Андрей Сахаров - Полководцы Древней Руси
Весна 965 года выдалась ранней и дружной. Быстрее обычного очистились от льда реки. По большой воде ил Киева и Новгорода в землю вятичей приплыло много новых ладей с воями, оружием, припасами. Войско множилось на глазах, и уже не хватало княжих мужей, чтобы ставить старшими над сотнями. Печенеги, раньше обычного откочевавшие с приморских пастбищ, пригнали тысячные табуны коней. В конные дружины князь Святослав звал всех, кто умел держаться в седле, невзирая на род и достаток. До позднего вечера па приокских лугах и лесных полянах слышался конский топот, ржание, звон оружия, повелительные выкрики десятников и сотников: новые дружинники приучались к ратному строю.
Крепкие заставы перегородили тропы и дороги, чтобы на Волгу, в хазарские владения, не проскользнул ни конный, ни пеший, чтобы хазары не узнали о готовности русского войска. Когда наступит время, князь Святослав сам объявит о походе. А пока пусть нежатся в покое и неведенье хазарские правители, пусть пересчитывают жирную десятину с торговых караванов! Внезапным весенним громом будет для них поход князя Святослава!
На исходе мая, в канун змеиных свадеб, наступил долгожданный день. Князь Святослав напутствовал гонца, который отправлялся к хазарскому царю:
— Лишних слов перед царем не рассыпай. За многими словами — малая сила, а за немногими — великая. Сильный шепотом скажет, а все слышат. Крика же слабого разве что заяц пугается, да и то лишь потому, что отроду пуганый. Всего три слова передашь царю: «Иду на вы!» Сказав, молчи. Смертью грозить будут, тоже молчи. Помни: в твоем молчании — сила!
Бояре и дружинники смотрели на гонца с почтительным удивлением. На верную смерть отправлялся гонец, рубаху перепоясал черным похоронным поясом, а лицом светел, безмятежен. Меча у гонца не было, только короткий нож за черный пояс заткнут — самого себя до сердца достать, если придет крайний случай. Немыслимого мужества и жертвенности человек. По нему хазары о всем русском войске судить будут. Не на посольский разговор ехал гонец, а на смертный поединок. Доблесть показать хазарам, чтобы уязвить дух хазарского царя до битвы…
Гонец двинулся к выходу, тяжело ступая сапогами по еловым плахам пола. За ним потянулись из избы бояре и воеводы. Только гридни-телохранители остались возле княжеского кресла. Они всегда при князе, не оставляют ни на минуту. Князь Игорь Старый этот обычай завел, а Святослав посчитал полезным сохранить его. Понадобятся зачем-нибудь гридни — вот они, рядом, а если не надобны, то будто и нет их, столь они молчаливы и ненавязчивы. Как копья, поставленные до поры к стене…
Проводив бояр, Святослав подумал, что нужно бы объяснить дружине, почему он сам предупреждает хазарского царя о походе. Сказать гридням, чтобы разошлись эти слова по дружине.
— Эй, отрок! — обратился князь к высокому светловолосому гридню, родом из вятичей. — Замечал я, что ты смышленый, у гадливый. Угадай, зачем я царя о походе упреждаю?
— Не ведаю, княже.
— То-то что не ведаешь! — улыбнулся Святослав. — Вижу, что и другие в недоумении. А ведь как просто догадаться! Подумай сам: намного ли опередит гонец войско? Самое большее на неделю, полторы, если мы быстро пойдем. А сумеет ли царь за это время новых воинов собрать и обучить? Думаю, не сумеет. Что есть под рукой, то на битву и выведет, не более того. А трепет у него в душе от нашей дерзости будет великий. Решит царь, что безмерно сильны мы, если сами о походе предупреждаем. Того мне и нужно…
Гридни с восхищением слушали своего князя, а Святослав, расхаживая по избе, продолжал рассуждать:
— И о том я подумал, чтобы всех воинов хазарского царя одним разом сразить. А что получится, если царь не успеет их вместе собрать? Разбредутся опоздавшие воины по степям, разыскивай их потом! Так-то вот, отрок…
С ликованием и праздничной перекличкой труб отплыла судовая рать. Ей предстоял неблизкий, но привольный путь: по Оке-реке до Волги, а потом до низовьев великой реки, где на островах, образованных волжскими протоками, притаилась за каменными стенами хазарская столица Итиль.
Конные дружины пошли к Итилю прямым путем, через печенежские степи. По дороге к ним примыкали печенежские князья, заранее оповещенные гонцами Святослава о начале похода.
