Фердинанд Оссендовский - Ленин
— Есть еще одно дело… важное, очень важное и срочное! Мы должны перевезти царя из Екатеринбурга в Москву. Мы не можем отдать его «белым»! В их руках он станет для нас опасным оружием… Сегодня вечером я созываю заседание, на котором будут вызванные мной товарищи из Екатеринбурга.
В кабинете Ленина в тот же день состоялось тайное совещание. Комиссары и члены исполнительного комитета: Свердлов, Троцкий, Калинин, Бухарин, Дзержинский со своими агентами Аванесовым и Петерсом, а также руководители «чека» в Екатеринбурге: Пешков, Юровский и Войков, долго совещались о том, куда перевезти царскую семью. Ввиду бушующих по всей территории между Волгой и Уралом восстаний было решено временно оставить Николая II в ипатьевском доме в Екатеринбурге под охраной местного Совета рабочих, солдатских и крестьянских делегатов. На этом совещание было закончено, и товарищи покинули кабинет диктатора. Ленин задержал только коммунистов, прибывших из Екатеринбурга и долго с ними беседовал.
— Если бы я сказал, что царя и его семью необходимо немедленно уничтожить, московские комиссары сразу же подняли бы крик. Они слишком восприимчивы к воззваниям заграничных газет! С вами я буду говорить открыто…
Наклонившись к Войкову, Юровскому и Пешкову он прошептал:
— В случае минимальной опасности занятия вашего города «белыми», убейте всю семью «Николая Кровавого», не щадите никого, чтобы не оставлять свидетелей! Вы же знаете, что начнутся расследования, скандалы, крики! Родственники из Германии и Англии, которые до сих пор ничего не сделали для спасения Романовых, станут внезапно благородными и полными сочувствия! Объявят при дворе траур! Ха-ха! Совет народных комиссаров в таком случае вынужден будет возложить всю ответственность за убийство на ваш екатеринбургский Совет. Вы должны кого-то обвинить и казнить, чтобы на этом дело закончилось раз и навсегда.
— Мы обвиним председателя нашего Совета Яхонтова, потому что он бывший меньшевик, человек ненадежный! — заметил со смехом Войков.
— Найдутся и другие, — добавил Юровский, внимательно глядя на товарищей.
— Уничтожение Романовых я поручил бы товарищам Юровскому и Белобородову, — сказал Пешков.
— Я поддерживаю мнение товарища, — сказал Войков, собрав на затылке светлые кучерявые волосы.
— Хорошо, я поручаю это вам, товарищ Юровский! — воскликнул Ленин. — А вы сообщите мне об этом по телеграфу, только очень конспиративно… О нашем сегодняшнем решении не должен знать никто. Никто!
Он посмотрел на них изучающим, пронизывающим взглядом и начал прощаться. После того, как они вышли, Ленин потер руки и прошептал:
— Исполнится одно личное желание всей жизни!..
Провожая на вокзал уезжавших в Екатеринбург коммунистов и пожимая им руки, он несколько раз повторил:
— Но поспешите, поспешите, дорогие товарищи!
Он с нетерпением ждал вестей. Его даже мучила бессонница от внутреннего жара и хищного беспокойства. Ничего не могло его тронуть и потрясти. Он с безразличием выслушал доклад о том, что Володарского в Петрограде растерзала толпа, о взятии «белыми» Казани, о победном шествии чехов и поражениях «красной армии» в Сибири и под Архангельском. Он не мог думать ни о чем. Днем и ночью он видел перед собой коронованную голову Романова, сына убийцы брата; воображал стоны и плач убиваемых царских детей, дрожал от мысли, что, возможно, вскоре его позовут к телеграфному проводу и он услышит пароль:
— Мы готовы…
Наконец в середине июля этот долгожданный момент наступил.
Телеграфировал председатель екатеринбургского Совета Яхонтов. Он обсуждал способы защиты города и охраны коронованных заключенных от приближавшихся «белых» войск. Ленин подробно обо всем расспросил, советовал, благодарил Яхонтова за производительный труд и преданность делу.
По окончании телеграфного разговора он остался возле аппарата и ждал. Через несколько минут сигнализировал Юровский.
— Мы готовы… — простучал аппарат.
— Кончайте! — телеграфировал дежурный чиновник по приказу Ленина.
Спустя 3 дня по всему свету неслась угрюмая весть, что царь с ближайшими родственниками был бесследно убит в подвалах ипатьевского дома, превращенного екатеринбургским Советом в тюрьму для самого могущественного недавно монарха в Европе. Посыпавшиеся на голову Ленина обвинения по поводу беспримерной, даже в революционный период жестокости и бесправия вскоре умолкли, так как человеческие сердца очерствели, а разум метался в кровавых испарениях войны и ежедневных, узаконенных убийств. Обманутая Европа, сбитые со следа сторонники царя и встревоженные крестьяне поверили, что председатель екатеринбургского Совета Яхонтов вместе с коммунистами Грузиновым, Малютиным, фанатичными гражданками Апроскиной, Мироновой и девятью «красноармейцами» без ведома центральных властей, руководствуясь гневом народа, совершили возмездие, убив Николая Кровавого, его супругу, детей и немногочисленную прислугу.
После смерти царской семьи Ленин успокоился. Несмотря на бушующий по всему миру вихрь нападок, обвинений, проклятий, самых черных пророчеств, поражений красной армии и победного наступления контрреволюционных войск, он сохранял необычайное спокойствие. Он проводил совещания с инженерами, намереваясь провести электрификацию страны, чтобы оживить замершую промышленность и ослепить население темной России новым благом пролетарского правительства, одаривающего бедные избы с соломенными крышами электрическим светом. Он так переживал это, будто видел в электричестве убежище от нараставших трудностей. Но, за настроением диктатора скрывались более глубокие причины. С него свалилась невыносимая тяжесть. Он чувствовал, что исполнил последнее обязательство, и теперь он свободен. Свободен от клятвы, данной на заре сознательной жизни. Он всегда помнил о ней. Она служила ему фоном для работы и размышлений, дерзких выступлений, еще более смелых намерений, стоявших на грани безумия, поражавших врагов и привлекавших сердца и души сторонников. Эту клятву он произнес в самый трудный момент и помнил о ней, как о пощечине, как об неотомщенной обиде. Он видел возмущенное девичье лицо, пылающие огнем голубые глаза, распущенные золотистые волосы и губы, произносящие предложения, безразличные, но отравленные сомнением, а возможно — пренебрежением. Его клятва, произнесенная угрюмым, холодным голосом, воплотилась в жизнь, превратившись в гору окровавленной, порубленной и поруганной плоти… Его уже ничего не связывало с прошлым. Он весь существовал в абсолютном будущем, возвышался над бытием огромного организма российского народа, а может и всего человечества. В его душе была холодная пустота, потухшее пожарище, как у человека, который предпринял последнее усилие в огромном труде всей жизни; над этой пустыней, в которой не было ни отчаяния, ни надежды, летела спокойная, не знавшая сомнений мысль. Она была подобна пламенному вихрю, разбрасывающему вокруг себя горячие искры, зажигавшему людские сердца, уничтожавшему все на своем пути, ведь для него это была только мертвая глыба, которую он вращал, ковал и бросал дальше в бездну времени, в запутанный лабиринт случайностей. Ленин становился могучей машиной, безразлично и быстро выбрасывающей из себя слова, мысли и действия, бывшие для нее самой чуждыми и лишенными смысла. Машина работала четко, со все большими размахом и скоростью, поглощая в себя различные внешние явления и видоизменяя их в необходимые, большие и маленькие, твердые, как камни, и хрупкие, словно тонкие, рассыпающиеся стеклянные осколки. Он начал смотреть на людей другими глазами, уже не оценивая их обычной мерой человеческих ценностей. Перед ним были только элементы огромной машины, которую он, как никогда не останавливающийся мотор, приводил в движение и гнал вперед, поглощая пространство и время. Он уже не обращал внимания на то, что разные люди, как Троцкий, Зиновьев, Сталин и Дзержинский, крутились в механизме мотора, словно разогнавшиеся шестерни, он не думал, что между ними могут возникать трения и несогласованность движений. У него было ощущение, что он, мотор, придает всему общее направление, одинаковую динамику и согласованную скорость. Он знал, что, заметив отсутствие гармонии, без всяких сомнений выбросит испорченную часть машины, раздавит ее на сотни осколков, уничтожит, переплавит. Сидя в своем кабинете, он сжимал руки и раздумывал о том, что уже сделал и к чему стремился. Тогда перед ним возникала светлая цель, за которой он отчетливо видел новую жизнь человечества и какое-то незнакомое солнце, которое вставало над землей сразу в зените. Оглядываясь назад, он безразличным взглядом охватывал шум, хаос противоречивых устремлений и идей, руины, могилы, горы убитых мучеников, миллионы сражавшихся, красные от крови моря и реки, вдыхал тошнотворный, гнилой воздух, который источали заполненные трупами, едва присыпанные землей ямы.
