Николай Задонский - Смутная пора
Мазепа представил Шафирову историю своей любви к Мотре в смешном виде. Не пощадив чести девушки, он выставил Кочубея «обиженным дураком», помышляющим лишь о мести за потерянную невинность дочери.
И теперь, в ответ на известие о новом доносе Кочубея, гетман продиктовал Орлику пространное письмо к Шафирову, объясняя злобу судьи той же «смеху достойной амурной историей». В доказательство он приложил маленькую любовную записку, только что полученную от Мотри из монастыря.
Авантюрист и бродяга Орлик, человек без совести и чести, даже рот раскрыл от изумления.
III
И все же Мазепа не мог оставаться спокойным. Его тревожила неопределенность положения. Пугал каждый стук, каждый шорох. Он стал крайне раздражителен. Мало ел и спал, перестал следить за собой. На посеревшем лице резче обозначились рытвины морщин, глаза утратили живость, седые усы обвисли совсем, по-стариковски, щеки и подбородок покрылись седой, колючей щетиной.
Гетман понимал, что вести долго двойственную политику он не сможет. Между тем он все еще не знал, когда шведы выступят из Саксонии.
Беспокоил и король Станислав… Он очень болтлив, может случайно выдать… И потом: почему Станислав до сих пор ничего не говорит о независимом украинском королевстве, а отделывается лишь намеками о предоставлении гетману титула владетельного князя о каких-то герцогствах Витебском и Полоцком?..
Не было у Мазепы уверенности и в том, как отнесется к его замыслу казацкая старши?на. Многие полковники недовольны царем, но согласятся ли они на измену – неизвестно.
О народе Мазепа не думал. Иезуитское воспитание, полученное им, приучило его презирать простых людей. Иезуиты считали простой народ неспособным к самостоятельному проявлению своей воли, они учили, что народ сам по себе представляет стадо, которое всегда послушно идет за пастырем. Поэтому не удивительно, что Мазепа, придерживавшийся таких воззрений, полагал, что казаки и хлопы должны поступить так, как прикажет старши?на и полковники…
Войнаровский пока Мазепу не тревожил. Племянник знает только, что ему надо знать. Пусть себе на здоровье мечтает о народной вольности и служит ему, Мазепе. Дальше будет видно…
Орлик? Этот кое-что уже знает, но все-таки следует поразмыслить… Писарь умен, служит верно и усердно… Гетман скрыл его прошлое, сделал генеральным, щедро оплачивает каждую услугу. Продавать благодетеля писарю нет смысла. А вдруг? Кто знает темную, как омут, душу этого бродяги?..
Мазепа представил себе десятки соблазнов и возможностей.
Нет, лучшего положения Орлик никогда не добьется, – значит, и изменять выгоды ему нет. Следует, однако, испытать и окончательно связать его с собой.
Ночь. Гетман лежит в кровати. Свеча на столе освещает его лицо, которое кажется болезненным и дряхлым. Дверь в соседнюю комнату открыта. Слышен сухой скрип пера. Орлик еще работает.
Гетман, кряхтя, приподнимается:
– Ты скоро кончишь, Филипп? Дело есть…
– Сейчас, ваша ясновельможность, – подобострастно отзывается писарь.
Он входит мягко, по-кошачьи. В трех шагах от кровати почтительно останавливается.
– Что изволите приказать, пане гетман?
– Вот, – морщась, достает гетман письмо, запрятанное глубоко под подушки, – вот возьми… Я не вспомню цифирь… Старею, что ли?
Орлик протягивает руку. Серые, хитрые глаза щурятся над бумагой:
– Рука ее светлости княгини Дольской…
– Да… Черт ее просит с письмами, – сердито ворчит Мазепа. – Ты прочти вслух… Да заслони свечу… Глаза болят.
Орлик прикрывает свет шелковым зонтиком, склоняется над письмом. Гетману хорошо видно его лицо, писарь не может скрыть удивления. «Молод еще», – думает гетман и усмехается.
– Ты почему медлишь и не читаешь? Ты же без ключа привык к цифирным письмам…
– Я княгинино письмо прочитаю без ключа, но здесь еще записка короля Станислава… – встревоженно говорит Орлик.
– Стой! Этого не может быть! – приподняв голову с подушки, изумляется Мазепа.
– Здесь подпись его имени и печать, прошу прощенья…
– Дай сюда! Посвети!
Мазепа читает сам, приходит в ужас. Рука безжизненно опускается, записка падает на пол.
– Ох, проклятая баба! – стонет гетман. – Ты погубишь меня…
Орлик поднимает записку. Бережно кладет на стол вместе с письмом. Мазепа лежит молча, задумавшись.
– Ума не приложу, как поступить с письмами, – наконец тихо говорит он, пытливо глядя на Орлика. – Посылать ли письмо царскому величеству или удержать?
