Николай Задорнов - Цунами
Промер в направлении столицы продолжался с замедленной обстоятельностью. Каждый день продвигались еще немного вперед. Новая форма давления на косное эдоское правительство. И в то же время демонстрация полного уважения к обычаям страны, сиогуну и правительству. Ведь пароходы не шли в Эдо и не наводили своих пушек на скальный замок Эдо-джо. Никто не совершал грубых поступков и не дрался, как известный Эллиот в Кантоне.
Но ответа еще не было, и коммодор приказал пароходу «Миссисипи» сопровождать описные шлюпки в направлении столицы. Приготовить корабельную артиллерию к бою. Вооружить морскую пехоту и не скрывать приготовлений.
Сразу же губернатор явился на «Саскачеван» и сказал: кажется, он уверен, что на днях письмо, наверно, будет обязательно принято.
Утром три лодки подошли к «Саскачевану». Было 8 часов 30 минут.
Снова прибыл губернатор со свитой. Кроме него и переводчика на борт было допущено три человека. Флаг-лейтенант отсчитал их, а затем протянул руку, и матрос с карабином встал на трапе.
В каюте капитана Бучанана начались переговоры о приеме письма. Еще никто из японцев так и не видал коммодора. Опять помянули про Нагасаки.
Из-за перегородки, обитой чем-то блестящим, похожим на золото с сафьяном, Старый Медведь передал через флаг-капитана письмо-меморандум. «Коммодор не пойдет в Нагасаки… Не будет вести переговоры через голландцев и китайцев… Он вручит письмо лично императору… Или равному ему по полномочиям… Если дружеское письмо не будет принято, сочтет свою страну оскорбленной».
У подножия холмов среди сосен японцы строили дом для приема письма. Американцы обошли на пароходах мыс, прикрывающий город со стороны залива, и навели на этот дом огромные орудия своих пароходов.
Коммодор потребовал: офицер, которому поручено будет получить письмо президента, должен иметь у себя на руках грамоту, подписанную императором, и письмо правительства, удостоверяющее его подпись.
С японцами обходились все радушней. Теперь их пускали на борт по пять, семь, а потом по десять и более, с губернатором во главе, угощали то в салоне капитана, то в кают-компании. На стол подавались ликеры, вина, сласти.
За дружескими беседами показывали глобус, сравнивали Америку с Голландией и Францией. Переводчик Мориама Эйноскэ показывал Нью-Йорк и Вашингтон. Японцы знали: Нью-Йорк – коммерческий центр, а Вашингтон – столица. Им было известно, что в Америке через горы пробиваются тоннели для железных дорог. Все это известно от Накахама Мандзиро, который долгое время был американцем, а теперь вернулся в Японию. Но никто не смел упомянуть его имя.
В присутствии чиновников губернатор вручил Генри Адамсу перевод удостоверения, данного императором принцу Тода, назначенному для приема письма.
– Едет принц Тода!
– Едет принц! – значительно говорили друг другу в этот день американские офицеры.
«Я посылаю вас в Урага, чтобы получить письмо президента Соединенных Штатов Америки ко мне, после чего вы должны прибыть в Эдо и вручить письмо мне».
– И вот печать сиогуна, – с благоговением объяснял губернатор. – А вот луна и число.
Китайский ученый-переводчик и священник подтвердили, что все правильно.
Написано кратко и дельно и совсем не походило на обычные церемонии и увертки японских уполномоченных.
За ликером губернатор уверял, что Тода, принц Идзу, лицо очень высокого ранга, равен лорду-адмиралу.
Триста вооруженных моряков, высадившись на берег, ждали прибытия посла. Сто морских пехотинцев, сто матросов и сто морских кадетов. Японцы собрали множество солдат. В это утро Перри снова вспомнил судьбу экипажей «Моррисона» и «Лагоды», а также участь Василия Головнина. Он помолился и сошел по трапу в вельбот.
Японцы еще никогда не видели коммодора. Тысячи людей с замирающими сердцами ждали его появления.
Когда вельбот под коммодорским флагом подходил к берегу, офицеры эскадры выстроились двумя шеренгами для встречи его. На берег сошел грузный белолицый человек с голубыми глазами, тот, которого американцы называли Олд Бруин – Старый Медведь.
В доме приемов принц Тода ждал с чиновниками. Принц не дрогнул взглядом, не извинился, не встал и не поклонился при виде вошедшего коммодора. На самом деле Тода не был особым посланцем императора. Он-то и был губернатором Урага, небольшого городка, имевшего значение только благодаря своему положению у пролива, как у ворот в империю.
Офицеры передали ящик с письмом, поставив его перед уполномоченным императора. Тода хранил молчание.
Японские художники, сидя поодаль, быстро набрасывали сцены передачи письма. Старый Адамс, всегда подвижный и нетерпеливый, не удержался и, зайдя за спины живописцев, глянул на одну из картин. Вопреки виду, который представлялся с того места, где сидел художник, коммодор был изображен в самом центре. Он на стуле с подставкой под короткими ногами, сложил руки на брюшке, обтянутом белыми панталонами. Художник нарисовал его с огромным лицом, в котором было что-то от шекспировского Калибана.[55] «Неужели он так представляется японцам? С такой колоссальной головой? – подумал Адамс. – Что-то, однако, верно схвачено, открывалось что-то новое в характере Старого Бруина». До сих пор ничто подобное в голову Адамсу не приходило. Но тут уж нельзя было оказывать, конечно, никакого давления на творчество.
Переводчик сказал, почтительно кланяясь, что приема не будет и не будет никакого угощения, так как американцы пришли без приглашения и туда, куда закон не дозволяет входить иностранцам. Гремел оркестр. Гиганты негры понесли на берег национальные знамена. Маршировала морская пехота. Офицеры черными рядами в золоте сопровождали коммодора.
Через два дня Перри объявил, что он уйдет с эскадрой и явится снова сюда же за ответом весной. Еще не раз побывал в эти дни мнимый губернатор на флагманском корабле. Коммодор разговаривал с ним, сказал, что отрицательный ответ японского правительства на письмо президента будет считать оскорблением, что Америка в войне с Мексикой собрала сто кораблей и в случае необходимости они придут в Японию как передовой отряд американского флота.
Письмо президента к императору начиналось словами:
«Дорогой и хороший друг… Конституция и закон США запрещает всякое вмешательство в религиозную и политическую жизнь других стран, и я, в частности, поручил коммодору Перри воздержаться от всего, что может напрасно потревожить…»
Как посол, Перри от себя написал официальное письмо императору:
«При современных паровых кораблях Соединенные Штаты и Япония становятся все ближе друг к другу…
Многие большие корабли, назначенные для нанесения визита в Японию, еще не прибыли в эти моря, хотя они ожидаются ежечасно, и нижеподписавшийся, в знак своих дружественных намерений, прибыв на четырех наименьших, в случае необходимости вернется в залив Эдо будущей весной со значительно более могущественными силами.
Президент, выражающий дружеские чувства к Японии, однако, весьма удивлен и опечален был узнать, что в случаях, когда люди Соединенных Штатов, по своему побуждению или спасаясь от угроз и опасностей моря, оказывались во владениях Вашего Величества, с ними обходились так, словно они были наихудшими врагами.
Нижеподписавшийся имеет в виду случай с американскими кораблями „Моррисон“, „Лауренсия“ и „Лагода“…»
Тем временем между американцами и японцами возникали личные знакомства.
Помощником у священника Вельш Вильямса был очень энергичный и образованный китаец. Он мал ростом, ниже японцев, в шелестящей юбке с узорами на шелку, из-под которой видны атласные широкие шаровары, с косой, в шляпе и с веером, в туфлях на толстой подошве. Очень опрятный и чистоплотный, сухой и щуплый китаец с сильным и острым умом, изворотливый и находчивый. Он очень просто и легко сошелся с образованными японцами. Они часто переписывались и посылали друг другу письма в стихах. Китаец не упускал случая отвечать поэтическими посланиями.
В одном из писем японский чиновник, имевший отношение к учреждению искусства и наук, а также к политической философии, спросил его о причине суеты в человечестве. Японский друг писал:
«Что скажете об этом Вы, человек Срединного Государства, приехавший к нам на кораблях Соединенных Штатов?» Пылкий китаец, несмотря на привычку к дискуссиям и к отвлеченному мышлению, уловил, какая доза яда заключается в невинном философском вопросе японского ученого. Но он не подал вида. Однако он не был мстителен, хотя с тех пор при переписке с японцами и в их присутствии он все японские города называл по-китайски, словно японские наименования этих городов явление лишь временное, установленное вновь и совсем недавно, и как бы показывая, что вся Япония, несомненно, когда-то принадлежала Китаю. Поскольку писали на листках кистями, сидя друг подле друга за столом, то японцам не стоило труда догадаться, какие пункты называет искаженными названиями их достопочтенный гость, читая вслух написанные при официальных переговорах иероглифы.
![Юрий Лощиц - Дмитрий Донской, князь благоверный[3-е изд дополн.]](/uploads/posts/books/40588/40588.jpg)