Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Разрешите мне! Мне разрешите! Ради крови молодого палвана! Ради Хорезма, где я народился на свет божий!.. — умолял Ерназар судей.
— Кто это? — удивился хан.
— Наш великий хан, это и есть Ерназар-палван! — поспешил сообщить Аскар-бий.
Уж больно он худой! Хотя сила есть… Был у него наставник?
— Был. Казахский палван!
— А многие казахские палваны выбирают себе наставников из русских! — вклинился между ханом и Аскар-бием главный визирь.
Пусть борется! — даже бровью не повел хан. — Что будет, он сам этого хотел!..
Глашатай выкрикнул имя Ерназара.
Иранец, поводя налившимися кровью и злобой глазами, широко расставил ноги, заиграл железными мускулами и заскрипел зубами… Потом медленно двинулся на Ерназара.
Ерназар для начала избрал оборону; ему было важно как можно сильнее разъярить и тем самым еще больше измотать противника. Вся площадь замерла, желая победы джигиту, не убоявшемуся этого тигра в обличье человека, страстно желая победы сыну Хорезма. Ерназар ловко увернулся от выпада иранца… еще, еще раз. Вот иранец потерял равновесие, чуть не упал. Толпа стала воодушевляться, выкрикивать Ерназару слова одобрения. У хана тоже вырвалось: «Давай, давай, Ерназар-джан!»
Палваны боролись, сцепившись как два козла, до самого вечера, но никто из них не смог одолеть другого. С наступлением сумерек хан поманил глашатаев пальцем и повелел объявить народу, что поединок будет продолжен завтра.
Слух о борьбе Ерназар-палваиа и иранца успел облететь Хиву; весь город, казалось, потянулся на площадь; зрители загодя занимали места, не расходились всю ночь. Разговорам, подробным до мельчайших деталей рассказам о том, как шло единоборство накануне, не было конца. Никогда прежде в Хиве не произносились так часто, как в ту ночь, слово «каракалпак» и имя «Ерназар». И стар, и млад, и хивинец, и каракалпак, и богатый, и бедный — все, кто прибыл сюда из Хорезмской низменности, жаждали победы Ерназара… Мулла и тот, призывая мусульман к утренней молитве, вознес к аллаху мольбу, чтобы он послал победу Ерназару.
Утром поединок возобновился. Было заметно: палваны устали, притомились, но тем не менее рвутся в бой. С иранца постепенно начала спадать спесь: он теперь больше походил не на тигра, а на огромного взъерошенного кота; он стал осторожнее и медлительнее. Ерназар действовал с умом: он захватывал иранца издали, наносил удары наверняка; чем чаще и точнее бил он по ногам иранца, испуская боевой рык, тем энергичнее и дружнее вторила ему ревом толпа, тем громче и веселее воздух оглашался: «Ха, Ерназар! Ха, каракалпак!»
В полдень соперники были такими мокрыми, будто их только что вытащили из воды. Они начали спотыкаться, покачиваться. И вдруг Ерназар с криком «ап!» как молния ринулся к иранцу. Ноги иранца оторвались от земли, и он поплыл по воздуху в неразъемных объятиях Ерназара. Ерназар поднес побежденного противника к хану и бросил прямо к ногам. Иранец рухнул, как подрубленное дерево.
Минуту стояла мертвая тишина, потом она взорвалась криками: «Слава Ерназару!» Люди плакали от радости, смеялись, били в ладоши; в глазах хана блеснули слезы.
Аскар-бий не в силах был усидеть на месте, его распирала гордость. Он снял с плеча шубу из меха ягненка и набросил на Ерназара. Ерназар поклонился хану.
— Халат бия! — коротко бросил хан.
Принесли халат из блестящей красной ткани и накинули его на Ерназара прямо поверх шубы.
— Ха, палван-каракалпак! Глаза у тебя большие, а взгляд грозный и неприязненный. Поэтому отныне будем-ка мы величать тебя «Алакоз-палван». Ты под держал и преумножил славу великого Хорезма! За это я жалую тебе бийство.
— Я ваш раб, наш досточтимый хан! — Ерназар приложил руку к груди и поклонился еще ниже. — У меня есть просьба…
— Излагай смелее!
— Вместо этой великой вашей щедрости я хочу попросить о другой. Освободите из зиндана русского, Гру-шина, с которым я был вместе…
Воодушевленный хан не стал долго раздумывать:
— Будь по-твоему! Освободить!
Главный визирь и ахун не успели предотвратить этот приказ. Ахун все-таки осмелился и прошипел:
— Наш великий хан! Но вы же собирались повесить этих людей! Чтобы устрашить наших врагов!..
Хан отмахнулся от него и приказал нукерам:
— Выполняйте!
Из толпы выбрался Сержанбай, коснулся трижды лбом земли у ног хана.
