Август Шеноа - Крестьянское восстание
– Сделаю, уважаемый свекор, ваше желание для меня закон. Знаю, что подлинное счастье можно строить только на любви и что любовь от бога. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб вышло по-вашему.
– Спасибо тебе, добрая душа, – сказал старик, целуя сноху в лоб, – бог благословит тебя и твое потомство. А теперь я пойду к мужчинам, у нас еще предстоят важные переговоры, а ты делай как знаешь.
Подбан направился к кружку мужчин, которые оживленно разговаривали посреди двора.
– Господа и братья, – обратился он к ним, – нам надо переговорить до ужина. Потому прошу со мной в верхние покои замка, а вы, молодые люди, можете повеселиться с дамами. Придет время, когда забота о государстве ляжет и на ваши плечи.
Старшие и их сыновья последовали по лестнице за подбаном, молодежь разбежалась по саду. Марта осмотрелась – ни Милича, ни девушек во дворе уже не было. Молодая женщина вышла за стены замка поискать младшую сестру в большом парке. Искала ее повсюду: под огромными деревьями, в тени высоких елей и лиственниц, в цветущем кустарнике, но Софики и след простыл. Иногда ее останавливали дамы, которые гуляли по парку, щебетали и смеялись веселым шуткам отца Дидака. Наконец (это было уже под вечер), она дошла до конца парка, где он спускается к дороге. Услыхав издалека громкий разговор и узнав голос Софики, Марта спряталась за беседку из граба, откуда, не будучи замеченной, могла за всем наблюдать. Перед беседкой стояла, скрестив руки и опустив голову, Софика, нежная полнолицая девушка с золотистыми волосами, которые спадали по ее плечам на светло-голубой наряд. В ее черных глазах дрожали слезы, а на алых губках играла сладостно-горькая улыбка. Рядом с ней Марта увидела молодого Милича, почтительно с ней разговаривавшего, а перед ними молча, в слезах, стояла Яна, дочь слепого Юрко из Брдовца.
Милич говорил:
– Простите, что я вас остановил. Когда старшие собрались вести серьезный разговор, я спустился из замка на дорогу. Там я встретил эту плачущую девушку, которая ходила перед замком, бросая на него беспокойные взгляды. По одежде я узнал в ней хорватку и спросил, что ей надо. Она ответила, что ищет вас, но боится войти в замок, где сегодня столько господ. Я предложил провести ее к вам, и вот она!
– Спасибо вам за доброе дело, молодой господин, – проговорила сквозь слезы Яна, – теперь я уж больше не боюсь, теперь я у своей сестры, у барышни Софики.
– Да, дорогая Яна, ты у своей сестрицы, – сказала барышня нежным голосом, протягивая руку крестьянке. – Рада, что ты пришла. Давно мы не видались, моя дорогая. Видишь ли, злые люди не позволяют мне жить спокойно с матерью в Суседе, и я принуждена быть здесь, у своей сестры Марты. Скажи, Яна, зачем ты меня искала, какая радость тебя сюда привела?
– Увы, не радость, – крестьянка покачала головой, – а большое, большое горе.
– Горе? Боже мой! Какое же горе, бедняжка? – живо спросила София, подходя к Яне и кладя ей руку на плечо.
– Значит, вы так-таки ничего не слыхали? – И крестьянка быстро вскинула на нее глаза.
– Ничего, родная, рассказывай!
Яна потупила взор и не отвечала. Она покраснела, крупные слезы навернулись на глаза, и, теребя дрожащей рукой передник, бросила взгляд на Милича.
– Говори, – повторила София, – не бойся, это добрый человек.
Яна подняла глаза и посмотрела на Софию так грустно, как будто у нее сердце разрывалось.
– Я вам скажу, барышня, – проговорила она сквозь слезы, – должна сказать, ведь затем и пришла. Я собиралась выйти замуж…
– Замуж? За кого?
– За Джюро Могаича, свободного крестьянина из Стубицы.
– Ну?
– Ну… и… ох… все пропало! Господин Тахи забрал его ночью в солдаты. Нет его, нет от него вестей. Может быть, он ранен, а может быть – боже мой! – убит, убит… – И девушка, закрыв лицо руками, громко заплакала.
– А тебе этот парень дорог?
– Дорог ли? Ох! После бога – самый дорогой на свете! Вам этого не понять, ваше сердце еще не нашло своего избранника.
София слегка вздрогнула и покраснела.
– У кого сердце не затронуто, тому этого не понять. И я не понимала; думала, люди женятся по привычке. Но стоило мне его потерять, как я поняла, сколь глубоко он жил в моем сердце; ешь, пьешь, работаешь, спишь, молишься, а думаешь все о нем. Боже, боже! За какие грехи на меня, бедную, свалилось такое горе, и как раз накануне столь огромного счастья! Ох, сестрица, – зарыдала Яна, совсем забывшись и обеими руками схватив руку Софии, – помоги, бога ради! Ты мне молочная сестра, господская дочка. Я тебя искала в Суседе, но вас, благородная барышня, там не было. К вашей матери я не смела пойти, потому что она строгая, а я бедная. У меня никого нет близких из господ, кроме вас. Вот я и пришла сюда. Заклинаю тебя, освободи его! Сделай это во имя той, что выкормила тебя своим молоком. Помоги, иначе горе меня изведет. Когда-нибудь и твое сердце узнает любовь, и ты поймешь, как болит и страдает у меня душа.
