Исай Калашников - Последнее отступление
— По всей вероятности, долго вас не задержим, — человек, писавший протокол, вежливо проводил их до дверей.
Елисей Антипыч всю дорогу до постоялого двора бранился, жаловался Артемке:
— Всю-то жизнь мне не везет, разнесчастному. Нет такой оказии, которая бы со мной не приключилась. Будто нарочно меня подкарауливают всякие напасти. Скажем, у других мужиков бабы как бабы, у меня, ето самое, — зверюга. Чуть чего, хватается за сковородник. Не приведи господь втюриться тут в беду…. Другое несчастье — дочки. Семь штук народилось, а парня нет, без помощников маюсь.
На постоялом дворе их поджидал Федька. Он был в новых суконных брюках и френче. Стоял, небрежно постукивал ногтем по медным пуговицам френча.
— Ты где пропадал? — набросился на него Артемка.
— Мне некогда теперь шататься. Служба, братец.
— Что ты мелешь, какая служба?
— Я теперь анархист. А тебя не возьмут, тонкокожий, говорят.
— Да я и не пойду в анархисты, на черта они мне сдались!
— Я шучу. Гвоздю сказать словечко, он все сделает. Знаешь, какой мировой парень… Водку пьет, как конь воду, ей-богу!
— Нет, не лежит у меня душа к твоему Гвоздю.
— Дурак ты, Артемка. Смотри, одежду мне новую дали, в кармане кое-что имеется. На днях и леворверт Гвоздь раздобудет.
Артемка, конечно, не отказался бы от одежды, какая у Федьки, и от револьвера, но хлестать водку с Гвоздем, а этого не минуешь, — тащи назад.
— Не пойду я в анархисты. Нехорошие они люди, по-моему. Горлохваты, не революционеры.
— Нам-то какое дело, революционеры они или нет. Кормят — и ладно.
— Ну, хватит! — Артемка нахмурил брови. — Любо тебе — иди, держать не стану, меня сговаривать нечего.
— А что станешь делать, дурья голова? Не домой ли наладился? Валяй, на батькиных харчах житье хорошее, — скалил зубы Федька.
Он угадал: об этом и подумывал сейчас Артемка. Именно об этом. Стыдно будет перед матерью, перед батькой, а что сделаешь? Но слова Федьки, особенно же его улыбочка, этакая ехидненькая, повернули его мысли в другую сторону. Он насупился, помолчал и твердо сказал:
— Никуда я не поеду. И в анархисты не пойду. Буду работать.
— Сам себя не прокормишь. Не ломайся сдобным пряником. Гвоздь все обделает, и заживем припеваючи.
— Нет, — упрямо сказал Артемка. — Нет.
4Листок с адресом привел Артемку в глухой переулок к деревянному дому. Над дверями висел большой лист кровельного железа, изъеденного ржавчиной, на нем кривыми буквами написано: «Союз строительных рабочих». Прибит лист был кое-как наспех, и еле держался. Ветер беспрестанно погромыхивал им.
Эта вывеска не внушала доверия. Артемка посмотрел на нее, на низкие окна, нерешительно толкнул дверь.
В большой комнате было три канцелярских стола, шкаф, закрытый на висячий замок. Рядом со шкафом сидел Рокшин. Он что-то писал, низко наклонившись над бумагой. За его спиной, на гвозде, вбитом в стену, висели пальто и шапка.
Кроме Рокшина, в комнате был еще один мужчина в офицерской гимнастерке с темными полосами на плечах, должно быть, следами погон.
Артемка остановился у стола Рокшина, снял шапку, кашлянул. Рокшин поднял голову.
— Вы ко мне?
— Ага. Я насчет работы. Вы мне сулили…
Рокшин отложил ручку в сторону, выпрямился. Беспокойно поблескивающие глаза ощупывали Артемку. Видно было, что он силится вспомнить, где видел Артемку, когда обещал ему работу.
— Вы мне в Совете написали эту бумажку, — Артемка протянул листок с адресом.
— Совершенно верно! — оживился Рокшин. — Садись. Ты, помнится, из деревни? Давно? Недавно. Чудесно! Как там идут дела? Совет создан или нет?
— При мне еще не было Совета, но к тому двигалось.
Рокшин достал из кармана пачку папирос, протянул ее Артемке.
— Кури.
Артемка отказался.
— Ах да, ты же семейский, — засмеялся Рокшин. — Семейские, как я слышал, консерваторы из консерваторов. Странно, неужели они тоже пойдут за Советами… Послушай, мужики действительно хотят установить Советскую власть? Или ее навязывают свыше?
Этот вопрос заставил Артемку задуматься, вспомнить, о чем говорили мужики дома, у Павла Сидоровича. Хотят не хотят — одним словом не скажешь.
— Не знаю даже, как вам и растолковать. Кто хочет, а кто и нет. По-всякому. Батя мой, он с войны недавно, ничего, к примеру, не хочет, а Клим, к примеру…
Рокшин круто повернулся к мужчине в офицерской гимнастерке.