— Наш великий хан, разрешите мне преподнести Алакозу шубу! От вашего имени преподнести! Потому что я, ваш покорный раб, удостоился счастья лицезреть вас благодаря этому палвану.
Хан милостиво шевельнул бровью. Сержанбай тотчас же нырнул обратно в толпу и вынырнул уже с новехонькой меховой шубой на руках.
— Вот, Ерназарджан, для тебя купил! На деньги, вырученные за трех коров! Пусть эта шуба не знает сноса!..
Щедрость Сержанбая, который слыл скуповатым, немало изумила Ерназара. Из-за спины бая показался принаряженный Тенел и робко протянул палвану платок, вышитый шелком.
— Ерназар-ага, это сестра передала, — смущенно прошептал он.
— Спасибо, спасибо! — Ерназар потрепал мальчика по волосам.
Сержанбай широко улыбнулся Ерназару и вместе с Тенелом попятился назад.
— Наш великий хан! — наконец подступился к хану главный визирь. — Отныне весь Хорезм будет называть палвана прозвищем, которое вы ему столь метко дали… Однако непонятно, почему Алакоз на торжествах в честь победы над русскими просит освободить именно русского? Пусть явится к вам позже и разъяснит…
— Хорошо, быть по сему! — хан поднялся и гордо удалился в сопровождении почетных гостей.
Ахун пожирал их глазами. Главный визирь слегка толкнул его локтем, ахун покраснел.
— Не обижайся и не горюй! Мы с тобой пойдем следом…
— О-о, главный визирь! Моя печаль о другом! Гру-шин теперь ускользнет от нас со всеми секретами о Хорезме.
Главный визирь вздрогнул, дернулся всем телом, будто ему конь отдавил ногу.
— Как же нам быть?
Ахун как сорока повел глазами по сторонам, среди множества людей выхватил взглядом муллу Шарипа, поманил его пальцем:
— Эй, мулла, скажи-ка нам, ведь это твои каракалпаки придумали изречение: «У кого бычья сила, у того и ум бычий»? Относится это изречение к Алакозу или нет?
— О-о, конечно! Алакоз, по моему скромному разумению, напоминает еще и изворотливую змею, которая жалит даже того, кто отнес ее в тепло, когда она замерзла…
Главный визирь уставился на жирного муллу с рыжей жиденькой бородкой, крошечной головкой, на которой торчал огромный, как серп, нос и чернели бусинки глаз.
— У каракалпаков есть еще две мудрости, очень подходящие к случаю… Я хотел бы привести их вам! — Мулла вобрал в пухлые плечи крошечную свою головку и зашептал:- Если коня заседлать золотым седлом, поступь у него все одно не изменится… Если свинье отрезать уши, все она останется свиньей… Алакоз… Хоть бийство ему дайте, хоть на трон из чистого золота усадите, он будет все тем же быком. — Мулла заметил приближающегося в окружении людей Ерназара и залепетал:- Простите, великий главный визирь, всемогущий ахун, но я уйду, скроюсь, чтобы не встречаться с этим богохульником!
Когда Ерназар поравнялся с главным визирем, тот обратился к палвану:
— Алакоз, вы отныне гордость Хорезма. Однако разъясните нам, грешным и несмышленым, какой вам прок от этого русского? Почему вы так беспокоитесь?
— Он ученый человек, знания его так обширны, что открывают свет даже таким темным людям, как я…
— Э-э-э, Алакоз, да вы наивный мечтатель! Или вы в детстве не насытились сказками? Впрочем, вы еще молоды, поумнеете! А пока что отправимся-ка во дворец, хан пожелал вас принять. — Главный визирь сделал широкий жест, приглашая Ерназара следовать рядом.
По дороге во дворец ахун не умолкал: он все внушал Ерназару, что темнота лучше любого света, если ты живешь в мире и согласии с обычаями предков, с родственниками и земляками, а вот русская вера, русская власть для мусульман — что зима лютая…
— Но после зимы обязательно наступает весна! — только и сказал ему Ерназар.
Ерназара оставили в приемной; главный визирь и ахун скрылись за одной из бесчисленных дверей. До глубокой ночи никто так и не пришел за Ерназаром, однако стоило ему сделать шаг от двери, как откуда-то раздался голос:
— Алакоз, вас ждет встреча с ханом!
В тревоге и томлении он едва дождался рассвета Однако к хану его повели только в полдень.
Хан излучал милость и благорасположение. Но его сын — разнаряженный, как попугай, юноша — был подчеркнуто холоден. Ниже ханского трона застыли на ковриках в напряженных позах главный визирь и ахун. Ерназар не удостоил их взгляда, поклонился хану и его сыну.
— Ха, Алакоз-палван, как себя чувствуешь? Не очень притомился?