Грозным и неудержимым было движения войска князя Святослава. Его тяжелая поступь спугнула сонный покой хазарской столицы. Приближался час решительной битвы, которая ответит на роковой вопрос: быть или не быть Хазарии…
7Прозрачным майским утром, которое отличалось от других разве что тем, что накануне был большой торг и усталые горожане крепче обычного спали в своих жилищах, к воротной башне Итиля подъехали всадники, забарабанили в ворота древками копий. Сонный стражник выглянул в бойницу и кубарем скатился вниз. Промедление было опасно: перед воротами ждал сам Иосиф, царь Хазарии и многих соседних земель.
Медленно, со скрипом распахнулись городские ворота. Стражники склонили копья, приветствуя царя. В почтительно прикрытых глазах стражников — любопытство, тревога. Неожиданное возвращение царя казалось непонятным и пугающим. Лишь дела чрезвычайной важности могли оторвать царя Иосифа от милых его сердцу весенних степей. Но что это за дела, можно было только гадать. Кто из смертных осмелится расспрашивать гром, почему он гремит, или молнию, почему она огненной стрелой проносится по небу?..
Улицы Итиля были пустынны. Только святые старцы, для которых прожитые десятилетия сократили время сна до короткого забытья, брели к храмам на утреннюю молитву, да ночные сторожа дремали на перекрестках, оперевшись на древки копий. Но старцы отрешены от земных забот и нелюбопытны, а сторожа — молчаливы, и потому в городе мало кто узнал о возвращении царя.
Царь Иосиф равнодушно скользил взглядом по жилищам ремесленников, построенным из войлока и дерева и похожим па юрты, по купеческим глинобитным домам, спрятавшимся за глинобитными же заборами, по приземистым, с плоскими кровлями караван-сараям. Все постройки были присыпаны желтоватой пылью, казались унылыми и безликими.
Иосиф представил на мгновение праздничное многоцветье весенних степей, прохладные струи Маныча, синие дымки костров между юртами, и тяжело вздохнул.
Дела, дела…
Улица спустилась к протоке Волги, которая делила город на две части — Итиль и Хазар. Посередине протоки, на песчаном острове, высился кирпичный дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами и виноградниками. Это был город в городе, недоступный для простых людей. К острову можно было пройти только по наплавному мосту, возле которого всегда стояли вооруженные арсии.
Царь Иосиф спешился, бросил поводья подскочившему арсню, пошел по скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста. Внизу катилась желтоватая, тоже будто присыпан-пая пылью волжская вода.
Мост выводил на площадь, выложенную известковыми плитами, а за площадью стоял дворец Кагана. Он поражал своими размерами. Выше дворца были только минареты некоторых мечетей, но минареты торчали как древки копий, а дворец загораживал полнеба. Все, что окружало дворец, казалось ничтожно малым. Жилище, достойное равного богам…
Царь Иосиф медленно пересекал площадь, испытывая непонятную робость. Для царя не было тайн во дворце, да и сам Каган избран по его воле из числа безликих и безвольных родичей прошлого владыки, но сейчас Иосиф чувствовал себя слабым и униженным, ступал по белым плитам осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой.
У высоких ворот, украшенных золотыми и серебряными бляхами, Иосиф положил на землю меч, железный шлем, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился, босой и смиренный. Приоткрылось прорезанное в дверях оконце, ровный бесстрастный голос спросил:
— Кто нарушил покой равного богам?
— Иосиф, слуга богов!
— Что ищет слуга богов у равного богам?
— Совета и благословения!
— Пусть ищущий войдет…
Двери бесшумно распахнулись, и царь Иосиф шагнул в загадочный полумрак дворцового коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах, с маленькими топориками в руках сопровождали его. Влажные плиты пола неприятно холодили босые подошвы. Струи дыма от горящих факелов ползли, как змеи, к сводчатому потолку.
У тронного зала Иосифа остановил привратник-чаушиар. Он коротко поклонился царю, поднес к стоявшей рядом жаровне палочку пропитанного благовониями пальмового дерева, и дерево загорелось ровным, почти бездымным пламенем. Царь благоговейно взял горящее дерево, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары верили, что огонь очищает и освобождает от дурных мыслей, а перед лицом Кагана совесть человека должна быть прозрачной, как горный хрусталь.
— Войди и припади к источнику мудрости! — сказал наконец чаушиар.
