Николай Задорнов - Гонконг
– На что обиделся барон Шиллинг?
– Лейтенант Шиллинг оскорблен, полагая, что вы предложили нам быть шпионами.
– Он понял правильно. Я действительно хотел бы, чтобы вы помогли в сборе интеллидженс Мы одни... И я расположен к вам вполне. Вы чем-то напоминаете мне моих сыновей...
«Пощечина полагается в таких случаях, тем более – один на один. Однако послушаем, учиться так учиться, и у них и у японцев. Да и на виселицу мне идти не следует».
– Шпионаж – великая деятельность общества будущего... Тот, кто шпионит – отдельная каюта. Кто не шпионит – подвесная койка в матросской палубе и паек, какой бы... ни был...
– Будем спать в подвесных койках! – сказал Сибирцев, выслушав речь адмирала, и, показывая, что разговор окончен, встал.
– Разрешите уйти?
– Да, пожалуйста, лейтенант.
– Я никогда не обольщался на их счет, – говорил Елкин, стоя с мешком в темной, душной палубе под крюком, назначенным для койки Сибирцева. Уже подана команда «подвешивать гамаки». Сумбурный день закончился.
– Я ждал, что таким Стирлинг и должен оказаться, – отвечал Мусин-Пушкин, прикрепляя вытянутыми руками петли.
– А, черт с ним! Охота вам говорить про них! – молвил Алексей и тоже стал подвешивать.
Усталость брала свое. Жарко. Чувствуется противная прель. Спертый воздух.
– К тропикам подходим. Говорят, что ждут тайфуна, на палубу не пускают спать. Задохнешься здесь.
– Посмотрите, что будет в Гонконге. Они переморят нас... – молвил уже забравшийся в свой гамак мичман Михайлов. – Там желтая лихорадка, холера!
– До Гонконга еще несколько раз могут перевести нас с корабля на корабль! – заметил Сибирцев.
– Это приказание адмирала в силе?
– Он не будет отделять нас от наших матросов. Это он мне обещал.
– Что это был за бот, который французы потопили? – вдруг спросил Пушкин, когда все улеглись.
– Ума не приложу! – ответил Сибирцев.
– Господи! – с горькой досадой воскликнул Елкин. – Я кинул в воду гидрографические заметки и карты! Все мои записи, изо дня в день, за все время в Японии! В плаваньях! У своих берегов! Как будто я не жил! Как будто в жизни моей ничего не сделано... Вот вам и все! И наши экспедиции останутся никому не известными! А теперь они все опишут. Теперь они пойдут туда, где должны быть мы, где место нашего города, порта, флота.
– Не говорите мне про них... ничего слышать не хочу! – отозвался Шиллинг.
Потянулся к соседней койке Точибан.
– Адмирал Стирлинг... – зашептал японец, – это... еще не совсем... плохой... очень... возможно!
– Джек идет! – предупредил Маточкин.
– Потише, пожалуйста! – подходя в полутьме между висящих коек, сказал часовой.
Ни дуновения ветра, а барометр показывает бурю.
В море все еще зловещая тишина. Мирно стучат плицы пароходных колес. А где-то уже близко подходит тайфун.
Жара.
Глава 11
ГОНКОНГ
Первым заграничным портом на пути моем был Гонг-Конг. Бухта чудная, движение на море такое, какого я никогда не видел даже на картинках; прекрасные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады...
А. Чехов (из письма А. С. Суворину от 9 декабря 1890 г.)– Celestials! – кивая на большую толпу на пристани, сказал матрос, держа чалку и готовясь размахнуться.
Винтовой корабль «Винчестер», у борта которого стоял Алексей Сибирцев вместе с другими пленными офицерами и матросами, подходил в пять часов вечера к одной из пристаней Гонконга.
Матрос кинул чалку вверх, и она, описав дугу и подымая за собой веревку, упала в расступившейся толпе.
«Celestials», или, точнее, «The celestials», означает «небесные» – так в Гонконге называют китайцев. Когда-то была величайшая и устойчивая держава, громко и торжественно именовавшая себя единственной избранной небом, с Сыном Неба во главе, и с самым процветающим народом вселенной. Превратилась, говорят, теперь в сплошной курьез, а пышное название осталось. «Сундук со старой рухлядью!» – по выражению Ивана Александровича Гончарова. Но еще крепка и обширна. «Европейцы подрывают у этого сундука крышку».
«А как тут красиво! – вдохновляясь видом яркой толпы и панорамой города и порта, подумал Алексей. – Но мы-то в плену!»
На борт военного парохода поднялись военные чины в белых шлемах и прошли с капитаном и его офицерами вниз. По кивку часового у трапа с оживленными криками хлынул на палубу сплошной поток китайских торговцев. У некоторых на плечах коромысла и по две тяжелых корзины.
