Лев Прозоров - Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия
Войдя в белый шатер между двух самых крупных костров – младшие шаманы и шаманки покадили на них уталгаа с корой пихты и ветками можжевельника, отгоняя злых духов и сглаз, какие могли бы прилепиться к ним во враждебной стране, – Непобедимый со спутниками опустился на колени и на четвереньках выполз на середину шатра. Там он остановился, продолжая прижиматься опушкой шапки к ковру.
– Да не прогневается Джихангир на недостойного слугу своего…
– Мы не гневаемся… – серебряным колоколом прозвучало с высоты. – Можешь подойти.
Живая статуя из серебра, нефрита и слоновой кости. Холеные руки, нарисованное лицо, пышные одеяния из ханьского шёлка. Джихангир был молод. Он даже не был самым старшим среди родственников, отправленных с ним в поход. Над головой в причудливом венце беззвучно вздымались и опадали белоперые опахала-далбуур, гоня духоту юрты.
– Разрешаем поцеловать сапог.
По пирамиде из ковров и подушек чуть спустился мягкий сапожок из светло-зелёной тончайшей кожи, с поднятым носком. Непобедимый подобрался на четвереньках, привстал на коленях, потянулся вверх, опершись здоровой рукой об уходящие ввысь подушки, достигнув сапога Джихангира губами.
Вот и всё… а когда-то он садил, подхватив поперек пояса, на коня веселого круглолицего мальчишку с двумя косами и чёлкой, спускавшейся на лоб. А сейчас самое долгое прикосновение между ними, между аталыком и воспитанником, – прижаться губами к сапогу.
– О, как прекрасно… – звонко воскликнул один из стихоплётов-хорезмийцев, сидевших у ног Гуюка. – Посмотрите – на щеке Непобедимого слеза! Позволь, о Повелитель, я воспою это в поэме – и железное сердце Пса Небесного Воителя настигает умиление от несравненной красоты и великолепия достойнейшего из внуков Потрясателя Вселенной!
Удавить. Конями разодрать языкатую тварь.
– Не дозволяем, – ответило равнодушное серебро из-под полога Белой Юрты. – Воинский опыт и мудрость не нуждаются в поэмах. Можешь продолжать посвящать их нашему брату.
Гуюк метнул наверх злой взгляд, но смолчал. Поэт притих.
Непобедимый медлил отползти на положенное ему место.
«Повелитель, дозволь мне говорить с тобою, как наедине», – произнес он на наймани [152] . Орду недоуменно хлопнул глазами, Гуюк злобно скривился и засопел, Хархасун подозрительно сузил подведенные глаза.
Нависшая над Непобедимым накрашенная маска улыбнулась – одними глазами.
«Мы наедине, мо… наш аталык [153] . Все эти – они никто. Их нет».
– Что такое, брат наш и Повелитель?! – вдруг взревел царевич Гуюк, тыча пальцем в Непобедимого. – Почему эта одноглазая собака смеет тут гавкать на каком-то диком наречии, которого мы не понимаем?!
– Да-да, – капризно закричал тонким голом сиятельный Хархасун. – Пусть говорит по-человечески!
На лице сиятельного Орду гримасу недоумения вмиг сменил гнев.
– Уймитесь! – рыкнул он на братьев. – Или в прошлый раз вы ничему не научились?
«Прошлый раз» был пиром перед походом. Орду и мальчишка Кулькан простодушно радовались за брата, а вот остальные – кипели от злости и зависти. Почему это командовать походом назначили юнца? Каждый – и пьяница Гуюк, и любитель мальчиков Хархасун, и все прочие – были уверены, что справятся ничуть не хуже. И, кроме Непобедимого, только сам новоназначенный Джихангир понимал, что его новый титул – это приговор. Понимал, что его обрекли на смерть, и готовился погибнуть так, как подобает внуку Чингиса и сыну Джучи. Оттого его еще больше бесили пьяные выкрики сиятельных братцев – а те, упившись, и вовсе толпой полезли на Джихангира-«мальчишку» в кулаки.
В ответ «мальчишка» взялся за плеть. А кому не хватило – досыта добавили ворвавшиеся в шатер нукеры в синих и чёрных чапанах…
Казавшаяся фарфоровой голова статуи на постаменте из ковров и подушек неторопливо развернулась к сородичам:
– Непобедимый говорит на этом языке оттого, что на нем говорим мы. Нашему сиятельному брату хочется еще что-нибудь узнать? – нарисованные губы изогнулись в ледяной улыбке.
Лица нукеров в синих чапанах, стоящих у стен шатра, были невозмутимы, как обычно.
Гуюк угрюмо опустил голову, пряча глаза:
– Нет, брат мой…
Фарфоровое лицо продолжало улыбаться ему.
– …И Повелитель, – с явной неохотой договорил Гуюк.
Голова истукана на возвышении медленно кивнула и вновь обратилась к аталыку:
– Непобедимый, до нас доходят дурные вести. Правда ли, что наши воины исчезают в лесах целыми отрядами и никто не возвращается, чтобы поведать об их участи? Мы удивлены.
– Увы, Повелитель, но дела обстоят еще хуже… – закряхтел Пес. – В последнюю неделю они отпустили четверых. Обычно люди сперва делают что-то плохо. Потом лучше. Потом еще лучше. А тут они сначала убирали наши отряды бесследно. А сейчас появились беглецы. Думаю, их отпускают, Повелитель. Отпускают, дабы они внесли ужас в сердца цэрегов.
Истукан покачал головой, прикрыв глаза тонкими, сложно вырезанными веками.
– И что же Непобедимый думает про рассказы бежавших? – Джихангир протянул тонкопалую руку, и уйгур в синем халате, затканном жемчужными перьями, с поклоном вложил в неё небольшой свиток. – Мертвецы, бессмертные колдуны с крыльями?
Непобедимый пожал плечами:
– Трусам, Повелитель, часто мерещатся разные страхи – а кто не видит, тот выдумывает, оправдывая трусость.
Хотел бы Непобедимый и впрямь быть столь спокоен. Он вспомнил сегодняшнего беглеца. На труса и лжеца он походил мало. Больше на обезумевшего от страха. Только Джихангиру и так непросто, ни к чему прибавлять мальчику тревог. На это у него есть Пес.
– Тогда почему трусы Бурундая говорят то же, что трусы нашего войска? – спросил Повелитель.
Непобедимый прикрыл глаз. Ах, Бурундай, стервец сопливый, хитрый хорек! Так он, стало быть, сносится с Джихангиром помимо Непобедимого? Хорош щенок, ой хорош… жаль, очень жаль, что сейчас, во время похода, Бурундай нужен живым! И хуже того, на своем нынешнем месте.
Сейчас его просто некем заменить…
А еще это значит, что нападают не только на главное войско, но и на отряд Бурундая. Это еще хуже. Значит, их больше, их много больше… или они очень быстро передвигаются по заснеженным лесам, во что Непобедимому было поверить еще трудней, чем в восставших мертвецов.
Или они и впрямь отрастили крылья…
– Трусы, мой Повелитель, говорят разное, – позволил сухим губам намек на улыбку Пёс-Людоед. – На днях один из тысячников пытался уверить недостойного раба Повелителя, будто город, взять который его послали, обратился в озеро.
Молодые ханы захохотали. Статуя над ними обозначила нарисованными губами улыбку.
– Что же стало с храбрым тысячником?
– Джихангиру не стоит занимать себя судьбою… десятника, – старый Пес оскалил жёлтые зубы.
– Отчего же, Непобедимый? У Бурундая, в одной из сгинувших сотен, спасся именно десятник. И привез с собой нечто весьма, весьма занимательное. Такое занимательное, что Бурундай счел необходимым переслать его находку нам.
Белые руки взлетели, чтобы трижды удариться друг о дружку ладонями. Казалось, они и издадут звон фарфора или серебра, соприкоснувшись, – но прозвучали именно хлопки.
Синий нукер не замедлил явиться на зов. Возник, принеся с собой в жар натопленной юрты морозный дух урусутской зимы, и с поклоном уложил между Непобедимым и повелителем крупный сверток, а рядом с ним нечто круглое и косматое. Гуюк и Орду с любопытством подались вперед, Хархасун, напротив, брезгливо отстранился.
Непобедимый рассматривал отрубленную голову, скалящуюся в своды белого шатра остановившейся улыбкой. Да, ее отсекли у мертвеца. Когда голову отрубают живому, кожа и мышцы стягиваются, и кость торчит из культи, как палец из кукиша. Тут же срез был ровен. Очевидно, было и еще что-то – Бурундай, увы, вовсе не глуп и не станет пытаться удивить кого-то в белом шатре головой, отрубленной от покойника. Здоровой рукой Пёс-Людоед придвинул к себе сверток и начал, придерживая сухой, левой, разворачивать его.
– Неплохая закуска… – во весь голос заметил сиятельный Гуюк.
– Подарок! – зашелся визгливым смехом Хархасун, которому что-то шепнул на ухо влажными губами служка-мальчик. – Бурундай прислал Непобедимому наставнику подарок – новую руку! Непобедимый, погляди в тряпках, там еще должен быть новый глаз!
– Молчание! – ударил серебряный колокол под сводом шатра. – Что скажет наш аталык?
– Эта рука, – медленно произнес Непобедимый, вертя чужую конечность в своей, – отрублена у живого. Более того, это не рука урусута. Недостойный бы сказал, Повелитель, что это – рука воина нашего войска.
– Всё верно, – истукан из жемчуга, серебра и фарфора утвердительно качнул головой. – Бурундай пишет нам, что это – рука того самого десятника. А если Непобедимый сравнит рану от укуса на этой руке и зубы мёртвой головы, то обнаружит, что именно эти зубы и грызли живую руку.
