Валентина Лелина - Мой Петербург
И задумчивая совесть,
Тихо плавая над бездной,
Уводила время прочь.
А. БлокСколько превращений было назначено Петербургу в пространстве и во времени с самого его основания! Сколько обличий ему суждено было принять. «Проклятое место», «чиновный, мундирный город», «чёрствый и пустой», «немецкое пятно на русской карте»… И это ещё не все маски Петербурга.
Чем же он был в действительности, этот странный, немыслимый город, преодолевший пространство замкнутого национального бытия и вышедший на «всемирно-историческую арену», как всем показалось, в маскарадном костюме? Не потому ли так полюбились в Петербурге маскарады, что притворство стало его натурой? Иностранцы пожимали плечами и тихонько потешались, потупив глаза: всё здесь казалось пародией на Европу. Русские молчаливо хмурились: немецкое и голландское платье было непривычно и неудобно, туфли с пряжками сдавливали ноги, дома были отстроены наскоро, при малейшем ветре слетала черепица, а стены тряслись, когда мимо проезжали экипажи, потому что под фундаментом было болото.
Никуда не денешься — болото. Природа здесь так же непохожа на природу русской земли, как и племя, ютящееся в окрестностях Петербурга, — на русский народ.
Конечно, сквозь глухое враждебное чувство к этому городу где-то в подсознании проступало чувство торжества: столица на покорённой, отвоёванной земле! Но в долговременность её жизни мало кто верил. Игрище с маскарадными переодеваниями. Днём маскарад в Сенате, вечером — на ассамблее:
«В большой комнате, освещённой сальными свечами, которые тускло горели в облаках табачного дыму, вельможи с голубыми лентами через плечо, посланники, иностранные купцы, офицеры гвардии в зеленых мундирах, корабельные мастера в куртках и полосатых панталонах толпою двигались взад и вперед при беспрерывном звуке духовой музыки. Дамы сидели около стен; молодые блистали всею роскошию моды.
…Барыни пожилые старались хитро сочетать новый образ одежды с гонимою стариною: чепцы сбивались на соболью шапочку, а робронды и мантильи как-то напоминали сарафан и душегрейку. Казалось, они более с удивлением, чем с удовольствием, присутствовали на сих нововведённых игрищах и с досадою косились на жён и дочерей голландских шкиперов, которые в канифасных юбках и красных кофточках вязали свой чулок, между собою смеясь и разговаривая, как будто дома» (А. Пушкин).
А между тем, вся эта безумная затея, весь этот маскарад как-то слишком затянулся. И декорации для него всё разрастались. Они не выглядели такими уж картонными. Их было нелегко свернуть, спрятать до следующего костюмированного бала. Дворцы громадные, каменные, с флигелями и кухнями. Великолепные сады. И царь обещал: «Если проживу три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».
…Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград…
Но это будет потом, потом. А пока для сада привезена морем, из Венеции, беседка из алебастра и мрамора. И уже стали мостить камнем улицы. Правда, ещё и через сто лет путешествующий француз напишет с раздражением:
«Здесь, где климат всё разрушает, строят дворцы из дерева, дома из досок и храмы из гипса; поэтому русские рабочие всю свою жизнь перестраивают летом то, что зима разрушила».
Жёлтый пар петербургской зимы,
Жёлтый снег, облипающий плиты…
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.
…Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.
Ах, как часто эти «бесплодные хотения» петербуржцы топили в вихре маскарадов… Маскарады были завезены из Европы. Грандиозный «машкерад» был устроен в Петербурге в 1723 году по случаю годовщины Ништадтского мира и встречи ботика Петра I, приведённого в Петербург из Москвы.
А 17 января 1740 года, когда жестокий холод сковал город и мороз достигал 45–50 градусов ниже нуля, состоялся шутовской маскарад со свадьбой в Ледяном доме. На набережной Невы между Зимним дворцом и Адмиралтейством изо льда было выстроено здание для свадьбы шута Голицына с шутихой Бужениновой. Сам дом, по словам современников, «ледяной прозрачностью и синяго цвету на гораздо дражайший камень, нежели на мрамор, походил». Дом был украшен множеством ледяных же изделий: так, на ледяном слоне в натуральную величину сидел ледяной проводник-персиянин, и слон выбрасывал из хобота днём воду, а ночью — зажжённый факел нефти. Создать это ледяное строение могло только маскарадное сознание аннинского времени.
