились трое в коричневых и черных мундирах партии; они направились к пустовавшим стульям. Впереди быстро шел приземистый, широкоплечий человек. У него было широкое добродушное лицо, толстые губы и расчесанные на пробор волосы цвета ржавчины. По его щекам сбегала узкая полоска бакенбард. Всем бросилось в глаза, что на нем не было орденов, — одна только скромная ленточка, выглядывавшая из петлицы. Двое других, молодые, с прекрасной военной выправкой, были, по-видимому, его адъютантами.
В зале началось движение, шум. Любопытные повскакивали с мест, коричневорубашечники вскинули руки и закричали: «Хайль!»
Приземистый, широкоплечий человек слегка поднял руку в знак приветствия. И в зале сразу воцарилась тишина.
— Это гауляйтер Румпф, — взволнованно прошептала баронесса на ухо Клотильде. — Ну, что, не говорила ли я вам, что он придет на доклад?
— Гауляйтер? — Клотильда была разочарована: гауляйтер представлялся ей величавым властелином, окруженным великолепной свитой.
Баронесса вся трепетала от волнения.
— Вы заметили ленточку в его петлице? — спросила она Клотильду, в возбуждении вонзая ей ноготь в руку. — Это Орден крови, высшая награда, которой удостаивает фюрер. Высокий белокурый офицер — адъютант Фогельсбергер, а брюнет с суровым лицом — адъютант граф Доссе. Боже мой, Клотильда, я никогда не забуду этого дня!
Но тут как раз открылась узкая дверь, и на эстраду, украшенную флагами со свастикой, вышел бургомистр Таубенхауз. На нем был черный сюртук.
IIIТаубенхауз медленным, размеренным шагом поднялся на кафедру. Вначале он казался несколько смущенным, но вскоре зарекомендовал себя красноречивым оратором.
В полутемном зале его длинное, худое лицо выглядело бледнее обычного. Сегодня оно было еще желтее, невыразительнее и утомленнее, чем обычно. Черная шевелюра казалась лишенной всякого блеска, так же как и темная щеточка под ноздрями. Он был при орденах, и люди, в этом разбирающиеся, отметили сразу, что никаких редких орденов у него нет, нет даже Железного креста первого класса. Никто не мог бы подумать, что этот человек воевал за «Аистово гнездо» в Аргонском лесу. К тому же ордена бренчали всякий раз, как он раскланивался.
Как только он произнес первые слова, Фабиан улыбнулся. Конечно, Таубенхауз начал с гусей и коз, разгуливавших по Рыночной площади города в Померании, из которого он прибыл. Слушателям понравилась эта откровенность, и они были страшно изумлены, услышав, что гуси и козы бродят и у них в городе, но гуси и козы другой породы, весьма малоприятной, скорей, даже позорной. Все весело смеялись н аплодировали.
Легкий румянец заиграл на безжизненном, деревянном лице бургомистра; с этой минуты Таубенхауз, казалось, вернулся к жизни.
— Я приехал сюда, — кричал он громким голосом, и его золотые очки блеснули, — чтобы пробудить ум и сердце этого города и привести в движение его духовные силы!
Он так прокричал эти слова, что слушатели испугались.
— Да, этот город, прозванный некогда «городом золотых башен», должен снова засиять своей былой славой. Через несколько лет он станет великолепнейшим городом страны, красоту и богатство которого все будут превозносить, дух общественности и гостеприимства которого вызовет всеобщую зависть. (При этих словах грянули аплодисменты.) В этом городе мы построим новый театр оперы и драмы, по сравнению с которым теперешний будет казаться гусиным хлевом, постоянное помещение для художественных выставок, музыкальной академии, лучшие в мире стадионы и бассейны. — Глаза слушателей заблестели. — Весь город будет покрыт зеркально гладким асфальтом, по которому с огромной скоростью понесутся комфортабельные автобусы. Что толку горожанам в трамвае, которого нужно ожидать по пятнадцать минут! Я проверил это с часами в руках.