«Ох, хитра же крашеная лисица», – думает писарь, а вслух, едва сдерживая неподобающую улыбку, отвечает:
– Ваша ясновельможность, сам изволишь рассуждать своим разумом, что надобно посылать. Этим самым и верность свою непоколебимую явишь, и большую милость у царского величества получишь.
– Ладно… Читай письмо княгини…
Орлик прочитал. Княгиня извещала, что какой-то ксендз выехал из Польши и везет от короля Станислава проект трактата с гетманом. Княгиня просила прислать за ксендзом своего доверенного.
– Сожги письмо! – приказал Мазепа, когда писарь кончил чтение.
Орлик письмо сжег. Гетман приподнялся с кровати, дотронулся до его плеча:
– Посоветуемся с тобой утром, Филипп. А теперь иди домой и молись богу: да яко же хощет, устроит вещь… Он ведает, что я не для себя чиню, а для вас всех, для жен и детей ваших…
На другой день рано утром Орлик застал гетмана сидящим за столом. Видно было, что Мазепа спал плохо, помутневшие глаза его слезились. На столе перед ним лежал крест.
– До сих пор, – сказал он писарю, – я не смел прежде времени объявить моего намерения и тайны, которая вчера случайно тебе открылась. Я не сомневаюсь в твоей верности и не думаю, чтобы ты отплатил мне неблагодарностью за толикую к тебе милость, любовь и благодеяния, однако ты еще молод и недостаточно опытен в таких оборотах… Можешь по доверчивости или неосторожности проговориться и тем всех нас погубишь… Но, – тяжело вздохнул гетман, – раз ты уже знаешь тайну, держи язык за зубами крепко. И ведай, что я замыслил отделить Украину от Московского государства не ради своих приватных прихотей, а дабы не погибла отчизна наша… В том тебе клянусь на святом кресте.
Мазепа поцеловал крест, вытер платком глаза.
– А теперь для большей верности ты тоже присягни, что будешь мне верен и никому не откроешь тайны…
Орлик, присягнув, сразу осмелел:
– Ежели виктория будет за шведами, – заметил он, – то, ваша вельможность, и мы все будем счастливы, а ежели – за царским величеством, тогда все мы пропадем…
– Яйца курицу не учат! – сказал гетман. – Дурак, разве я, чтобы прежде времени свои намерения высказать! Я буду хранить верность царскому величеству до тех пор, пока не увижу, с какой силой идет король Станислав и какой успех покажут шведы… А теперь напиши письмо канцлеру Головкину про подсылку, что сделал нам король Станислав… Записку его тоже надо послать в доказательство верности…
Орлик написал письмо. Гетман подписал его, но оставил при себе:
– Я пошлю письмо и записку Войнаровскому. Он скорей и верней представит их канцлеру… Ты же поезжай к Дольской и тайно доставь ко мне того посла, ксендза…
| – А хорошо ли получится, ваша ясновельможность? – спросил Орлик. – Надо для осторожности лицо ксендза знать или хотя бы примету его.
– Ты и знаешь. Сам его ко мне провожал в Жолкве…
– Так то же пан Зеленский, прошу прощенья. Ректор школы Винницкой, – изумился Орлик.
– Он самый, – ответил Мазепа.
И, провожая писаря, гетман счел нужным еще раз назидательно предупредить его:
– Смотри, Филипп, теперь я ничего от тебя не таю, держи и ты верность крепко. Ведаешь сам, в какой я милости у государя, не променяют там меня на тебя. Я богат, ты беден, а Москва гроши любит… Мне ничего не будет, а ты погибнешь…
IV
Наступил новый, 1708 год.
Шведы перешли Вислу и двинулись в Литву.
Защищавший мост на реке Неман у города Гродно русский двухтысячный отряд под командой бригадира Мюленфельда не выдержал натиска шведских драгун. Гродно был занят неприятелем.
Приказав русским войскам отступать и опустошать окрестный край, чтобы ничего не доставалось врагу, царь Петр заложил квартиру в Вильно.
«Ради бога, – пишет он отсюда Меншикову, – дай скорей знать, куда пойдет неприятель?»
Однако даже всеведущий Данилыч не мог ответить на этот вопрос. Куда? В Лифляндию или на Новгород? На Смоленск или на юг – в Украину?
Карл ничем не выдавал своих намерений.
Но обмануть Петра ему все-таки не удалось. Заботясь об обороне своей страны, Петр тщательно учитывал все возможности и готовился решительно преградить неприятельским войскам путь на любой из избранных ими дорог.
Опасаясь за Петербург, он быстро устраивает оборону Полоцка, Новгорода, Пскова, одновременно принимает меры к защите Смоленска и укреплению украинских городов.