Впоследствии маскарады приурочивали к коронационным торжествам или святкам. Начатые из-под палки, они неожиданно прижились и стали явлением не просто городской жизни, но именно петербургской. Они несли в себе черты времени. В них причудливо сочетались мотивы народных гуляний с увлечением античностью и средневековьем.
Машкерады XVIII столетия отличались грубой веселостью, простотой нравов, жесткими правилами:
«Ещё на лестнице послышались песни, хохот, писк, кваканье, говор на разные голоса. Как огромный гремучий змей, втянулись переряженные в зал, сгибаясь в кольцы и разгибаясь в бесчисленных изворотах. Тут были инка, гранд и донна, испанцы. Шлейф донны несли два карла. Сбитенщик с огромным подушечным брюхом давал руку турку, трубочист — великолепной Семирамиде в фижмах, чертёнок — капуцину. Тут выступал журавль, у которого туловище было из вывороченной шубы калмыцкого меха, шея — из рукава, надетая на ручку половой щетки, нос — из расщеплённой надвое лучины, а ноги — просто человеческие в сапогах. Рядом ревел и медведь: эту роль играл человек в медвежьей шубе вверх шерстью.
Одним словом, тут был полный доморощенный маскарад, какой только младенческое искусство тогдашнего времени могло устроить. В затеях подобного рода наши предки не были изящны; зато они веселились не равнодушно, не жеманно. Один только рыцарь, запаянный с ног до головы в благородный и неблагородный металл, отличался приличием и богатством своей одежды; он один хранил угрюмое молчание» (И. Лажечников).
…И стрельчатые ресницы
Опускает маска вниз.
Снится маске, снится рыцарь…
— Тёмный рыцарь, улыбнись…
Он рассказывает сказки,
Опершись на меч.
И она внимает в маске.
И за ними — тихий танец
Отдалённых встреч…
В этой «отдалённой встрече» уже маячит силуэт XIX века, когда маскарады становились всё утончённее, таинственнее и злее. А там, на исходе первого столетия жизни Петербурга, его вельможи тешились самым беззастенчивым образом.
В первые годы царствования Екатерины II придворные увеселения были распределены по дням: в воскресенье назначался бал во дворце, в понедельник — французская комедия, во вторник — отдых, в среду — русская комедия, в четверг — трагедия или французская опера, причём в этот день гости могли являться в масках, чтобы из театра прямо ехать в вольный маскарад.
«Рассказывают, что екатерининского министра Безбородко зимою по воскресеньям всегда можно было встретить в маскараде у Лиона, на Невском (где был купеческий клуб, у Казанского моста); здесь он проводил время до пяти часов утра. В восемь часов утра его будили, окачивали холодною водою, одевали и полусонного отправляли во дворец, где только у дверей императрицы он становился серьёзным и дельным министром.
Государыня и сама езживала в маскарады, где садилась в ложу замаскированная. Екатерина ездила на такие маскарады всегда в чужой карете, но полиция тотчас же узнавала государыню по походке и по неразлучной при ней свите. Она очень любила, когда перед ней маски плясали вприсядку» (М. Пыляев).
Екатерина любила устраивать непреднамеренные маскарады. По её указу в день вечерних собраний в здании Зимнего дворца были заранее приготовлены маскарадные наряды. Вдруг, по внезапному распоряжению, дамы и кавалеры наскоро и без разбора одевались и выходили в масках, так что одни других не сразу узнавали.
По пятницам маскарады давались при дворе. В субботу полагался отдых.
Многие столичные увеселения XVIII столетия представляли собой маскарад. Такой была карусель 1766 года в специально построенном на Дворцовой площади амфитеатре. Карусель состояла из четырех кадрилей: славянской, римской, индийской и турецкой. В день карусели, 16 июня, в два часа пополудни был дан сигнал из трёх пушек с крепости адмиралтейской, чтобы дамы и кавалеры каждой кадрили собирались в назначенные им места: славянская и римская — у Летнего сада, в поставленные на лугу шатры, турецкая и индийская — в шатрах в Малой Морской.
