Борис Тумасов - Русь залесская
- Про ордынцев ты верно сказал. В Залесье не то, что на Рязанщине.
Они снова помолчали. Наконец дубок ткнулся в чакан. Гаврила развернул его, бросил коротко:
- Здесь! Вытаскивай!
Демьян засучил рукава, перегнулся через борт, поднял со дна плетённый из прутьев кубарь. Вода с шумом вылилась. Демьян перевернул кубарь в чёлн. На дне забилась рыба.
- Всё? - спросил Гаврила.
- Всё. Есть на уху.
- Опускай, чего держишь?
- Погоди, горловину смажу для приманки. Я маненько теста прихватил.
Обратно плыли, когда рассвело. Над озером стлался белый молочный пар. По воде слышно было, как в деревне переговаривались бабы.
На середине озера вскинулась рыбина, ударила по воде хвостом. Чёлн, шурша днищем по корягам, подошёл к берегу.
- За рыбой девки придут. - Гаврила первым выскочил на траву, пошёл в деревню.
Демьян привязал чёлн, пошёл следом. А над лесом уже нёсся перестук топоров. Деревня пробудилась.
* * *
По первому снегу Гаврила покинул деревню. Провожавшему Демьяну сказал коротко:
- Буду Василиску искать, может, сыщется.
- Смирился бы ты, Гаврила, в Орде она. Там тебе не сыскать. Да и как оттуда вызволишь, чем выкуп дашь?
- Ударю челом князю Ивану Даниловичу. Князья в Орде часто бывают. Может статься, встретит он её и выкупит. - И сумрачно, не глядя в глаза Демьяну, добавил: - А я за то готов хоть в закуп к нему пойти.
Гаврила закинул за плечо котомку, крепко обнял друга. Демьян утёр набежавшую слезу, промолвил:
- Не взыщи.
Глухо шумит под снегом лес. Шепчутся, переговариваются сосны. Гаврила идёт ходко. Иногда он пробирается чащей, и тогда снег осыпается на голову, плечи, попадает за воротник. К обеду выбрался на дорогу, присел отдохнуть, задумался.
Налево, рукой подать, Коломна; направо, в трёх днях ходьбы, Москва… А в Коломне Меланья…
Гаврила прикрыл глаза, постарался представить её лицо таким, как увидел тогда, впервые, но оно покажется на миг, как в тумане, и снова уплывёт вдаль.
Он решительно поднялся, нахлобучил шапку и, подставляя лицо ветру, зашагал к Коломне. С серого неба сыпался пушистый снег, кружился в воздухе, слепил глаза. Гаврила то и дело протирал их. Позади раздался приглушённый стук копыт, скрип полоза. Гаврила обернулся, дал дорогу седой от инея лошадке. В санях, обложившись соломой, сидел, поджавши под себя ноги, средних лет смерд. Указав кнутовищем позади себя, он крикнул:
- Давай подвезу!
Гаврила вскочил на ходу, улёгся на сено.
- Далече идёшь?
- До Коломны.
- Что-то не примечал такого.
- Сам небось коломенский?
- Коломенский. Боярина Хвостова закуп. Боярин в Москве живёт, а я ему птицу возил… Нынче на Москве тревожно. Орда, слышно, из-под Твери возвращается. Ненароком как бы Москву не разорила.
Гаврила удивился. Ничего подобного он не слыхивал. Теперь пришёл черёд удивляться смерду. Он недоумённо взглянул на Гаврилу, протянул:
- Эк, простота! Да где ж ты был, коли не знаешь, что орда на Тверь ходила, а с нею вместе наш князь с ратью да с суздальцами. Когда я был в Москве, слыхивал, как люд говорил: «Ныне Москва Твери гордыню сбила…»
- А князь Иван на Москве?
- Пока не вернулся.
- А Коломну не разорили?
- Народ заранее упредили, успели в лес уйти. Ордынцы по избам, что было, пограбили, а огню не предали, видно, потому, что князь с ними шёл.
Гаврилу охватила тревога. Сдерживая волнение, спросил:
- А не знаешь ли ты, случаем, в слободке Меланью?
- Это которая огородами занимается? Неподалече от меня живёт… Тоже со всеми в лес подавалась, а нынче вернулась…
Гаврила умостился поудобней, сунул озябшие руки в рукава, согрелся. Лошадка бежала резво, сани заносило из стороны в сторону. Гаврила закрыл глаза, незаметно задремал. Пробудился от толчка. Сани наехали одним полозом на камень. Смерд покосился на Гаврилу, спросил:
- Али ночь не спал?
- Уморило… Не ведаешь, стоит ли Рязань?
- Стоит. Посад, сказывают, пожгли да сёла окрест.
Гаврила горько усмехнулся.
- Рязанска земля только успевай строиться.
За разговорами не заметили, как подъехали к Коломне. Снег по-прежнему валил хлопьями, задула позёмка.
- В самый раз доехали, быть метели, - удовлетворённо сказал смерд. - Тебе тут направо, а мне прямо.
