Анна Антоновская - Время освежающего дождя
Вардан отпрянул, изумление на его лице сменилось ужасом:
— Ша-ах Аб-ба-су? Пи-исьмо?!
— Да, от князя Шадимана Бараташвили.
Вардан покачнулся и заслонил себя рукой, словно защищался от сабельного удара:
— От-от-ку-да во-во…
— Не хитри со мной, Вардан, пользы мало! Стоит ли излагать, как ты даже камешки в вестников превратил? Не бледней: если бы наказать задумал, не терял бы время на беседу с тобой. Не страшусь я князя Шадимана, и за твоими усилиями мои «барсы» следят с улыбкой. Лучше скажи, что обещал тебе князь, когда снова водворится в Метехи?
— Да… давно обещал метехским купцом поставить.
— За такие услуги? Мало.
— Награду обещал…
— Мало.
— Землю… виноградник.
— Мало. Разве сам ты не можешь приобрести виноградника? Хотя бы у старой Каранбежани… Я тебе большую награду приготовил.
— Моурави, пусть твое приказание будет мне наградой.
Саакадзе прошелся, потом тяжело опустился на тахту. Темная тень коснулась лица:
— Отправишься в Исфахан и привезешь тело моего сына Паата. Слушай внимательно, верблюдов нагрузишь шелком.
— Моурави, кто пропустит?
— На грузинской земле моя грамота все ворота откроет, а на персидской печать Исмаил-хана.
— От-от-ку-да во-во-зьму?!
— С пятницы до понедельника охраны у водопада не будет. Три дня в твоей власти. Поступай, как в торговле: три раза отмерь и один раз обмерь. На исфаханском майдане разглашай о коварстве Георгия Саакадзе, об угнетении князей головорезами-«барсами». Не жалей черной краски на описание мук царя Симона, магометанина, князя Шадимана и Исмаил-хана. Несколько дней занимайся там исключительно торговыми делами… Потом скрытно… не мне учить мудрого купца… проберешься к католическим миссионерам. Если делла Валле не покинул Исфахан, ему поведай мою просьбу. Пусть монахи уложат в кованый сундук останки Паата и передадут тебе, — Саакадзе снял с мизинца кольцо, с которым никогда не расставался, и протянул Вардану: — Покажи Петре это кольцо, а если итальянца нет, — все свершат миссионеры. Вручишь им от меня золото. Четыре кисета с туманами тебе на расходы… Привезешь сундук, узнаю Паата… получишь в подарок дом, звание метехского купца и… тбилисского мелика.
На несколько мгновений оглушенный Вардан потерял способность шевелить языком. Потом нахлынувшая радость взметнула его, и он заерзал на тахте, точно собирался в пляс:
— Мелика?! Мелик!! Считай, Моурави, что я уже полностью выполнил твое повеление!
— Но если обман замыслишь или кольцом злоупотребишь — не обижайся: твоих сыновей повешу, женщин в сословие месепе перепишу, а внуков туркам продам.
Вардан даже зацокал, сокрушаясь таким недоверием:
— Моурави, разве хороший купец не знает, что ему выгодно? Я тоже христианин и о смерти не забываю. Посмею ли перед богом обманывать тебя в таком деле? Мелик! — И вдруг забеспокоился: — А что скажет старый мелик?
— Мало об этом печалюсь. Раз не мог удержать торговлю майдана, значит, на продырявленный бурдюк похож. Уверен — ты, Вардан, иначе поведешь дело, торговую власть тебе доверяю…
Вардан облизнул губы, вынул четки и проворно застучал ими. Невероятное блаженство охватило его. Власть! Могущество на майдане! То, о чем мечтал, как о несбыточном сне, внезапно прибило щедрой волной. Он готов был упасть на колени, целовать цаги властного раздатчика счастья и несчастья. Готов был петь, до боли в пальцах сжимал янтарь. И вдруг, желая доказать тут же свою преданность, начал уверять, что оставить на три дня водопад без стражи опасно. Пусть дружинники только не замечают путника, одиноко ползущего по крутой тропинке.
— Нет, Вардан, стражу сниму, как сказал, на три дня… Тайна должна быть сохранена.
— Но если узнают, могут бежать.
— Кто? Исмаил-хан? Куда?.. И двух часов не пройдет, будет убит. Симон? И часа не прогуляет, будет пленен: давно Мухран-батони аркан приготовили. Князь Шадиман? Никогда не осмелится, для этого ему пришлось бы проделать нелегкий путь: сползти по западному склону, пересечь под высоким мостом Цавкисский ручей, верхней тропинкой войти в кустарники Инжирного ущелья, обогнуть крепостной ход и Татарское ущелье, а там еще добраться до Мта-Бери и по скалистому подъему ускакать за Телетский отрог. Лишь ночью, оставив за собой мост у Шав-Набади, он почувствует близость Волчьей лощины. А оттуда один полет стрелы до башен Марабдинского замка. Пешком добираться блистательному князю невозможно, значит, его чубукчи должен заранее спуститься и приготовить двух коней, ибо большему числу всадников рискованно такое путешествие. И еще — сейчас полнолуние — тотчас заметят: надо серебристые плащи накинуть на себя и коней, копыта серым войлоком обвязать. Видишь, сколько трудностей? Нет, Шадиман наудалую не пойдет.
— Ты прав, Моурави, но запомни: я предупреждал.
— Так вот, во вторник караван поведешь. Нужно торопиться.
— Моурави, когда соизволишь выслушать, что поручил мне князь Шадиман?
— Возвратишься из Исфахана, расскажешь, и что поручил тебе князь и что ответил шах. Но если хочешь до отъезда о себе напомнить, достань мне по сходной цене табун молодняка в триста голов.
Саакадзе подозвал Эрасти, велел принести пять кисетов с золотом, вновь повторил устное послание католическим миссионерам, дал указания на случай препятствий при перевозе кованого сундука. Все предусмотрел Моурави, и восхищенный Вардан поднялся, нагруженный золотом и мудрыми советами.
Темнело. Эрасти и дружинники отправились провожать сиявшего счастьем купца. Бледно-желтое пятно фонаря покачивалось в руках передового дружинника, освещая тесно сдвинутую домами улочку. А наверху из-за гор уже виднелся краешек луны.
Утро начиналось обычно. Хорешани, Русудан и Гиви ушли в Метехи навестить маленького Дато. Дареджан за что-то отчитывала повара. Из конюшни вывели коней и повели к Куре купать.
Саакадзе вызвал Матарса и Пануша и срочно послал в Дзегви — проверить, как амкары-каменщики чинят мост для караванов. Потом ускакали Ростом и Элизбар возводить квадратную сторожевую башню. Папуна, получив кисет с монетами, ушел с Димитрием закупать подарки для Тэкле, а Эрасти — для матери и отца, оберегающих покой несчастной царицы.
Дом затих. Саакадзе заперся с Даутбеком и Дато в своей комнате, выходящей окнами в сад, за которым извивалась Кура.
Чем яснее говорил Саакадзе, тем меньше понимали его друзья. Уже не довольствовался Георгий десятью тысячами постоянного войска и решил дополнить их двадцатью сотнями азнаурской конницы.
Даутбек сокрушался: где взять столько коней? Еще не оправились азнауры от марткобской битвы. Но Саакадзе напомнил, что существуют не только победители — азнауры, но и побежденные — князья, и против них неустанно надо держать шашку обнаженной.
— Тебе, Даутбек, поручаю сговориться с Квливидзе. Устройте малый азнаурский съезд, можно в Носте, я тоже прибуду. Сейчас скрываться незачем. Напротив, дай заработать глашатаю, пусть кричит по майдану: «Азнауры дружины собирают, готовятся встретить гостей из Ирана». Пусть об устойчивости Картли кричит, о воинственности грузин, о щедрости молодого правителя. Лазутчиков кругом достаточно, эти новости дойдут до Исфахана, — полезно знать и Стамбулу. Так поступал умный шах Аббас, когда хотел прославить свои деяния и устрашить соседей. Азнаурский съезд — важный труд царства. Его возглавишь ты, Даутбек. Обрадуется и Квливидзе, давно мечтает восхитить азнауров своим строящимся замком с усыпальницей. Выедешь завтра с Димитрием. Хочу дары в монастырь святой Нины послать в знак посвящения Автандила.
— Что ты, Георгий? — изумился Даутбек. — Возможно ли хоть на один день оставить крепость? На глазах Димитрия камешки не перестают прыгать, а если узнают о его отъезде…
— Никто не проведает. Вижу, скучает мой Димитрий, давно не видал золотую Нино, пусть сердце согреет… Охранять Инжирное ущелье до возвращения его будет Эрасти с арагвинцами. Без моего желания ничто не свершится. Поезжайте спокойно. Не тайна, мой Даутбек, тебя Димитрий больше нас всех любит, да и ты…
— Жалею, — слегка смутился Даутбек, — ведь никогда Димитрий не изведает счастья очага.
— А ты?
— Тоже нет, Георгий. Незачем перед вами скрывать, — из дружбы к Димитрию, пусть его рана не вскроется моим счастьем. Хотя, спасибо небу, счастьем не жертвую, сердце никого не держит… Но не об этом сейчас разговор, все сделаем по твоему замыслу.
Помолчали. Дато с уважением слушал мужественного друга, во имя дружбы отрешившегося от личной радости. О благородных порывах думал и Саакадзе: может, так лучше, меньше слез… Слез?.. Саакадзе вздрогнул: откуда такие мысли?
— Даутбек, — внезапно спросил Саакадзе, — ты никогда не думал о нашем сходстве?
