Валерий Ганичев - Ушаков
— Ну что, братцы, приуныли? — весело бросил Ушаков, проходя мимо. — Или страшно?
— Страшно, ваше благородие. Но не всем.
— Откуда будете?
— Да отовсюду. Вон мы ярославские. Те, что глаза аж закрывают, калужские. Я хожу, их успокаиваю.
— А тебя как звать-то, ты что за всех отвечаешь? Старший?
— Не-е-е! Никто не назначал. Зовут Петром Золотаревым. А старший-то вон уже спать укладывается.
Седой солдат, подложив под голову вещевой мешок, дремал, не обращая внимания на качку.
— А я тоже морекача не боюсь. По Азову плыли, и сейчас нутро спокойно. Я мальчишкой на деревья самые высокие забирался и не боялся.
— Ну а у пояса-то что у тебя привязано?
— Топор. Мы, ярославские, без топора как без рук. Все им выделать можем, закрепить, сколотить.
— Хм-м! А не хочешь ли навсегда в морском услужении остаться? Чувствую, ты к этому способен.
— Да-к я что? Мы люди подневольные. — Солдат помолчал и со вздохом закончил: — Эвона у вас как раздольно на море-то. Дыши вольно, не скрючивайся. Да и командиры какие добрые, — и он с доброжелательностью посмотрел на Ушакова.
…Балаклава была селеньем невзрачным. Несколько наспех сбитых офицерских домов. Высеченные в камнях солдатские и матросские казармы, два лабаза купеческих да въездная арка, построенная по греческому образцу из известняка местным комендантом Арсеньевым. Дом самого коменданта был, пожалуй, главным и красивым местом селенья. В левой половине с небольшим садиком жила семья, а в правой с утра раздавались распоряжения, разводились по приказу посты, караульные начальники записывали в журнале происшествия за сутки. Сюда и прибыл с сухопутной командой широкоплечий лейтенант Ушаков. Его «новоизобретенный» корабль «Модон» покачивался в бухте, необычно спокойной и ласковой.
— Прибыл для защиты крепости от турецкого флота, — четко доложил он коменданту.
— Давай, дружок, давай, защищай, — протянул ему руку комендант. — А на обед ко мне проследуй, моя Наталья Ивановна щи еще не разучилась варить.
Ушаков сдал ему сухопутную команду, распорядился о доставке воды и продовольствия на корабль, обошел селение и в полдень, робея, что было с ним всегда, когда он приходил в семейные дома, постучался в левую дверь комендантской.
— Входите, не заперто, — послышался ласковый голос. Ушаков сразу покраснел, стушевался, потом решительно взялся за ручку, рванул ее на себя и, пригнувшись, шагнул внутрь. От стола, стоящего в углу комнаты, повернулась расставлявшая посуду девушка. Серые ее глаза внимательно, без робости рассматривали вошедшего.
— Вот о вас батюшка, наверное, говорил: приехал волшебник морской, теперь турок нам не страшен…
Краснеть дальше было некуда, Ушаков поклонился.
— Меня Федором Федоровичем зовут. С турками, если надо, будем биться и вас в обиду не дадим. Хотелось бы знать ваше имя, кого защищать будем.
— О, вы в обиду себя не дадите, — благосклонно заметила девушка и сделала церемонный присест. — Меня Полиной зовут, и я здесь у батюшки недавно. Семьи сюда еще никто не решается привозить. Ну а теперь, с вашим приездом, — опять улыбнулась девушка, — нам нечего бояться.
Улыбалась она доброжелательно, а в словах Ушаков чувствовал насмешку, может быть, и издевку даже. Не любил он это, чтобы облик, состояние расходились со словами. По нему уж, если гневаешься, так и говори резко, ругательно даже, а если добро на уме, так не пачкай его ехидством и намеками. Однако промолчал и спросил:
— А господин комендант, что, еще не освободился от забот?
Тут дверь в горницу растворилась, и с приступочки, идущей из рабочей половины, ступил комендант в растрепанном парике, в небрежно застегнутом мундире. Развел руками:
— Поселение — грех городом называть, а дел и не перечесть. Вот и хорошо, что ты здесь, дружок, — обратился он к Ушакову. — Поди, с Полиной моей познакомился. Хорошо тоже. Она тут засиделась у меня, заскучала, все ее в столицы тянет. А будешь приходить — вдвоем веселее будет.
— Батюшка, — теперь уже покраснела Полина, — господин лейтенант не для того сюда прибыл, чтобы девиц развлекать. — Краска быстро сошла с ее лица, и она снова улыбнулась. — Он нас от неприятеля защищать будет, а вы…
— Знаю, знаю, а ты не сердись на старого. Я ведь говорю, что думаю. Садитесь, Федор Федорович. Щей отведаем.
