Райдо Витич - Противостояние
— Порубите. В прикуску оно ох как вкусно.
— А то.
— Ты по делу или так? — спросил Шульгина Санин. Тот кусочек сахара в рот сунул,
кипятка хлебнул и кивнул:
— Так. Пригласить хочу. Вечером в блиндаже у Харченко собираемся. Представляешь:
у капитана и Светочки день рождения в один день. Ну, вот, решили отметить.
— Это какая Светочка.
— Ну, ты Коля, даешь, — даже восхитился Михаил. — Светочка, сестренка наша,
самая красивая девушка в бригаде!
— Это кудрявая, что ли?
— Да нет. Ну, ты чего? Кудрявая — Полинка и фамилия у нее под стать —
Кудрявцева. А эта Света Мятникова, ну, — показал нечто, чуть стесняясь. —
Формы у нее еще такие… блин!
Коля хмыкнул, затылок ладонью огладил, поглядывая на друга:
— Нравится, значит?
— А кому она не нравится? Тебе вон, бирюку, только, — скривился, рукой махнул
и за чай опять принялся, делая вид, что обижен.
— Не сердись, приду.
— Это дело, — заулыбался сразу. — Мы даже патефон нашли, представляешь?
— Мы, это кто?
— Кружок по организации день рождения: я, Клепкин и Мила.
— Еще и Мила? — посмеялся над парнем Коля.
— Ну, чего ты ржешь? — хлопнул тот белесыми ресницами — мальчишка — мальчишкой.
— Скажешь, тоже не знаешь?
— Нет.
— Ну, ты старик!… Комсорг у радисток! Ну! Сержант Осипова. Вспомнил?
— Да. Что-то… — покрутил рукой, делая вид, что вспомнил. Но Тима не купился,
головой качнул укоризненно.
— Поражаюсь я тебе, Коля, честное слово. Таких выдающихся девушек не заметить!
— Да, заметил, заметил, Тим. Приду.
— Ну, вот, другой коленкор. А то девушки, понимаешь, на стол там чего-то
готовят, стараются, а ты тут Герасима изображаешь.
— Больно я им нужен, девушкам твоим, — улыбнулся примиряюще.
— А не скажи, — и качнулся к лейтенанту, чтобы солдаты не слышали. — Милка-то,
о тебе в первую очередь спросила: жив ли здоров, пойдешь или опять у себя в
блиндаже, как улитка в скорлупе сидеть будешь. Вернулась, говорит, наша разведка,
с геройской победой. Такого «языка» оторвали, что начальство вон не нарадуется.
Награды светят, отметить заодно надо.
— Не надо.
— Хватит тебе скромничать, — поморщился, возмутившись.
— Я не скромничаю. Как будут награды, так и отметим. Вперед бежать не стоит.
Шульгин подумал и кивнул:
— Согласен, паршивая примета. Ну, и ладно, у нас и так повод — день рождения.
Договорились, короче, пошел я. К семи в блиндаж Харченко двигай.
— Угу, буду, — проводил взглядом парня, кипятку хлебнул: вот ведь заботы у
Тимофея — гостей собрать.
— А чего, правда, товарищ лейтенант? — сел на освободившееся место Голуба. —
Сходите. Эй, если б меня пригласили! — размечтался, даже глаза в потолок
закатил.
— Брысь, — бросил Санин. Рядовой со вздохом ушел к лежанке, растянулся. — Нет,
бабы я вам скажу, на войне дело первое… Нет, первое кухня, понятно. Но все
равно… А вот поставили бы передо мной полную миску наваристых щей и женщину
посадили. Вот чтобы я выбрал?
— "Губу", — бросил сержант на лейтенанта зыркнув: вот как даст за такие
разговорчики. Но тот в сторону смотрел, рукой кружку горячую сжимал, и непонятно
видел ли что, слышал, чувствовал.
— Чего это "губу"? — возмутился Вася.
— Ничего! Молкни! — отрезал Еременко, тоже на лейтенанта покосившись.
— Эх, ребята, — вздохнул Иван, расслабленно в стену спиной уперся, котелок из
руки не выпуская. — Я о другом подумал. Вася-то понятно — молодой, резвый,
подружка нужна. А наши-то голубушки как там? — на сержанта уставился. Тот
голову опустил, за махоркой полез.
— У немцев мои, — бросил. Затянулся едким табаком, горе в душе с горечью во
рту мешая. — К сестре в Житомир в аккурат перед войной подалась. Мать у них,
теща моя, плоха стала. Вот люба моя и поехала проведать да помочь. И Катюшку-дочку
взяла… Все! — как отрезал. Вышел из землянки на свежий воздух.