– Капитэйна... капитэйна! – зазывали продавцы, обращаясь к офицерам и матросам.
В корзинах персики, яблоки, бананы и лимоны, лук, огурцы, баклажаны, виноград. Много фруктов, которым мы и названия не знаем. Табак, шелка, сигары. Туфли, халаты, картины, кажется, перерисованные с фотографий портреты знаменитых европейцев.
– Капитэйна, капитэйна! – хватая Сибирцева за полы мундира, наперебой заголосили китайцы.
Предлагали кораллы, резьбу из слоновой кости. Тут же сласти: леденцы, из кунжута липучки, орехи в сахаре. Жареные куры, горячие пельмени размером в пирожок, тыквенные семечки в масле, креветки простые и королевские. Что-то горячее, душистое. Арбузы, дыни. Чего тут только нет! И все за гроши!
Появились китаянки, обращаются на ломаном английском, можно понять, предлагают детские игрушки, изделия из нефрита, вышивки, китайские карты, фарфор, забавные картинки. Молодые прачки в красивых кофтах и клеенчатых передниках берутся гладить, чинить, крахмалить, тут же сразу, в каюте, в жилой палубе.
– Эу, хау ду ю ду? – обращается к Алексею рослая китаянка и пристально смотрит в глаза. – Уошинг[31]? Рубашку? Брюки?
Фартук у нее в руке. Ждет ответа. Не отходит. Хороша собой, в голубом шелковом костюме из кофты и штанов, с гребенкой и красной розочкой в черных волосах, ноги босые, смуглые, большие, не обезображены... Говорят, что китайцы ломают ноги девочкам с детства, помещая их в колодки. Видимо, это у аристократов и у тех, кто посостоятельней. А простой народ живет, значит, по-своему... Тем более в Гонконге, где, видно, здоровая нога больше нравится. Тут у всех ноги как ноги, все дамы босые.
Китаянки, кажется, смелей, уверенней, чем японки, ростом выше и на вид здоровей. А говорят, что южные кантонские китайцы мельче северных маньчжурских.
– Your name?[32] – спрашивает Алексей.
Китаянка засмеялась, закинув голову.
– Лю! Водэ ю бота!
– Меня зовут Лю. У меня есть своя лодка, – перевел Гошкевич и пояснил: – Это на здешнем англо-китайском жаргоне.
Алексей ответил со вздохом, что... пока, пока нет... Все выстирано и выглажено, чисто...
Лицо китаянки стало острым, взгляд злым и горячим. Она презрительно оглядела Сибирцева.
Перемена неожиданно тронула Алексея, и китаянка невольно понравилась ему. Это совсем не походит на рассказы, что Китай спит, китайцы покорны и безропотны, истощены и безразличны ко всему на свете. Кажется, Гошкевич прав? Экий огненный характер, каким взглядом одарила! Поди ж! Напротив, тут все оживленны, самоуверенны, бойки... Или это лишь в Гонконге? При соприкосновении с иным миром? Обиделась... но при этом овладела собой и посмотрела, словно недоумевая, что за человек и откуда. Лодка у нее своя!
– Мисс Лю...
А фруктами и ягодами уже завален весь корабль; в корзинах, в плетеных ящиках из стружки или рассыпаны на рогожках из рисовой соломы.
– Я говорил вам, сэр Алекс, что встретимся в Гонконге! – послышался из толпы заокеанский говор, и Сибирцев увидел перед собой старого знакомого по Японии американца Сайлеса. – Мой дорогой! Вы не один?
– Как видите...
– И вы здесь, барон! Как я рад! Николай-сан!
Встречались в порту Симода, жили вместе на американском военном пароходе «Поухаттан», который доставлял в Японию американское посольство. Гонконгский банкир и делец Сайлес Берроуз явился одним из первых бизнесменов с военной эскадрой втягивать японских дельцов в международную коммерцию.
– Едемте, господа, немедленно ко мне!
– Мы не можем поехать к вам, мистер Сайлес! We are the prisoners.
– Военнопленные? – вскричал Сайлес и с гримасой пренебрежения махнул рукой. – Больше вы не будете военнопленными! Господин Гошкевич! – увидел он Осипа Антоновича и воскликнул по-китайски: – Чиго фан ля?[33]
– Чиго фан ля! – с шутливым поклоном ответил Гошкевич.
– Мистер Пушкин? О! Как приятно! Рад познакомиться!
– Много слышал о вас! – любезно ответил Александр Сергеевич.
Сайлес достал из кармана отрывную книжечку, на листках которой было что-то напечатано, как на чеках, быстро написал записку и отдал ее слуге-китайцу в юбке белоснежного полотна и в чесучовой куртке. Тот снял жесткую соломенную шляпу. Сайлес сказал, показывая на кормовой трап:
