Гор Видал - Империя
— Это очень хорошая идея, мистер Хэй. — Маккинли встал. Нажал кнопку на столешнице. — Изложите ее завтра утром, когда соберется кабинет. Но я вас хочу предупредить: отныне международные дела — ваша епархия. Мне не нужны все эти сложности.
— За исключением мирной конференции в Париже. — Хэй умел быть упрямым. Если его отстранят от мирного договора, он мог бы с таким же успехом оставаться в Лондоне или удалиться на покой в дом 1603 на Эйч-стрит.
— Судья Дэй привык иметь дело со мной. Но пока я буду в отъезде, Кортелью будет держать вас в курсе дела. Когда приедет миссис Хэй?
— Через несколько недель. — Кортелью уже стоял в дверях кабинета. — Она задержится в Нью-Йорке, чтобы сделать рождественские покупки.
— Рождественские? В сентябре? — удивился Майор.
— Вообще-то сентябрь для моей жены это слишком поздно. Обычно она делает их в августе.
— Ее бы следовало взять на службу в военное министерство. — Маккинли продел руку под локоть Хэя, и они вместе пошли к двери.
— Как себя чувствует миссис Маккинли? — Хэй коснулся деликатного предмета.
— Она… спокойна, мне кажется. Надеюсь, вы придете к обеду. Мы практически не выходим. Что поделывает ваш сын Адельберт?
— Не знал, что вы знакомы. — Что это, обычный трюк политика, который в предвидении важной встречи выясняет подробности? Или Дел без его ведома познакомился с президентом?
— Он был здесь в июне, перед окончанием университета. Его привел сенатор Лодж. Он произвел на меня очень хорошее впечатление. Я вам завидую.
Дочь Маккинли умерла в раннем возрасте. С тех пор спальня супругов Маккинли превратилась в часовню.
— Может быть, мы подберем вашему мальчику здесь какую-нибудь работу?
— Вы очень добры, сэр. — Хэй подумывал о том, чтобы взять Дела в государственный департамент, но потом решил этого не делать. Неизвестно почему, отношения с сыном у него не складывались. Неприязни не было, но не было и взаимной привязанности. С дочерьми Хэю больше повезло, как Адамсу — с племянницами, настоящими или воображаемыми.
Когда президент и Хэй вышли в коридор, высокий сухопарый старик вперил в него пристальный взгляд; Хэй, несколько ошарашенный, ответил тем же.
— Вы наверняка помните Тома Пендела, — сказал Маккинли. — Он служит здесь швейцаром с незапамятных времен.
Хэй улыбнулся, но не узнал старика.
— О, конечно, — начал было он.
— Джонни Хэй! — У старика во рту не было зубов. Но руку Хэя он сжал словно клещами. — Я был из новеньких, помните? Один из охраны, когда вы с Робертом сидели в гостиной, я вбежал сообщить, что в президента стреляли. — У Хэя кружилась голова. Уж не брякнусь ли я сейчас в обморок, подумал он, или, выражаясь поэтически, не паду ли замертво? Но постепенно все вокруг вернулось на свои места.
— Да, — сказал он невпопад, — помню.
— Это было ужасно. Я проводил президента до коляски, и он сказал мне: «Доброй ночи, Том». И все.
— Ну, это же так естественно, что еще он мог сказать, уезжая? — попробовал отшутиться Хэй. Его предупредили, что Маккинли не переносит разговоров о своих предшественниках.
— И еще я был последним, кто провожал генерала Гарфилда[49] на вокзал. Он сказал мне: «До свиданья, Том». И все. А затем в него стреляли на вокзале, и потом он еще долго мучился и…
Маккинли начал терять терпение.
— Старина Том повидал на своем веку нашего брата — как мы приходим и уходим.
Кортелью подал знак президенту.
— Меня ждет работа. Увидимся завтра утром. Кабинет собирается в десять часов. — Маккинли и Кортелью скрылись за дверью. Дюжина дам (очередная экскурсия по Белому дому), с благоговением взирали на спину президента.
Пока Хэй высвобождался из цепких рук исторической личности Тома Пендела, тот ему рассказал, что полковник Крук, служивший у Линкольна телохранителем, по-прежнему здесь, на службе.
— Но остальных уже нет, сэр, растаяли, как снежинки в луже. Вы были тогда так молоды.
— Увы, — сказал Хэй. — Я уже не молод.
