Илья Клаз - Навеки вместе
Алексашка помог Шанене уложить упряжь и увязать ее веревками. Шаненя зазвал Алексашку в кузню..
— Спрашивать кто будет, говори поехал продавать сбрую. Куда поехал, не знаешь. Понял?
Хотел, еще сказать, чтоб не морочил Усте голову, да вместо этого строго наказал:
— Гляди, в кузню никого не пускай. Выколачивай железо потихоньку. Завтра к вечеру, может, и вернусь.
Те, кто видали, как проехал с товаром по кривым улочкам Пинска седельник Иван Шаненя, — не удивились. Знали, что в городе некому покупать седелки и хомуты. Потому и повез ремесленник сбрую на панские маентки. Не обратили внимания и на то, что рядом с телегой шел коробейник.
Раскрылись Лещинские ворота, проехали ров, и телега запылила по шляху. Коробейник примостился на дробницах позади.
По обе стороны шляха стояли густые спелые хлеба. Пришла пора жатвы. Кое-где уже виднелись бабки, и там ржаное поле, как желтая щетка, простиралось грустно и неуютно. За лесом садилось солнце, и от берез, что стояли на шляху, ползли длинные серые тени.
Проехали верст пять, поднялись на косогор, поросший дубами. Сгущались сумерки. В конце дубовой рощи, у старого ельника, от шляха отходила лесная дорога, по которой некогда холопы вывозили дрова. Дорога заросла травой и орешником.
— Верни на нее! — приказал Любомир.
Дробницы запрыгали по жилистым крепким корням. И только лошадь различала дорогу — было уже темно.
— Обожди! — снова подал команду Любомир.
Шаненя натянул вожжи, и лошадь остановилась. Тишина вокруг, даже лес не шумит. Любомир тонко и протяжно свистнул, В ответ, где-то совсем близко, послышался короткий тихий свист. Потом раздался хруст ветки и спокойный голос:
— Джура?[10]
— Я, — ответил Любомир.
Глаза привыкли к темноте, и Шаненя заметил приближающуюся фигуру. За ней — еще одна тень.
— Держи дорогой! — сказал человек.
Дробницы закачались и заскрипели. Проехали немного и выбрались на поляну. Шаненя увидел лошадей. Мелькнул между деревьев костер. За ним дальше — второй. Возле первого остановились. Шаненя распряг кобылу, стреножил ее и пустил на поляну. Потом подошел к костру. Навстречу ему поднялся дюжий, хоть и не очень высокий казак в темном кунтуше, перевязанном ремнем, за которым торчала рукоять пистоли.
— Вот и повстречался с Антоном Небабой!
— Бог свел, — скупо улыбнулся Шаненя, рассматривая казака.
— Садись, отдыхай с дороги. И ты, джура, садись.
Любомир подбросил в костер валежника. Он на мгновение пригасил пламя, а потом вспыхнул, весело потрескивая и стреляя голубыми искорками. Возле костра стало светло, и Шаненя рассмотрел широкоскулое с бронзовым оттенком лицо, изогнутые широкие черные брови над острыми проницательными глазами, бритые щеки и небольшие, свисающие вниз усы. Серая смушковая шапка была заломлена набекрень, и вьющийся черный оселедец, выбившись из-под шапки, сползал на высокий лоб. Небаба пошевелил палкой костер и вдруг, подняв раскрасневшееся лицо, спросил:
— Как жив пан Лукаш Ельский?
— Не ведомо мне, — пожал плечами Шаненя. Не могу сразу понять, спрашивает Небаба шутя или серьезно. — Я про мужиков знаю, атаман. Спросишь — скажу.
— Остер на язык, — рассмеялся Небаба. — Говори про мужиков, если про панов нет охоты.
— А ты мужицкую жизнь сам знаешь не хуже моего. Живет мужик в муках и печали, терпит обиды от пана. Вот и все, что сказать могу… — Подумав, продолжал: — С того дня, как услыхали про гетмана Хмеля, гудит люд, будто улей. Теперь одна надежда на то, что придут казаки на Белую Русь, принесут волю и воспрянет вера наша…
— Воспрянет… — недовольно скривил губы Небаба. — Она, что, померла?
— Жива!
— А коли жива, значит, будет жить. Тяжко сейчас казакам, — Небаба поднял голову, пристально посмотрел в темень, словно искал там казаков и, не найдя, продолжал: — Бьются с панами насмерть. Думаю так: кровью изойдем, но осилим. Гетман Хмель меня на Белую Русь послал и сказал: там наши браты, доля у нас одна и дорога у нас с ними одна.
— И вера одна, — добавил Шаненя.
— Мне говорил Савелий, что пойдут мужики и челядники Пинска под наши хоругви. Так ли это?
— Пойдут, — уверенно ответил Шаненя.
— Пинск надобно обложить и взять. Тут иезуиты гнездо свили, и зараза эта по земле растекается. Ведомо мне, что приезжал тайный нунциуш папы Леон Маркони и благословение дал папское на огонь и меч. Паны ретиво выполняют завет. Но придет час — сочтемся за кровь…
— Город брать не легко тебе будет, — озаботился Шаненя. — В городе рейтар с пикиньерами полно.
