Т. Гедберг - Варрава
— Так ты, значит, вернулся! — мрачно сказала она наконец.
Он думал, что ответил «да», но на самом деле только утвердительно кивнул.
— Я предчувствовала, что ты вернешься, — продолжала она так же, как прежде. — Но было бы лучше, если б ты не приходил.
— Может статься, — задумчиво сказал он, — да, может статься, это было бы и лучше!
Он язвительно засмеялся, потом сердито и задорно взглянул на нее и вскричал:
— Почему это было бы лучше?
Она не отвечала, но не отрывала от него своего палящего взора. Тогда он вдруг преисполнился к ней отвращения, невольно сделал отстраняющий жест и поспешно отошел от нее.
И всякий раз, как он после того вспоминал эту сцепу, его охватывало то же отвращение.
С тех пор они не говорили больше друг с другом. «Она меня ненавидит», — думал Иуда: «но, наверное, так и должно было быть!» И глухое упорство начинало пробуждаться в его душе.
* * *Они возвратились в Иерусалим. Днем Иисус ходил по городу, проповедуя и уча. Но всюду преследовали Его теперь враждебные, горевшие ненавистью взоры, и постоянно должен был Он готовиться к борьбе. Поэтому, при наступлении вечера Он переводил дух с таким чувством, точно снимал с себя тяжелые доспехи, и уходил прочь из города. Он удалялся на Елеонскую гору; чаще же всего направлял свой путь в Вифанию, где проводил ночь в доме Симона прокаженного.
* * *В Вифанию Иуда следовал за Иисусом неохотно. С самого возвращения их в Иерусалим, Мария выказывала ему приветливость, которую он считал для себя унизительной, потому что ему чудилось в ней сострадание. В том душевном состоянии, в каком он находился, всякая приветливость была для него пыткой. И кроме того ему было неприятно встречаться здесь с Марией Магдалиной. Поэтому, он обыкновенно оставался на ночь в Иерусалиме.
Раз вечером он сидел один у городских ворот и вдруг увидел, что к нему приближаются два человека; они горячо разговаривали между собой, и он понял, что речь у них шла о нем. Один из них был уже в летах — по внешности Иуда признал в нем фарисея и вспомнил, что последнее время он часто встречал его и всегда испытывал мучительное чувство, что его выслеживают и наблюдают за ним. Это был длинный, тощий человек, с лицом исхудавшим и изборожденным морщинами, не от возраста и не от забот или лишений, а от работы мысли или от страстей. Глаза лежали глубоко и прятались обыкновенно под опущенными веками. Но, когда он поднимал веки, из-под них вырывался взгляд, острый и бдительный, как у хищной птицы. На губах его неизменно играла ироническая усмешка.
Другой был совсем юноша, с энергичным и благородным лицом. Лоб у него был невысок, но необыкновенно широкий и резко выпуклый над бровями, что указывало на непреклонную волю. Глаза имели живой, открытый и умный взгляд.
Одежда священника была ему не к лицу, да и не подходила к некоторой небрежности во всем его внешнем виде и порывистым, часто даже страстным движениям.
Они остановились на некотором расстоянии от Иуды и, по-видимому, спорили о чем-то; наконец, младший нетерпеливо передернул плечами и поспешно и решительно направился к Иуде; другой медленно следовал за ним.
— Послушай, — сказал юноша высоким, мелодичным голосом, остановись перед Иудой: — ты не галилеянин?
Иуда, изумленный, посмотрел на него с тайной тревогой и, запинаясь, ответил:
— Нет!
— Что ты хочешь этим сказать? — продолжал тот. — Хочешь ли ты сказать, что ты правоверный иудей, что ты веруешь в Бога израилева, — в Бога Авраама и Исаака?
Внезапно на Иуду нахлынуло далекое воспоминание, воспоминание о беседе в пустыне со старцем. Не его ли собственные были эти слова, не поставил ли он тогда того же самого вопроса? Он точно прошел длинный, длинный путь и потом вдруг очутился вновь на том же самом месте, откуда вышел, и он испытывал радость заблудившегося, когда ему кажется, что он снова попал в хорошо знакомые ему места.
С жаром, изумившим его самого, он ответил:
— Да, именно это, да, да, да!
Юноша смотрел на него мрачным и угрожающим взглядом.
— Ты лжешь, — сказал он. — Ты предатель!