Глава третья
Каролина не отдавала себе отчета в собственной смелости, когда шла одна Павлиньей аллеей, коридором длиной в целый квартал Тридцать четвертой улицы между Пятой и Шестой авеню, искусно — не могла она не признать — замурованным в великолепие новейшего и знаменитейшего отеля «Уолдорф-Астория». Даже в Париже писали о новом отеле, хотя, как принято у французов, с неискренним восторгом: тысяча современнейших номеров, несчетное число ресторанов, пальмовых рощ, кафе для мужчин, наконец, сверхинтригующая Павлинья аллея, протянувшаяся во всю длину состоящего из двух корпусов здания, превосходное место для променада между золотистых, как медовые соты, мраморных стен, отражающих яркие огни бесчисленных электрических люстр. Между пальмами в горшках и зеркальными дверьми в манящие к себе рощи и рестораны вдоль всей аллеи стояли диваны и кресла; на них сидел, как принято говорить, весь Нью-Йорк, наблюдая, как мимо проходит весь Нью-Йорк. Как и сам город, отель «Уолдорф-Астория» никогда не спал. Здесь были кафе для ранних завтраков, где мужчины в белых фраках и галстуках пили с мужчинами в деловых костюмах, трутни и рабочие пчелы в наполненных медом и жужжаньем ульях.
Каролину предупреждали, что верх неприличия для молодой особы, если ее увидят одну на Павлиньей аллее. Но, поскольку она явилась сюда, чтобы встретиться с джентльменом, одна она будет не слишком долго, и пока наслаждалась интересом, который возбуждала она и ее парижское платье от Ворта; все глаза были устремлены на нее, когда она шла от холла до Пальмовой рощи. Вот так, подумала она, звери в зоологическом саду разглядывают глазеющую на них публику. Конечно, ей казался забавным и противоположный вариант: быть может, это она выставлена на всеобщее обозрение в обезьяньем питомнике, а пышнотелые дамы на диванах и тучные джентльмены в креслах составляют глазеющую публику; еще она отметила, что нью-йоркские бюргеры, отличающиеся громадными размерами, похожи скорее на медведей, чем на обезьян, и чрезвычайно опасны, если их ненароком потревожить.
В нескольких шагах впереди Каролины прогуливались, взявшись за руки, как сестры, две отменно пухленькие девицы. Уж не проститутки ли? Светские дамы рассказывали ей, что даже в самых роскошных — или особенно в самых роскошных — холлах нью-йоркских отелей прогуливаются эти деловые дамочки. Но теперь, с появлением «Уолдорф-Астории», даже среди респектабельных дам стало модно показаться в приличном сопровождении, разумеется, в залах отеля и даже — последнее новшество — обедать в ресторанах; дамы предыдущего поколения сочли бы такое немыслимым. В припадке великодушия Каролина решила, что ее темные подозрения относительно сестричек надуманны и что они, как и она сама, намерены показать себя и поглазеть на других.
Когда Каролина прошла две трети пути, она увидела, как с кресла ей навстречу поднялся Джон Эпгар Сэнфорд; голова его скрывалась в пальмовых джунглях.
— Вы от меня прячетесь? — весело спросила Каролина.
— Нет, что вы. — Сэнфорд возник из зарослей, его тонкие вьющиеся волосы взлохматились. Он мрачно пожал ей руку; у него был маленький рот, как у ее отца, — кто он ей, двоюродный или троюродный брат? — но в остальном он был самим собой или слепком с необщих предков. Ему тридцать три года, он живет с тяжело больной женой в Мюррей-хилл. — Я заказал столик в Пальмовой роще. Как вы доехали?
— Временами это было ужасно, в остальное время скучно. На пароходе не бывает золотой середины. Как здесь чудесно!
— Пальмовая роща являла собой джунгли пальмовых деревьев в китайских кашпо. Под высоким потолком ярко сияли хрустальные люстры. Полдень на тропическом острове, думала Каролина, почти надеясь услышать крик попугая, и она его услышала; впрочем, криком попугая оказался смех Гарри Лера, молодого светловолосого человека, он выходил из Пальмовой рощи в обществе худой пожилой дамы.
— Мы вас ждем, — сказал он, схватив Каролину за руку, — точно в пять. — Он смерил Сэнфорда оценивающим взглядом. — Одну, — добавил он и исчез.
— Ну и хам! — Сэнфорд покрылся румянцем цвета своего кирпичного дома в Мюррей-хилл. Каролина покровительственно взяла его за руку, и они вместе прошли вслед за метрдотелем к столику, сзади которого стояла обитая бархатом банкетка на две персоны, где они могли сидеть достаточно близко, чтобы негромко беседовать, и одновременно на достаточном расстоянии, чтобы демонстрировать безусловную невинность их отношений той значительной части великосветского общества, что пила чай в Пальмовой роще. Все гораздо шикарнее, чем в Париже, подумала Каролина, но и много вульгарнее.
— Почему мистер Лер — хам?
— Достаточно на него посмотреть.
— Я на него посмотрела. И послушала. Немного эксцентричен, но очень забавен. Он всегда был добр ко мне. Уж не знаю почему. Ведь мне еще нет пятидесяти. И я не богата.