Пришла и комендантша, по ее указанию длинный матрос разлил бачок щей, поставил в центре стола крупно нарезанный хлеб и ушел…
— Ну дак как вы, милая душа, к нам попали? Долго ли будете здесь пребывать?
Федор Федорович обстоятельно рассказал, что окончил Морской шляхетский корпус. Плавал из Кронштадта в Архангельск и обратно. А в 1768 году был откомандирован на Дон под команду контр-адмирала Сенявина, а плавал на праме, прикрывал устья рек от турок, выводил недавно построенные у Воронежа корабли в Азовское море. Потом и сам стал плавать в нем, командуя ботом «Курьер», вышел впервые в Черное море.
— Оно, — поощряемый внимательным девичьим взглядом, продолжал лейтенант, — с Балтийским совсем не схоже. Вначале мне показалось ласковым, теплым, словно и не море, а пруд наш деревенский. Но набежал ветер, затянулось небо, волна хлопнула в днище — море! Важное море. Предстоит нам с ним подружиться.
— Да, дружок, как начнет бить волна осенью о берег, то хаос и содом истинный. Посему и бухты ищут сейчас повсюду для флота будущего. Наша Балаклавская удобная, тихая. Но, сказывают, Ахтиярская еще лучше. А вы сколько у нас пребывать будете? Чем вам помочь в обустройстве?
Ушаков поблагодарил коменданта, сказал, что сам устроится, но помнил вчерашний разговор на корабле и попросил из сухопутной команды, что высадил сегодня здесь, передать ему на корабль солдата Петра Золотарева.
— Я решил себе служилых людей подбирать в команду по одному. У которых к морю тяга есть, к мореходному искусству предрасположенных и качки не боящихся.
— И-и-и, дружок, — замахал руками комендант, — так у нас порядку никакого не будет. Начнут переводить из сухопутчиков в матросы, из матросов в солдаты. Служить каждый должен, где ему предписано с самого начала.
Ушаков помрачнел, брови его поплыли вниз, лицо стало суровым, скулы затвердели.
— Так ведь они свое воинское и морское дело искусно исполнять должны. Не каждому рожденному дано быть моряком. И топчет он башмаками пыль по дорогам, а море его ждет. Я и хотел бы по человечку команду собирать, натуру каждого досконально знать.
— Прости меня, дружок, но ты чепуху собачью городишь. Какое искусство у солдата и моряка быть может? Ему поворачиваться должно направо и налево, во фрунт стоять да команды исполнять, а искусство сие ваше дело. Вы дворянин, ученье прошли высокое, науки знаете. — Комендант занервничал, отодвинул закуски и обратился к дочери, вроде и не замечая Ушакова:
— Ныне, говорят, в Петербурге модным стало людей всех званий и сословий равнять. И Пугачев не научил ничему. Из Франции книги выписывают, энциклопедия — ихняя Библия, а Вольтер — бог. По тем законам, может, и командиров не надо? — вдруг резко повернулся он к Федору Федоровичу.
— Я тех законов не знаю, — спокойно ответил Федор Федорович. — А командиры, они всегда нужны будут. Хотя бы для того, чтобы научить тех, кто дела не разумеет.
Понял, что вопрос не решил, с комендантом рассорился, и стал собираться. Помощь пришла с неожиданной стороны. Полина, что переводила во время спора взор с коменданта на лейтенанта Ушакова, встала, зашла за спину отца, обняла его и ласково сказала:
— Батюшка, а ведь Федор Федорович прав, ежели не будем учить делу, не будем собирать достойных для сего, великих предначертаний императрицы не осуществим.
При упоминании императрицы комендант выпрямился, потрогал, на месте ли эполеты, и горестно завздыхал…
Через несколько дней Петр Золотарев появился на корабле «Модон». Так началось собирание непобедимого братства моряков Ушакова. Умелого, храброго, преданного своему командиру.
…Смолкли пушки войны. Многие офицеры переводились снова на север, на беспокойную Балтику, где Екатерина II желала спокойно, без оглядки на флоты Швеции, Дании и Англии править из блистательной столицы империи…
Лейтенант Ушаков зашел к коменданту Балаклавы попрощаться, у него тоже лежало в кармане предписание о переводе в Санкт-Петербургскую корабельную команду. Комендант пожелал счастливого пути и сказал:
— Может быть, и мою Полину встретишь, с матушкой поехали в столицу. Что там хорошего, в том Петербурге, но вот братец мой в благородное учебное заведение устроить обещал. Не пойму я, правда, к чему женщине излишняя наука. Матери наши рожали нас без училищ. Эх-х! Да у вас, молодых, все по-своему. С богом, лейтенант, становись скорей капитаном!
Ушаков козырнул, развернулся и вышел, на душе было хорошо и светло. Петербург почему-то, после горестного сетования Арсеньева, стал ближе и роднее…