— Что я вам говорил! Нет, милые мои, крестьянин правильно понимает положение вещей. Его не вовлечешь в авантюру, он не даст себя одурачить демагогической болтовней. Прекрасно, прекрасно… Продолжай, товарищ.
— Ну, Клим, он совсем даже наоборот…
Артем и смущался и не умел коротко рассказать о спорах мужиков, потому решил, что лучше помалкивать. Еще ляпнешь какую-нибудь несуразицу и посчитают тебя за недоумка.
А Рокшин сыпал вопросы, вертелся на стуле, поглаживал мысок редких волос на голове, пыхал папироской. Артемка смотрел на него ясными, бесхитростными глазами и отвечал: «Не знаю. Не понимаю. Не слышал». Он стоял на своем. Что хотел сказать — сказал, хватит. Надо тебе узнать больше, поезжай в деревню, там выспрашивай.
Наконец Рокшину надоело вытягивать из Артемки интересующие его сведения. Он сказал:
— Теперь о работе. Ничего не нашел?
— Где ее искать, ума не приложу.
— Обожди, обожди… Ты же ходил к Серову. Он что, отказался помочь? — Рокшин подался вперед, белый воротник рубашки врезался в худую шею.
— Не был я у Серова. Раз не застал, а потом не пошел.
Не мог же он рассказать ему, что потерял письмо Павла Сидоровича. И как потерял-то!
— Ну хорошо. Можем мы его определить куда-нибудь? — спросил Рокшин, поворачиваясь к человеку в гимнастерке. Тот пожал плечами.
— Некуда, Евгений Иванович, вы же знаете. Более нуждающихся и более нужных людей…
— Ясно! — оборвал его Рокшин.
«Все, не возьмут, — уныло подумал Артемка. — Только выспрашивать мастера».
Рокшин взял ручку, что-то написал на листке бумаги, свернул его трубочкой, подал Артемке.
— С этим пойдешь за город по дороге к Березовке. Там строится мост. В этой артели и будешь работать, — Рокшин покровительственно похлопал Артемку по плечу. — В случае каких-либо затруднений обращайся ко мне.
На постоялый шел Артемка, весело посвистывая. Утрет он нос Федьке. Правду говорят, что мир не без добрых людей. Не тот, так другой поможет в беде… Вот только зря хорошие люди спорят между собой, зря обвиняют друг друга во всяких грехах. Дома — Клим Перепелка, Павел Сидорович и отец, здесь — Серов и Рокшин. По-разному спорят, но спорят, почитай, об одном и том же.
На работу он собрался рано утром. Помог Елисею Антипычу погрузить на телегу мешки с пшеницей. Это были последние мешки. Елисей за день должен был все продать, помощи от Артемки он больше не требовал.
Завязав в платок краюху хлеба и ломтик домашнего сала, Артемка вышел на улицу. Утро было морозное, под ногами сухо похрустывал снег, взвизгивали мерзлые плахи тротуара. За городом дорога извивалась среди сугробов, жалась к худосочному, редкому сосняку. Слева под крутым яром лежала Селенга. Холодно синели плешины льда, чистого от снега…
Дорога сбежала в ложбину, ткнулась в трещину буерака с ломаными берегами. Здесь лежали бревна, чернел бугор свежей земли. Горел костер. На обрубке бревна сидел большеносый чернобородый мужчина.
Артемка спустился к нему, спросил:
— Тут больше нигде не строят мосты?
— А что?
— Работать меня послали. Товарищ Рокшин… Вот письмо.
— Значит, сюда, — мужик непонятно усмехнулся, пошевелил головешки. — Они всех сюда посылают.
Артемка сел на бревно, протянул к огню руки. Мужик поглядывал на него косо, недружелюбно. И этот взгляд смущал Артемку. Неизвестно почему, неизвестно в чем он чувствовал себя виноватым перед этим большеносым дядей с темным, словно бы копченым, лицом.
— Как тут зарабатывают? — спросил он.
Мужик длинно, грязно выругался, плюнул себе под ноги. Неясная тревога охватила Артемку. Что значит это ругательство, эти недружелюбные взгляды? И почему этот мужик ничего путем не скажет? Почему никто больше не идет сюда? Пора бы, кажется, приступать к работе…
Артемка повторил свой вопрос. Пусть матерится, но должен же он сказать, сколько тут платят.
Мужик хмыкнул, уставился на Артемку злыми глазами.
— Ты что, и в самом деле на заработки притащился? Из каких краев тебя занесло сюда? Откуда тебя выпроводили коленом в зад?
— Ты потише, дядя! Что ты на меня взъелся? Меня никто не выпроваживал. Сам сюда приехал.
— Тем хуже для тебя. Не зная брода, не лезь в воду, слыхал это? Тут же работает всякая шушера, буржуйские ошметки. Согнали их с насиженных мест в Расее, они сюда бросились. На работе числятся… Думаешь, работают? Как бы не так! Придут к обеду, потолкутся возле огня и домой отправляются. На пропитание им еще старого добра хватит, не о куске хлеба печаль. Работой они прикрываются. Совет всяких бездельников не шибко жалует. А ты — заработки. Тут заработаешь! С такими дармоедами последние штаны продавать понесешь.