Гаврила поблагодарил, соскочил с саней, зашагал в переулок. Шёл по памяти, приглядывался к потемневшим плетням и частоколам. У знакомой избы остановился, присмотрелся. Нет, не ошибся. Вон берёза с пустым грачиным гнездом. Подождал, может, Меланья сама выйдет за чем-нибудь, и, не дождавшись, вошёл в калитку. От избы до рассыпавшегося сарая свежие следы. Гаврила подумал: «Верно, за дровами ходила». И почувствовал, как бьётся сердце. У двери отряхнулся и только взялся за ручку, как услышал её голос. Она пела, и песня была до боли знакома. Эту песню пела покойница жена, когда ставила опару на хлеб, её поют и другие бабы. До Гаврилы донеслись слова:
Опояшу квашёнку ясным золотом;
Я поставлю квашёнку на столбичке.
Ты взойди, моя квашёнка, с краями ровна,
С краями ровна и полным-полна!
Он толкнул дверь, пригнулся у порога, шагнул в избу. В нос ударило кислой опарой, пахнуло теплом. Меланья стояла лицом к печке. На стук умолкла, обернулась, узнала сразу. Гаврила приметил, как побледнела она, глядела на него растерянно. Он тоже не двинулся, только через силу спросил:
- Аль не рада?
Она ответила серьёзно:
- Чего уж там, проходи да дверь закрывай, избу выстудишь. Не гнать же теперь, коли явился.
Гаврила прошёл к лавке, скинул котомку, виновато взглянул на Меланью. Она стояла всё так же не двигаясь, сложив на груди большие натруженные руки.
- Скидывай и тулуп, упаришься.
Он разделся, повесил тулуп и шапку на вбитый в стену колок, присел на лавку. Меланья достала из печи горшок со щами, налила в миску, поставила на стол и, пододвинув ломоть ржаного хлеба, коротко бросила:
- Ешь!
Гаврила принялся за еду, а Меланья уселась напротив и, пряча тёмные глаза под пушистыми ресницами, сказала:
- Не чаяла, что вернёшься. Думала, насмехаешься. - Лицо её раскраснелось. Она глянула на Гаврилу в упор, улыбнулась, стала той, прежней, Меланьей, спросила:- Может, капусты квашеной отведаешь? - и засуетилась, сняла с бочонка тяжёлый камень, приподняла тряпку, наложила миску капусты, поставила перед ним. А сама, тут же подбросила в печку дров, склонилась над опарой.
Гаврила только теперь огляделся. Изба у Меланьи тесная. Кроме лавки да скоблённого добела стола, в самом углу стояла ещё дубовая бочка с капустой, у другой стены полати, застланные рядниной. У печки полка с глиняной и долблёной посудой.
Потрескивали сосновые дрова в печке, жаркое пламя отражалось на стене. И то ли от тепла в избе, то ли оттого, что вот он, Гаврила, встретил наконец ту женщину, которая заботится о нём, на душе у него стало спокойно…
* * *
Верхоконный дружинник проскакал по коломенским улицам. Следом, неистовствуя, неслась стая собак. Конь то и дело шарахался из стороны в сторону. Меланья испуганно ойкнула, сказала отбрасывавшему снег Гавриле:
- Спаси Господи, не иначе опять орда идёт.
Гаврила посмотрел вслед воину. Тот завернул к посаднику во двор.
- Схожу-ка разузнаю. - Гаврила воткнул лопату в снег. - А ты на всяк случай собирайся.
Во дворе у посадника суета. Челядь бегает по двору, закладывают возок. Из хором выносят всякую рухлядь, грузят на телеги. То и дело на крыльцо выбегает посадница, визгливо кричит:
- Мишка! Анисья! Прасковья! Скорей!
Вышел одетый в дорожную шубу боярин-посадник, погрозил кулаком нерасторопному кучеру.
Смотрит Гаврила, у кого б спросить, чего это все переполошились. Глядь, навстречу челядин: волосы взлохмаченные, в одной рубашке, лапти без обор надеты; несётся как угорелый, глаза выпучил.
Гаврила его за рукав:
- Пошто суета?
Тот вырвался, на ходу прошепелявил:
- А ну тя, орда близко!
Забил, разнося тревожную весть, колокол в деревянной церквушке, что неподалёку от посадниковой усадьбы. По дворам загомонили, засуетились, связывали в узлы немудрёные пожитки. И потянулся из Коломны люд в ближние леса.
Когда Гаврила подбежал к избе, Меланья с котомкой в руке уже поджидала его. Полушубок у неё расстегнут, платок повязан наспех.
Увидев подбегавшего Гаврилу, только и сказала!
- Ой, да где же ты пропадаешь?
Гаврила взял у неё котомку, и они заторопились к лесу. Их обгоняли мужики, бабы, вприпрыжку бежали ребятишки. Впереди них мужик вёл в поводу корову, баба в одной руке несла младенца, в другой держала хворостину. Время от времени она подгоняла корову:
