Ада Федерольф - Рядом с Алей
Я походила по Абакану. Это был пыльный, песчаный город, почти без зелени. Поела каши и попила холодного чая в какой-то забегаловке и на следующий день отправилась по железной дороге в Кемерово, где, как я знала, жила моя знакомая по Туруханску.
Зоя с мужем жила на птичьих правах у пасынка, присланного сюда на работу по распределению. Он был женат, имел двух сыновей и получил скромные две комнаты, в которых и жили все шестеро. Чтобы не маячить в чужой семье, я тотчас же бросилась на поиски институтов. Их было несколько, но все как один требовали справки об образовании и педагогическом стаже. Я уехала, поблагодарив за гостеприимство. На сей раз я попала на какой-то ночной рабочий поезд, потом пересела на другой, пассажирский, в Тайшете. Поздно ночью совершенно одна на пустынной станции сидела я в ожидании пересадки и думала о своих неудачах.
Я не могла так долго пользоваться добротой Козинцевых. Надо было устраиваться самостоятельно.
Я нашла бабку, сдающую угол. Во дворе от заднего забора до передних ворот ходила по проволоке большая собака. Мне сказали, что с десяток лет назад по этой проволоке ходил не пес, а медведь.
В доме чисто и довольно тепло, хотя настоящих зимних холодов еще не было. За сдаваемую часть комнаты бабка запросила 20 рублей в месяц, обещая делать уборку, носить воду и топить печку. Бабка уверяла также, что, если надо, она может сготовить. Производила она впечатление обыкновенной провинциальной старушки.
Теперь предстоял очень щекотливый и трудный разговор с Козинцевыми. Они не хотели меня отпускать, хотя я обещала приходить ежедневно. Я переехала, надеясь подружиться с собакой. Последнее действительно свершилось, пес встречал и провожал меня радостными прыжками. Достигнуто это было ценой похлебки, заправленной темными макаронами, которую мы съели сообща.
В тот год Красноярск очень плохо снабжался. В магазинах почти ничего не было, кроме этих самых макарон, черствого хлеба, соли, соленой рыбы и крупы-сечки. В столовых было почти то же. Кроме того, ходьбы до единственной столовой, находящейся на проспекте Сталина, было не менее получаса. Такое же расстояние отделяло меня от нового места работы, куда я устроилась бухгалтером базы книготорга.
База находилась в подвале. Здесь я вела бухгалтерский учет, имея о нем очень смутное представление. У меня появилась возможность просматривать все печатные новинки и даже покупать некоторые из них. Когда привоза книг не было, я сидела в конторе на первом этаже, стараясь чему-нибудь научиться у Верочки Поповой, тоже бухгалтерши, окончившей финансовый техникум. Ее муж Коля Попов, прелестный интеллигентный человек, был вместе с матерью выслан из Харбина, где советские люди по договоренности с Китаем работали на КВЖД. Коля был инженером-строителем, хорошо работал, влюбился и женился на Верочке, только что окончившей гимназию в Харбине. В Китае у них родился первый сын. А на родине многих арестовали и послали в лагеря, а тех, кому повезло, расселили в ужасных условиях в Сибири. Поповым отвели избу на окраине Красноярска, где не было ни воды, ни отопления, ни каких-либо удобств. Родился второй сын.
Сдружились мы с Поповыми очень быстро. Верочка помогала мне с бухгалтерским учетом.
В книготорге работать мне было крайне тяжело. Наш заведующий по фамилии Брюханов, демобилизованный из армии по контузии, был человеком грубым, невежественным и очень самоуверенным. Вечером перед выходным он приходил в контору и развлекал нашу женскую бухгалтерию невероятно пошлыми, скабрезными анекдотами. Наши женщины смущались, хихикали, отворачивались и стеснялись смотреть друг на друга. Меня он избегал, я была самая старшая.
У нас был приятный заведующий группой, некий Василий Васильевич, болезненный человек, носивший какие-то особые очки. Вскоре после моего появления на базе он получил от сына телеграмму до востребования с нечетко отпечатанным текстом. Василий Васильевич понял только, что сын Василий «благополучно скончался», после чего он, прижав телеграмму к груди, тихо съехал на пол и потерял сознание. Вызвали «скорую». В тот же вечер Василий Васильевич умер от обширного инфаркта, не приходя в сознание. Когда телеграмма была прочитана, оказалось, что Василий «благополучно все окончил» и просил приехать. Телефонистка на почте, читавшая телеграмму Василию Васильевичу, ошиблась, а он из-за плохого зрения и неясной печати не смог сам ничего прочитать…
В конторе в это время была пора ревизий, от которых все отказывались, так как база и магазины были на разных берегах. Брюханов, несмотря на мои мольбы, назначил на ревизию меня. Он сказал, что послать некого, у остальных серьезные причины для отказа – дети, больные родители, а у меня высшее образование, я одиночка и должна ехать. Поехала я как на каторгу, торопилась, чтобы не опоздать к разводу моста. И тут выяснилось, что у нас недостача. Поздно вечером вернулась я домой, голодная, измученная и расстроенная. Все магазины были уже закрыты, хлеба у меня не было. Дома проснувшаяся бабка сказала:
– Вот уехала, оставила макароны, ничего не сказавши. Че, мыть их или как? Вот и не варила.
Бабка за свою жизнь обучилась готовить только борщ, перловую кашу и картошку.
А на работе все кончилось благополучно. У меня недостачи не было, поскольку по неопытности я посчитала, что те ящики с книгами, которые были запечатаны сургучом, не подлежат вскрытию, а оказалось не так. В двух ящиках были как раз те брошюры и дешевые книги, сумма которых появилась в недостаче. Кто-то из опытных бухгалтеров мне помог, и мне подписали акт сдачи.
К этому времени я решила съехать от бабки. Чтобы избежать разговора с ней, я дала знать одной знакомой, Наде Иоффе, чтобы она пришла с сумкой ко мне в то время, когда дома никого не было. Я оставила бабке записку и сумму денег, немного превышавшую оговоренную.
Я переехала к милой одинокой женщине, знакомой Козинцевой, работавшей поваром в военном госпитале и имевшей две небольшие комнаты в деревянном доме на нашей улице Охраны труда. С Анной Ивановной мы ладили, хотя она меня часто удивляла. Например, она уговаривала меня не ходить на рынок за картошкой (рынок был недалеко, на высоком берегу Енисея), а купить у нее, только на 10 копеек дороже.
– На рынок ведь два проезда платила бы, вот я и надбавила, все правильно.
А после этого были ее именины, и она принесла мне в мой закуток целое блюдо, на котором были кружка топленого молока, печеные яйца, шанежки и драчены.
– Уж откушай, не побрезгуй.
Анна Ивановна из госпиталя приходила в больших рукавицах, в которых всегда что-нибудь было: кусок сахара или кусок вареного мяса. Я уходила или делала вид, что ничего не замечаю.
Потом пришла беда. Анна Ивановна принесла как-то кусок халвы и угостила меня. Обе мы этой халвой отравились. Анна Ивановна заболела полегче, а меня рвало, и температура дошла до сорока градусов. Я перепугалась и в бреду с ужасом думала: умереть в чужом городе, в чужом доме – страшно. Болела я несколько дней, становилось все хуже, и Анна Ивановна привела ко мне из своего госпиталя врача. Тот сказал, что кризис миновал, теперь нужны диета и покой.
Поправившись, я решила, что мне пора уходить из книготорга: зарабатывала я там очень мало, голодала и жила только Алиными посылками. В письмах Аля советовала не ходить по столовым и готовиться к отъезду.
Анна Ивановна, уже не остерегаясь, подкармливала меня. Чтобы не быть в долгу перед хозяйкой, я ей перед отъездом вышила цветными нитками подушку и филейным узором занавеску на окно. Она осталась очень довольна и пообещала как-нибудь заехать в Москву навестить меня.
Как только окрепла, я договорилась на работе, что до моего окончательного увольнения я возьму неделю в счет отпуска. В эти же дни пришла посылка от Али, полная вкусных вещей. Все было тщательно упаковано и предназначалось для встречи Нового года. Там были ветчина, сгущенное молоко, бутылка шампанского, завернутая в несколько полотенец. Аля собиралась приехать ко мне. Я достала маленькую свежую елочку и спрятала ее под крыльцом во дворе, где был постоянный мороз. Пригласила гостей на Новый год: Анну Ивановну, чету Поповых, Надю Иоффе, Козинцевых и Аню Пюльзю. Это были все мои друзья. Сговорились, что придут они ко мне в канун Нового года попозже, потому что чокаться шампанским мы будем только вместе с Москвой, т. е. на несколько часов позже красноярской полуночи. И вот наступает день Алиного приезда. Я иду на вокзал, который близко от моего нового жилья. На вокзале мне сказали, что поезд опаздывает на два часа из-за снежных заносов. Эти два часа я промучилась в вокзальном зале ожидания, чтобы проветриться, выходила на перрон. И вот наконец в просвете между занесенными деревьями мелькнул отсвет огня и почти бесшумно появился огромный красавец паровоз, занесенный снегом и сплошь облепленный сосульками.