Лейтенант самокрутку закурил, отодвинув кружку. Горьким чай с сахаром показался.
В блиндаже у капитана Харченко дым от табака стоял такой, что хоть топор вешай.
— Вы бы хоть проветрили, — бросил Коля, входя.
— Аа! Лейтенант! Пришел все-таки! Ну, давай к столу! — замах ему рукой
Валентин Харченко.
— Шульгин, налей человеку, — толкнул Тимофея Костя Клепкин.
Мила молча к Коле подошла, за руку к столу отвела, рядом посадила. Света в
тарелку, самую настоящую, капусты квашенной и картошки положила, кусок чуть
пригоревшего пирога.
— Ешь!
Тимофей кружку с первачам перед ним поставил.
— За Светочку, за Валентина.
— За победу, — зло, пьяно бросил капитан Старыгин, уставился мутным глазом на
лейтенанта. — За то чтоб эта курва фашистская сдохла! Чтоб Гитлер… подавился!
Чтобы… чтобы…
— Леха, ты закусывай, — подвинул ему банку открытой тушенки Харченко.
— Нет, — мотнул тот головой. — Да…
Выпил залпом браги и опять головой мотнул:
— Чтоб им всем сукам!… - и грохнул по столу кулаком.
— Я его отведу, — встал Клепкин.
— Да уж, — согласился Валентин. И на Николая глянул. — Что припозднился
лейтенант?
— Пополнение прибыло. Разбирался.
— А, ну, хорошее дело. Двигайся, выпьем. Сигареты вон бери. Трофейные.
— Пусть поест человек, — отрезала строго Мила.
Старыгина вывели, Света с Тимофеем танцы затеяли. А Санин смотрел на них и
капусту жевал, делая вид что не видит Осипову, не чувствует, как та, подперев
подбородок рукой, чуть не лежит на нем.
Странно, не нравилось ему это. Девушка симпатичная, правильная, фигура стройная
— все при ней. А не нравилась.
— Потанцуем? — спросила, засмотревшись на пару.
— Не умею, — буркнул.
— Совсем? — посмотрела ему в глаза. — Врешь ведь, — улыбнулась.
— Не лгу.
— Хочешь, научу?
— Ноги оттопчу.
— Стерплю.
— Не стоит, — глянул на нее. Женщина отодвинулась, затосковала.
Политрук Семеновский внимательно посмотрел на нее, на Николая и тихо сказал
женщине:
— Не лезь ты к нему. Женат он.
— А что я, Владимир Савельич? Я ничего.
Санин жевал капусту как траву и чувствовал себя медведем в посудной лавке. И
чего пришел?
Лена, Ленка, Леночка, — комом вставала капуста в горле.
Сколько прошло?
Кой черт с ним тогда случился, сейчас происходит? Кто она ему, что? А дышать без
нее так и не может.
Первач глотком в горло закинул, хлопнул кружку, закурил.
— Давно погибла?
— Что? — уставился на Харченко. Тот пытливо смотрел на Николая, щуря глаз от
табачного дыма.
— Жена, говорю, давно погибла?
Санин помолчал и глухо бросил:
— В июне.
Володя налил всем браги и молча поднял кружку, выпил. Крякнул, прижав кулак к
губам:
— Что земля пухом, всем ушедшим от нас, — прохрипел.
— Мертвых помнить надо, а живым жить, — высказалась Мила с заметным
раздражением. На лейтенанта покосилась: понял, о чем я?
— Вот вобьем в глотку Гитлера кол осиновый — будем жить, — кивнул политрук.
— Когда же это будет, Владимир Савельевич? — протянула женщина с тоской.
— Будет, сержант Осипова, будет.
— Скорей бы, сил ведь нет смотреть что творится, — вздохнула, начала капусту
жевать, подбирая с тарелки прямо пальцами. Взгляд задумчивый, печальный — на
Колю. А тот курил, смотрел перед собой, и вроде на смеющуюся над шутками
Шульгина Мятникову, а видел Лену. Стояла та у окна вагона и улыбалась ему. Коса
по груди вилась, ветер волосы обдувал, полоская светлые занавески на окне.
И будто живая Леночка, жива. Руку протяни — дотронешься.
Санин улыбнулся светло — Света удивленно бровь вскинула и, мужчина очнулся,
нахмурился отворачиваясь. Больше не стоит пить — грезится уже.