И, не дожидаясь ответа Иуды, он с бурной запальчивостью продолжал:
— Я знаю тебя, — разве ты не ученик Этого галилеянина, Этого Иисуса Назарянина? Знаешь ты, кто Он? Он называет себя Сыном Божиим, но Он — враг народа Иудейского и его Бога. Знаешь ты, чего Ом хочет? Он хочет погибели и истребления нашего народа, хочет стереть с лица земли нашу страну, святую страну Господню, хочет, чтоб наш народ, избранный народ Господень, сделался добычей язычников. Слеп ты, или глуп, или нет у тебя ушей, чтобы слышать? Не слыхал ты разве, как Он говорил это, не призывал Он разве погибель на Иерусалим, не изрекал хулы на храм Господень? И Он называет себя Мессией, царем Иудейским! Но горе Ему и вам всем, ослепленные, ибо без милосердия и пощады будете вы с корнем вырваны из земли, горе тебе, Иуда, ибо гнев Господень будет на тебе, если ты не обратишься и не искупишь своего преступления!
Его лицо пылало, и глаза сверкали. Иуда смотрел на него с удивлением; в сущности, он совсем не понял его слов, но уже видеть его мужественное и восторженное лицо было для него как бы оправданием. «Оправданием? В чем?» — подумал он затем с мучительной тревогой.
Тем временем пожилой фарисей успел подойти к ним и с опущенными веками и своей иронической усмешкой прислушивался к их разговору. Но тут он тихонько положил свою тонкую, изящной формы руку на плечо юноши и сказал:
— Спокойней, Савл! Всегда-то ты мечешь огонь и пламя!
Юноша порывисто стряхнул с себя его руку и обратился к нему с мятежным ответом на языке. Но, встретив его взгляд, смолчал и только презрительно пожал плечами.
Как только Иуда заметил присутствие другого фарисея, он преисполнился отвращения к ним обоим и самому себе, и в нем стала расти тревога. Он поднялся, намереваясь уйти.
Но пожилой фарисей остановил его, положив ему на руку свою руку. Иуда попробовал вырваться, но тонкая рука удерживала его с железной силой. Тогда он угрюмо сказал:
— Чего хотите вы от меня?
— Ничего дурного, — отвечал фарисей. — Мы хотим спасения твоей души, и кроме того, — прибавил он и его улыбка превратилась почти в гримасу:
— Славы и богатства для тебя на земле.
Иуда встретился с ним взглядом, и по его телу пробежала дрожь.
Тот продолжал, все время сжимая его руку:
— Я знаю, что ты несчастлив, — ты страдаешь, и это Его вина. Он тебя околдовал, сковал тебя властью дьявола, поэтому ты и не виновен. Будь только смелее! Освободись от Него, понимаешь ты? — освободись навсегда, освободись даже от памяти о Нем, и ты снова сделаешься счастлив!
Иуда смотрел на него в изумлении.
«Ведь это ом высказывает мои собственные мысли!» — подумал он. Но громко он только произнес, машинально их повторяя, свои прежние слова:
— Чего хотите вы от меня?
Тогда молодой выпалил:
— Мы хотим Его смерти, хотим смерти Ему и всем Его приверженцам!
Старший взглянул на юношу со своей иронической улыбкой и выпустил руку Иуды.
Тогда Иуда снова овладел собой; он насмешливо посмотрел на них и сказал:
— Ну, так убейте Его!
Старший перед тем отвернулся; теперь он бросил на Иуду острый, пытливый взгляд и веско ответил:
— Не мы Его убьем, а ты!
Иуда страшно побледнел, но не тронулся с места.
— Я, я! — промолвил он трепещущим голосом.
Фарисей подошел к нему вплотную, дотронулся до груди его своим указательным пальцем.
— Да, тебя избрал Господь! — сказал он глубоким, торжественным голосом.
Иуда взглянул на него и увидал усмешку на его губах. Тогда он преисполнился такого отвращения, что поднял руку для удара. Но в тот же миг взор его упал на Марию Магдалину, стоявшую в некотором отдалении; он почувствовал, как ее глаза жгут его, опустил руку, повернулся и медленно пошел прочь.
Но только лишь в первую минуту вид Марии Магдалины и мысль, что она была свидетельницей его разговора с фарисеями, произвели на него некоторое впечатление; его заглушила потом другая, ужасная мысль, теперь впервые получившая жизнь в словах: «он должен убить его!» Он точно видел ее перед собой, куда бы ни обращал взоры; его охватывало безумное желание убить, уничтожить ее, но в то же время он чувствовал свое бессилие. Мысль, раз она родилась, уже не может быть умерщвлена.
«Я избран!» — пронеслось у него в голове. Одно мгновение это показалось ему утешением, но затем ему вспомнилась усмешка фарисея, и отвращение снова овладело им.
«Нет, — подумал он — если я это сделаю», — он содрогнулся, но потом с упорством повторил эту мысль, — «если я это сделаю, то уж никак не ради них. Их я ненавижу и презираю!» — Вдруг промелькнуло пред ним лицо юноши, и снова он почувствовал что-то вроде оправдания.
