Николай Задорнов - Золотая лихорадка
– Чаем тебя напоить, – сказала бабка Дарья, – да уложить спать на полати. Потом уж дойдешь домой. Может, и попутчики будут. Разве можно в такой мороз пешком. Вот они и болеют с детства. Кашляют, а говорят, что мороза не боятся.
– Где-то Василий, – сказал Егор. – Что-то с ним…
– Ничего с ним не станется, – ответила Наталья. Но в душе и она беспокоилась.
Таня выбежала встречать приехавших.
– Где Василий?
– Дома. Он устал с охоты, – ответила Татьяна как-то боязливо, как показалось Егору. – Бедняга ваш Васька, – громко сказала Татьяна, входя в избу. – Замаялся.
Василий живо спрыгнул с полатей.
– Ты куда это забрался? – удивилась Таня. – Повыше бы!
Вид у Васьки виноватый, он как побитый.
«Где-то таскался, может, совсем не на охоте, – снимая доху, подумал Егор. – На грамотного чего не подумаешь! А часто он как виноватый. А будто добрый и кроткий».
– Ну, чего расселся? – грубо сказала Василию мать. – Пособи дедушке раздеться, иди коней распряги, дела полон рот, бесстыжий, а от тебя водкой разит. Книги разложил, все читаешь. Читарь какой нашелся!
– Я не пил! – ответил Вася обиженно и ушел.
– Что ты его обижаешь! – сказал отец насмешливо.
– Его обидишь!
– Он в самом деле пришел из тайги, замаялся…
Татьяна прыснула.
– Ты что?
– Ничего. А что я? – строго спросила Татьяна у Егора.
Послышались колокольцы. Вихрем промчались мимо избы Ильюшкины кони.
– Вот как молодые-то постятся! – приговаривал дед, еще не находя себе места на лавке, зная, что чем-то заняться надо, но еще не зная чем.
Вид сына Егору не понравился. Что-то он все же натворил на этот раз.
– А Федька где? – спросил дед.
– Все там же.
– Что такое! – удивился старик. – Все болеют. Еще фершала им не хватало.
В протаявшее окно видно было, как Илья выскочил из саней, открыл ворота, заехал во двор, и ворота закрылись.
Наталья заметила тревогу в глазах Татьяны. Та замерла и окаменела, на ворота глядя.
… – Я больше не хочу тут жить! – сказала Дуняша мужу. – Я тебе изменила.
Илья обмер. Этого он не ожидал. Дикие глаза его загорелись, и он крикнул:
– Делимся!
– Да ты отцу скажи.
– Что там отец! – кричал Ильюшка как от боли. – Делимся, и все! Сейчас же!
– Как это сейчас? – улыбнулась Дуняша, и лицо ее стало теплым, а Илье от этого стало еще больней. Он готов был разреветься.
– Куда идти-то? Избы у тебя нет.
– Изба будет живо. Лес есть! – Глаза Ильи сверкали с каждым словом, как пароходные фонари в непогоду с порывами ветра. – А пока пойдем в старую избу к Кузнецовым. И все!
– Пока своей не будет, я никуда не пойду. Или уеду в Тамбовку.
– Да ты что?
Илья еще не знал и не думал, на самом ли деле изменила ему жена или нет. Но все, что она говорила, казалось ему таким страшным, что он согласен был сделать все…
– Вот ты все молчал и ухмылялся. Эх ты! Гром не грянет, – сказала ему жена.
– Я сейчас к Ваське пойду. Он и его отец никогда мне ни в чем не откажут. Мой товарищ, Васька отдаст мне избу…
– Не смей! – мертвея лицом, закричала Дуня так страшно, что Илья обмер. Впервые в жизни она закричала.
Ворота заскрипели. Въехали подводы. В избу зашли родители.
… На другой день Илья привез сухие бревна, которые были наготовлены у него на заимке давно. Он попросил Егора определить уровень и отвес. Пришел китаец Сашка Кузнецов – приемный сын Егора. Втроем они начали строить дом.
За обедом Пахом спросил:
– Что же это ты?
– Я сказал, что делимся! – спокойно ответил Илья.
– И все?
– И все!
На другой день Илья продолжал работу с Сашкой. Егор с артелью мужиков, не ожидая бумаги из Хабаровки, начал постройку школы.
ГЛАВА 16
Прошло рождество, Новый год наступил, минули крещенские морозы, пришел обоз с казенных золотых приисков, и Василий уехал с ним в низовья. А за бумагой в город поехал кореец Николай.
С каждым днем все выше поднималось солнце и все жарче палило, ветры становились все злей и стужа лютей. Но когда заберешься в затишье, то почувствуешь на лице теплоту предвесеннего луча.
Ночью в доме Бердышовых, где жил крещеный гольд Савоська, родной брат жены Ивана Карпыча, и где обычно светился по вечерам одинокий огонек, вдруг вспыхнули ярко все окна. А перед этим в сумерках слышны были колокольцы. Сначала никто не обратил внимания, не редкость звон их на проезжем тракте.
Лампы в новом доме зажигались, только когда приезжал хозяин.
– Иван тут! – сказал, входя в дом, Петрован, старший сын Егора. Был он худ, лицо у него плоское, как тарелка, он рус, брит, неразговорчив.
Вспомнил Егор, как, придя на плотах когда-то, переселепцы долго не видели Бердышова. Таинственный хозяин не являлся долго в свою зимовьюшку – единственное строение, которое застали тут крестьяне. Оно стояло близ ключика, на вырубке.
За подпертой палкой дверью лежали котлы на полу, на нарах – выделанные шкуры и одеяла, с потолка свисали свежие, добытые зимой шкурки и пучки сухой травы. Проводник переселенцев – казак Кешка Афанасьев – отвалил тогда кол, дозволил посмотреть жило старосела. Зимовье это цело еще до сих пор, оно стоит все там же, по обе стороны от него построились большие избы.
… Однажды под утро крестьяне, жившие в палатках, услыхали, что хозяин приехал. Лаяли собаки, в тумане люди таскали какие-то грузы. Тогда и началось знакомство новоселов с Иваном Карповичем, с его женой – гольдкой Ангой и с дядей Савоськой. Иван пришел на Амур, когда еще не было тут русских, и женился на гольдке.
Теперь Иван живет в городе и ворочает делами. Он не ровня мужикам, хотя дружествен со всеми по-прежнему, словно до сих пор живет в дырявом зимовье. Афанасьев тоже стал купцом, скупает рыбу, завел свой пароход, построил мельницу в Благовещенске.
На вид Иван не переменился, словно все старели, а он оставался тем же. Такие же короткие усы, смуглое, загорелое лицо, как будто и теперь не вылезает он зиму и лето из тайги. Усмешливый взор и та же шутливость. Те же тяжелые плечи, стройность тела, сила и гибкость в движениях. Одет в дорогое сукно, но по-прежнему в унтах. Он повесил на гвоздь двойную пыжиковую доху, перекрестился на икону, обнялся и перецеловался со всеми.
– Дедушка, – сказал он Кондрату, – я всегда помню, как ты меня по заду бичом отянул. За Расею-то. Еще и теперь болит.
– Как же! Это я помню! – ответил старик. – Я тебе сказал и как припечатал.
– Наш Вася только что уехал, – заговорила Наталья, полотенцем вытирая мокрую руку и с радостным смехом протягивая ее гостю, – обоз-то, поди, встретил.
– Обоз едет, а я подумал, нет ли Васяты. И как раз идет пешком, ведет коней. Остановились и поговорили. В городе он ко мне заедет… А я сегодня проснулся, поглядел в окно и че-то одурел. Схватил топор, выскочил, нарубил дровишек, затопил печку.
Все радушно слушали Ивана, зная, что он начнет сейчас свои рассказы или пошутит весело. Егор почувствовал, что на постройку школы нынче не пойдет.
– Ты и прежде все в мериканской шляпе ходил, – сказал дедушка, которого приезд Бердышова необычайно оживил. – А вот и съездил. За сине-то море!
Видно, дедушке хотелось узнать от самого Ивана про путешествие. С тех пор как Бердышов ездил в Калифорнию, прошло несколько лет и многое пришлось с тех пор услышать про него. Дедушка всегда любил узнавать что-нибудь новое от самого Ивана.
Накрыли на стол. Сварили любимых Иваном калужьих пельменей.
– А где же теперь Анна? – спросила Наталья. – Скоро ли к нам?
– Анга и Таня в Петербурге, – отвечал Иван, – дочь учится. Обе грамотейки. И мне надо жить в Петербурге, за добытое золото платят только там. Такой закон. Значит, и богатые золотопромышленники должны быть собраны в столице.
Крестьяне знали, что по закону золото сдается промышленникам в Иркутске, а деньги за него получают в Петербурге. Поэтому большая часть добытого золота уходила от старателей за границу через перекупщиков.
– Я до весны доживу в Хабаровске, а летом пойду из Владивостока пароходом. Побываю в Европе, – сказал Иван.
Но все, о чем он говорил сейчас, было так далеко для крестьян, что трудно поддерживать такой разговор.
– А правда, что тамбовцы церковь не хотят строить? – спросила Наталья. – Ты заезжал к своим?
У Ивана по всем деревням дружки и товарищи.
– Не хотят. Спирька говорит, мол, зачем нам. Чтобы были поп, да дьяк, да пономарь, да попадья, а там пойдут попы зятья, а у нас Горюн полный зверей и соболя есть еще по хребтам. Нет, мол, пусть лучше наездной поп служит. Все равно в грехах признаемся, ничего не утаим, все исполним. Они стояли на своем, денег на постройку не дают – бедны, мол. И все! А у казны и у архиерея тоже нет денег.
– Стоят крепко, – подтвердил Егор.
– Спиридон говорит, что хотят ввести налог с крестьян, как на старых местах.
Вошла Дуня. Щеки ее в темных пятнах; проступили веснушки. Иван как-то сразу почувствовал, что она ему не очень рада. Какие-то свои дела и заботы владели Дуней так сильно, что ей, кажется, ни до чего дела не было. И дядя Иван, которому она всегда радовалась, кажется, теперь ей не нужен.