Яна, плача, опустила голову на грудь Софии, и та привлекла ее к себе. Слезы блеснули на глазах молодой дворянки, и, гладя Яну по голове, она принялась ее утешать:
– Не плачь, сестрица, успокойся! Понимаю, как глубоко ранено твое сердце, как болит твоя душа. Тяжело потерять любимого. Но я сделаю все, что смогу. Пойдем в замок. Я поговорю с господином подбаном, он поможет скорее всех. Не правда ли, он может помочь, господин Милич? – обернулась она к молодому человеку, который, глубоко тронутый, наблюдал за этой сценой.
– Может, – ответил Милич, – и должен. С женихом Яны поступили несправедливо. И даю вам слово, что я позабочусь об этом бедняке.
– Спасибо вам, господин Милич, – сказала девушка, и в глазах ее, полных слез, отразилась все прелесть ее девичьей души.
– Я еще не заслужил вашей благодарности, – ответил быстро молодой человек, – к несчастью, в мире рождаются такие уроды, как Тахи, уроды, для которых чужое горе – высшее наслаждение. Но, к счастью, есть и честные люди, которые считают своим долгом облегчать чужое горе, следуя закону бога, заколу любви. Будьте здоровы!
– Вы не пойдете с нами в замок? – спросила робко София.
– Не могу, – ответил Милич, – внизу, на селе, меня ждет слуга с конем. Завтра чуть свет мне надо быть в Загребе, а я должен еще кое-что уладить у себя в имении.
– Тогда прощайте, господин Томо, – сказала девушка приглушенным голосом и нерешительно протянула молодому человеку руку. Томо ее взял первый раз в жизни. Вздрогнул, словно от удара молнии. Сильно закипела его кровь, мурашки побежали по телу. Он стоял неподвижно, точно ноги его вросли в землю, глядел в глаза девушки и сжимал маленькую мягкую ручку, как будто держал талисман своего счастья.
Ручка дрожала, дрожала и София, отвернув склоненную голову. В глазах ее сиял какой-то необычайный, загадочный блеск, точно звезда Венера пробилась сквозь густой туман, лицо ее покрылось румянцем, подобным весенней розе, а губы двигались, словно творили молитву господню.
– Прощайте! – шепнула девушка и не уходила.
– Прощайте! – сказал молодой человек, продолжая сжимать ее руку.
Девушка медленно подняла глаза, они странно блестели, на лице отразились в одно и то же время и радость и печаль; едва слышно она проговорила:
– Прощайте! Приезжайте скорей. Приезжайте… завтра! – Она вырвала руку, подхватила Яну и быстро пошла к замку. Все кружилось у нее перед глазами; казалось, небо сошлось с землей, и сквозь слезы она пролепетала Яне: – Сестрица, я чувствую, чувствую, как ты несчастна!
Только что она собиралась свернуть в аллею, как внезапно перед ней появилась Марта. Девушка вздрогнула и опустила глаза.
– Откуда ты, сестра? – спросила Марта. – Я уже давно ищу тебя по всему парку.
– Я… – смущенно ответила София, – вот, привела бедную Яну.
– Яна, – сказала Марта, – ты иди к замку, а мы сейчас придем.
Когда крестьянка отошла немного, Марта спросила серьезным голосом:
– София! Что с тобой?
– Ни… ни… чего, – пролепетала София.
Но Марта продолжала строго и кратко:
– Ты любишь молодого Милича, не так ли?
София ничего не ответила: она протянула руки, – бросилась сестре на грудь и сквозь громкий плач простонала:
– Сестра, дорогая сестра моя!
Марта взяла под руку очарованную девушку и молча повела ее в замок.
Было уже под вечер. Дневной свет слабо проникал в большой зал мокрицкого замка, где за длинным столом заседало собрание хорватских дворян, стариков и мужчин зрелого возраста. Пылкие, горячие люди, испытанные храбрецы, подчас и грубоватые, но с добрым сердцем. Во главе стола, на высоком стуле, сидел Амброз – спокойный, внимательный. Его белая борода словно выточена из камня; руки лежат на столе. Позади него стоял Степко – неистовый, дерзкий. Глаза его беспокойно бегали по залу. Он – как заряженное ружье, готовое каждую минуту выпалить. Немного дальше, с опущенной головой, стоял второй сын Амброза – Бальтазар, недоразвитый, бледный, сонный; он мало думал и ничего не говорил. Турополец господин Вурнович спокойно глядел перед собой, покручивая ус. Когда кто-нибудь высказывался, он только обдавал говорящего взглядом своих, как у крота, маленьких, колючих глаз; когда же он сам говорил, то резал своим острым словом, точно дамасской саблей. Священник церкви св. Недели, брюнет с крупным красным лицом, спорил в углу, оглядывая всех рысьими глазами. Коньский, вытянувшись на стуле, говорил холодно и размеренно, сопровождая своп рассуждения движениями указательного пальца, тогда как его свояк, господин Керечен, с четырехугольной загорской головой и узким лицом, сверкал кошачьими глазами и больше стучал по столу кулаком, чем рассуждал. Лысый старик Фран Мрнявчич, с короткими усами и длинным носом, соглашался или оспаривал чужие мысли только утвердительным или отрицательным кивком головы, в то время как его статный бородатый приятель Дружкович одним духом выпаливал десяток постановлений саборов. Самыми яростными были крапинские братья Секели; оба смуглые, оба злые, как рысь, говоря, они рассекали воздух руками. Позади этих людей сбились кучкой мелкопоместные дворяне, кто стоя, кто сидя, то горячась, то спокойно рассуждая, то крича, то умолкая.