— Все это знаю. А ты не поможешь? — испытующе посмотрел Небаба.
Шаненя неопределенно пожал плечами.
— Чего жмешься? — спросил Небаба. — Ворота городские открыть силишек хватит?
— Открыть не мудрено. Стража у ворот поставлена.
— Трех стрельцов с алебардами порубить не сможешь? Или рубить нечем?
Шаненя замялся от колючего вопроса атамана. По его же задуме Алексашка больше месяца махал молотом. Оружия наковали на целую сотню. Шаненя поднялся и пошел к телеге. Залез под дробницы, из потайного места, что устроил между досками, вытащил куль. Развязал, сверкнули, лезвия сабель.
— Привез тебе десяток, чтоб посмотрел.
Небаба встал, потер затекшие ноги.
— Сейчас посмотрим, какие они. — Кивнул Любомиру. — Неси, джура, татарскую.
Любомир исчез в темноте. Небаба взял саблю, сжал рукоятку и, словно желая убедиться в ее весомости, покачал слегка. Когда Любомир вернулся, Небаба поднял саблю над головой.
— Руби! — приказал он.
— Ты руби, атаман, — замялся Любомир. — Твоя рука крепче.
Шаненя не успел моргнуть, как цокнула сталь. Небаба подошел к костру и с любопытством осматривал то место, куда пришелся удар. На лезвии сабли оказалась неглубокая зазубрина.
— Добре отковано. Кто мастерил?
— Есть у меня коваль! — с гордостью ответил Шаненя. — Окромя сабель, алебарды кует.
Небаба отдал джуре саблю, посмотрел на небо. Оно висело над головой, густое и звездное. Через час должно было светать, и Любомир сладко зевнул.
— Иди, джура, поспи. Жаркий день будет.
Иван не понял, что имел в виду Небаба, но подумал, что утром пойдут казаки из леса. Когда Любомир ушел, Небаба пересел поближе, протянул к костру ладони.
— Теперь слушай…
Шаненя насторожился.
— Слушай и держи язык за зубами. Штурмовать Пинск — дело сложное. Нет у меня ни гаковниц, ни ядер. Единый выход — завладеть городом хитростью. Сможешь открыть ворота — влетим на конях. Нам только за улицу зацепиться. Там рейтары не выдержат.
— Открыть сумею. Знать надо когда.
— Не перебивай! — рассердился Небаба. — Савелий больше к тебе не придет. Он под Слуцк пошел. Явиться к тебе Любомир. Ему будет известно, в какой час выступать будем. А ты на всякий случай знай, мало ли какая оказия с джурой статься может. Гарцевать будем против Северских ворот, а ворвемся в Лещинские. Пусть Лукаш Ельский в другой бок глядит.
— Уразумел, — ответил Шаненя.
— Теперь слушай, как ворота открывать будешь…
Спал Шаненя в эту ночь мало. Часа два подремал в телеге, и разбудили людские голоса. Раскрыл глаза и удивился: откуда столько войска на поляне? Казаки в синих кунтушах и широких шароварах разожгли костры и варят в горшках кашу. Люд разный: молодой, с легким пушком на лице, и старый, бородатый, с сединой. Среди казаков много белорусцев. Их сразу отличить можно — шаровар и кунтушей не носят, на голове не оселедец, а копна путаных русых волос. И кожей белорусцы белей. Высокий, круглолицый и розовощекий казак с серьгой в ухе подошел к телеге, посмотрел на сбрую.
— Чы ты купець?
— Купец, — кивнул Шаненя. — Покупай товар.
— Та що ты прывез?! — набежало сразу несколько казаков. Посмотрели на седелки и сморщили носы. — Йому дружину треба. Цэ предбаемо…
— Купишь нашу? Белоруску…
— Чом ни? Вона ж православной веры, своя…
— Приезжай в Пинск. Там продам.
— Будемо в Пиньску! Будемо!.. — Казак хлопнул по ляжкам. Появился Любомир, посмотрел на черкасов злым глазом, щелкнул плетью по сапогу.
— Геть звидси! Тэж мени купець, сучи диты! Гець! Небаба идэ…
Казаков от телеги словно ведром сдуло. К дробницам быстрым шагом подошел Небаба.
— Выспался? Или дремал, как курица на шестке? Упряжь оставляй. Есть в ней потреба. Только платить тебе нечем. Казна казацкая пуста.
— Не прошу, — обиделся Шаненя.
Небаба ушел так же быстро, как и появился. Шаненя ставил в оглобли лошадь и думал о том, что только половину ночи посидел с атаманом, а показалось будто давным-давно знакомы…
Прошел душный и солнечный, август. Дни еще стояли яркие, но по утрам плыли над Струменью и Пиной туманы. По утрам на березах зябко дрожали листья. В лесах стало совсем тихо — не заливаются песнями птицы. Только щеглы поднимают крик над горящими гроздьями рябин. Таким сентябрьским днем в Пинск кто-то принес весть о новой победе черкасов. Весть эта ходила по хатам, будоражила мужичьи умы. Мужики крестились и просили бога, чтоб помог черкасам в трудный час.
