Стефан Цвейг - Погребенный светильник
Целый день Вениамин и его немой провожатый шли по пустынной местности. За ними тихо и терпеливо трусил мул, тащивший притороченный поперек спины гроб. Иногда они проходили мимо бедных, покрытых пылью хижин, но Вениамин нигде не останавливался на отдых. Всех встречных он приветствовал пожеланием мира, но избегал любых разговоров. Ему не терпелось завершить начатое дело и опустить светильник в могилу. Он еще не знал, где это произойдет, и какое-то непонятное, смутное опасение мешало ему выбрать место. «Мне дважды был дан знак, — смиренно думал он. — Я дождусь третьего». Так и брели они весь день вдвоем, а земля постепенно полнилась темнотой, и над холмами уже парила на черных крыльях ночь. Небо заволокли тяжелые облака, скрывшие луну, уже давно, судя по ее легкому мерцанию над вершинами, стоявшую высоко в небе. До ближайшего селения оставался час или два пути, там можно было остановиться на ночлег. Но Вениамин упрямо шел и шел вперед, рядом с ним шагал немой слуга с лопатой на плече, а за ними столь же неутомимо трусил мул.
Внезапно мул споткнулся и встал. Слуга взял его за узду, чтобы сдвинуть с места. Но тот, упершись в землю передними ногами, оттолкнул немого и злобно огрызнулся. Животное заупрямилось. Рассерженный немой сорвал с плеча лопату, чтобы черенком ткнуть упрямца в бок, но Вениамин схватил его за руку и приказал оставить животное в покое. Может быть, эта задержка в пути и есть какой-то знак или указание свыше.
Вениамин огляделся. Вокруг расстилалась темная, окаймленная холмами, безлюдная равнина: не было поблизости ни дома, ни хижины. «Должно быть, мы сбились с дороги в Иерусалим, — подумал Вениамин. — Местность подходящая, никто нас здесь не увидит и не услышит». Он воткнул в землю посох: почва хорошая, плодородная и без камней. Здесь легко будет выкопать могилу, а окружающие холмы защитят ее от бродячих песков, которые обычно легко заносят следы. Теперь нужно было сделать окончательный выбор. Вениамин долго смотрел направо, долго смотрел налево, его одолевали сомнения. И вот с правой стороны, на расстоянии трех или четырех полетов камня от дороги, заметил он стоящее в чистом поле тенистое дерево, странным образом напоминавшее по высоте и силуэту другое дерево на холме в Пере, под которым он отдыхал, когда дошла до него весть о спасении светильника. Он вспомнил свой сон и перестал сомневаться. Он тут же приказал немому снять гроб со спины мула, и что же? Как только это было сделано, мул оживился и так быстро двинулся к дереву, что Вениамин почувствовал теплое дуновение его ноздрей на своей руке. Да, это здесь, решил он и дал знак слуге начинать работу. Старательно, послушно и легко, под серебристый звон лопаты, немой вскопал немую землю на нужную глубину. Теперь оставалось последнее дело: опустить в нее светильник. Ничего не подозревающий слуга медленно приподнял драгоценную ношу, и гроб мягко соскользнул вниз. Он лежал ровно, словно вытянувшись, готовый к вечному сну и хранящий в деревянной своей кожуре драгоценное зерно. Пройдет немного времени, и дышащая, зеленеющая, рождающая побеги, вечно живая земля скроет его под своей оболочкой.
Вениамин благоговейно склонился над могилой. «Я свидетель, последний свидетель, — думал он, в который раз ужасаясь силе этой тягостной мысли. — Отныне я один на всей земле знаю тайну нашего светильника. Никто, кроме меня, не узнает и не догадается, где его могила». Но в это мгновение луна откинула закрывающую ее лик завесу; облака, которые с вечера мешали ей сиять, вдруг немного раздвинулись, и сильный луч света устремился вниз, словно посреди неба глянул из-под темных век огромный белый глаз. Нет, не глаз смертного, затененный ресницами, мягкий и бренный, но круглое и твердое, как бы ледяное око, вечное и несокрушимое. Взгляд его проник в глубину открытой могилы: в сиянии луны стали заметны четыре резных выемки на крышке и в белом потоке света сверкнула, как металл, гладкая поверхность гроба. Один-единственный взгляд был брошен вниз с бесконечной высоты; потом облака снова заволокли блуждающую луну. Но Вениамин знал: было другое око, кроме его глаз, которое заметило, где погребен светильник.
По его знаку слуга засыпал могилу и разровнял над ней землю, и, как только работа была закончена, Вениамин велел слуге возвращаться домой, взяв с собой мула. Немой отчаянно жестикулировал, пытаясь объяснить старику, что не следует оставаться одному в чужом безлюдном месте, что здесь водятся дикие звери и разбойники, что он хочет проводить доброго господина хотя бы до ближайшего постоялого двора. Но старец решительно и властно приказал недоумевающему немому точно исполнять его приказание и сердито прогнал его прочь. Старик с нетерпением ждал, пока человек и мул скроются за поворотом дороги, чтобы остаться наконец наедине с безмерно пустым открытым небом, в неохватной всеобъемлющей ночи.
Он еще раз приблизился к могиле и, склонив голову, прочел заупокойную молитву: «Да святится великое имя Твое во веки веков в этом мире и других мирах и во дни восстания из мертвых». Он испытывал сильное желание соблюсти обычай и положить на могилу хотя бы камень или отметить ее каким-то другим знаком. Но ради соблюдения тайны он превозмог себя и, не оглядываясь, зашагал прочь от могилы, сам не зная куда. В пустоту. С того момента, как он умиротворил менору, у него больше не было цели. Все его страхи исчезли, и душа больше не трепетала в неуверенности. Он выполнил свое предназначение. Отныне Богу решать, останется ли светильник сокрытым до конца времен, а народ рассеянным по всей земле, или же народ наконец вернется на родину, и светоч восстанет из своей никому не ведомой могилы.
Старик шел сквозь ночь с ее темной игрой облаков и сиянием звезд, и с каждым шагом в душе его оживала радость. Груз и тяжесть многих прожитых лет исчезли как по волшебству, и тело его наполнила никогда прежде не испытанная легкость. Его изношенные суставы, словно смазанные мягким теплым маслом, вдруг обрели подвижность, он не шел, а словно парил над водой, окрыленный и свободный. Летящая походка, поднятая голова, свободный взмах руки. Он даже мог — или ему пригрезилось? — впервые снова поднять размозженную руку. Кровь его согрелась и забродила в позвоночнике, как сок в стволе дерева, он чувствовал, что она, звеня, поднимается и стучит в виски. И вдруг он услышал, как со всех сторон грянул великий хор. Он не знал, то ли это поют мертвые под землей, братски приветствуя его возвращение на родину, то ли это теплое брожение снизошло на него со звезд, которые сияли все ярче. Ничего он не знал. Он шел и шел, словно несомый на крыльях, дальше и дальше в опьяняющую ночь.
* * *На следующее утро купцы, направлявшиеся в Рамалу, нашли в поле недалеко от дороги мертвого старика. Неизвестный лежал на спине, с непокрытой головой, широко разбросав руки, словно обнимая нечто бесконечное. Ладони с разжатыми пальцами словно ожидали подарка; просветленное лицо было безмятежным, глаза открыты. И когда один из купцов наклонился над покойником, чтобы набожно закрыть их, он увидел, что они полны света и в их круглых крупных звездах отражается все небо.
Но скрытые под бородой уста незнакомца были строго сжаты. Казалось, он и после смерти стискивает зубами некую тайну.
* * *Поддельный светильник спустя некоторое время также был доставлен в Иерусалим и по повелению Юстиниана установлен под алтарем в церкви. Но оставался он там недолго. Ибо в город вторглись персы и разбили и расплавили эту менору, чтобы изготовить из золота браслеты для своих женщин и цепь для своего царя. Творения рук человеческих бренны и подвержены разъедающей власти времени и разрушительным умыслам людей, а потому и этот символ, копия, изготовленная золотых дел мастером, исчезла бесследно и навсегда.
Но вечный светоч, скрытый благодаря тайне, ждет своего часа, неизвестный и неуязвимый. Над его могилой шумят времена, народы веками спорят друг с другом за его землю, чужие племена, все новые и новые, воюют за его сон, но никакой разбой, никакая корысть не сумели посягнуть на него. И ныне ступает по скрывающей его земле чья-то торопливая нога, усталые путники в жаркий полдень сидят на обочине рядом с ним и дремлют рядом с его дремой, но никто не догадывается о его близости, и ничье любопытство еще не проникло в глубину его могилы. Как всегда, тайна Бога покоится во тьме времен, и никто не знает, сокрыта ли она навек, утрачена ли для народа, который все еще, не зная мира, странствует с чужбины на чужбину? Или в день, когда народ обретет себя, обретет мир, кто-нибудь найдет менору и она снова засияет в мирном храме?
Примечания
1
Без огня и меча(лат.).
