Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
— Это человек с хирургическим скальпелем?
— Я этого не говорил. Но вы хотите от меня слишком многого. Вы и так уже достаточно знаете о нем. Скажу только, что он легко поддался шантажу, им не пришлось даже прибегать к серьезным угрозам.
— Неужели это возможно?
— Я думаю, что страх, испытанный при падении с лошади, как говорил Жюль Ренар, заставил его забыть обо всех моральных принципах…
— Как вам не стыдно шутить по поводу подобных вещей?
— Что вы хотите, дорогая, я не единственный, кто предпочитает скорее потерять друга, нежели упустить возможность блеснуть своим красноречием.
Леа решила оставить эту тему.
— Вы так и не сказали мне, каким образом собираетесь спасти Сару.
— Вы действительно хотите это знать?
— Да.
— Я не могу доверить вам этого. Если вас арестуют, вы… Не спорьте, конечно же, вы заговорите, это всего лишь вопрос времени и способов. Я скажу вам только то, в чем вы сможете мне помочь. Посмотрите, вот мы и пришли к склепу, где я хотел бы оставить эти цветы.
— Кто здесь похоронен?
— Полина Тарн. Вам это, конечно же, ничего не говорит… Это поэтесса-лесбиянка, которую Моррас называл «сестричкой Бодлера», а великая Колетт описала в «Этих удовольствиях»… Она умерла совсем молодой, подорвав свое здоровье алкоголем и наркотиками. Она опубликовала поэмы под именем Рене Вивьен; некоторые из них хороши и трогательны, как и она сама.
Поцелуи твои мне горьки, словно слезы,
В ночь, когда не слышны даже птиц голоса,
Мы в экстазе слились без любви —
Как насильник и жертва…
— Как будто обо мне. Эта женщина, любившая только женщин, говорит о них так, как я говорю о мальчиках. Послушайте эти стихи:
Как грабитель в предвидении редкой добычи,
Я дрожу в лихорадке, когда меркнет закат,
А с рассветом с постели твоей я встаю, торжествуя,
И в триумфе моем — победившего варвара крик!..
— Неплохо, а? Что вы об этом думаете?
Леа наклонила голову и произнесла с обезоруживающей улыбкой:
— Уверена, что даже на смертном одре вы все еще будете говорить о литературе.
— Да услышат вас небеса, это действительно единственная вещь, ради которой стоит жить.
Он просунул букет фиалок через прутья решетки и уперся в нее лбом.
— Помолись за меня, забытая сестричка… — начал он и затем, не меняя позы, продолжал: — Леа, слушайте меня внимательно. Если все пойдет хорошо, через два дня Сара будет свободна, но она очень больна. Послезавтра, в три тридцать, вы должны быть возле продавца цветов, у входа на кладбище. Подъедет велотакси с серо-желтым откидным верхом. Вы подойдете и поможете выйти женщине в трауре. Это будет Сара. Заплатите за такси. Подадите ей руку и пойдете на кладбище. К вам подойдет молодой сторож, которого вы недавно видели. Вместе вы поможете Саре подняться по лестнице, ведущей прямо к могиле Рене Вивьен…
— Зачем заставлять ее подниматься по этой лестнице?
— Этот путь короче, чем по аллее, а за этой могилой я обнаружил открытую дверь одного из склепов. Я навел справки и узнал, что уже много лет сюда никто не приходит. На фронтоне написано: «Семья Мобюиссон». Откроете дверь. Я смазал петли и сделал ключ, вот он. Отведете ее туда.
Леа взяла ключ и положила его в карман.
— Под маленьким алтарем вы найдете продукты, лекарства и одеяло. Устройте Сару как можно удобнее.
— Это все, что вы нашли, чтобы спрятать Сару? У вас нет места получше?
Рафаэль Маль беспомощно развел руками.
— Я думал о борделе с мальчиками, где иногда бываю, но не совсем уверен в том, что немцы не посещают его тайком. Пока я не могу предложить ничего лучше.
Леа с раздражением вздохнула.
— С вашим планом бегства с авеню Анри-Мартен, по крайней мере, все в порядке?
— Не совсем.
— Как это «не совсем»?
— Имя, которое мне сообщила эта женщина, принадлежит мелкому подпевале. Не представляю, что можно от него получить, даже если хорошо заплатить.
— Зачем тогда выстраивать эту похоронную мизансцену, не будучи даже уверенным в том, что она пригодится?
Он скорчил печальную гримасу.
— Не браните меня, у меня нет никакого практического опыта. Но я хорошо подготовил это укрытие. Обещаю вам вытащить ее оттуда. У меня уже есть другая идея. В любом случае, если я не передумаю, через два дня она будет в этом склепе…
— Мертвая?
— Нет, живая. Когда все устроите, дайте ей ключ, пусть закроет за вами дверь. Объясните, что ночью мы заберем ее. В полночь постучат в дверь, и она услышит: «Будь разумной, о, скорбь моя, и успокойся…» Она должна ответить: «У мертвецов, несчастных мертвецов, странная скорбь…»
— Опять литература!
— Поэзия, мадемуазель, поэзия. После этого она отворит дверь и последует за пришедшим.
— Но она умрет от страха, проведя полночи взаперти в этом склепе!
— Сара — отнюдь не та женщина, которая может испугаться, даже в могиле, даже среди призраков.
— Замолчите, не хватало еще этого…
— Вы, конечно же, предпочитаете Мазуи и его ванну?
— Думаю, что предпочла бы все-таки призраков семьи Мобюиссон.
— Мне нравится ваше здравомыслие!
— Перестаньте смеяться!
— Вы все поняли?
— Да. Но скажу вам одно: если, к несчастью, случится так, что Сара не выберется оттуда или, выбравшись, будет вновь арестована, я буду считать, что это вы в ответе за все, я убью вас или… выдам вас…
С какой нежностью он на нее посмотрел!
— Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что ваша месть будет ужасной.
8
Когда Леа вернулась на Университетскую улицу, в квартире царила необычная суматоха.
Даже не дав ей снять канадку, Франсуаза, смеясь, схватила ее за руки и закружила — это была одна из любимых забав их детства.
Сначала Леа пыталась вырваться, но сестра держала ее крепко.
— Кружись, прошу тебя, кружись…
Леа сдалась: взявшись за руки, они кружились все быстрее и быстрее, визжа, как маленькие девчонки. Они забыли обо всем: исчезли стены прихожей, холод парижской зимы, серые тона военного времени… Прикрыв глаза, они оказались в мире ярких красок лангонского лета, солнца, заливающего террасу, равнин, теряющихся в бесконечности: им послышался веселый голос матери: «Франсуаза, Леа, да остановитесь же, голова закружится, и вы упадете!»
Ах! Ну и пусть кружится голова, пусть этот круговорот прогонит прочь видения и страхи последних дней! Лишь бы не слышать по радио Виши слащавый голос Тино Росси, который с утра до вечера воспевает Работу, Семью и Родину!
Не видеть вывешенных в метро, на деревьях, на дверях мэрий списков расстрелянных заложников! Не встречать на улицах детей и стариков с желтыми звездами на груди! Избавиться от стоящего в ушах крика изнасилованной и истерзанной Сары! Не чувствовать себя такой покинутой… такой одинокой! Одинокой… Лоран… Лишь бы это кружение не прекращалось! Лишь бы не разжались сжатые пальцы! Лишь бы все забыть… быстрей… еще быстрей…
— Осторожно!.. Вы упадете!..
Смеясь и плача одновременно, Франсуаза и Леа рухнули на пол, отлетев в разные концы прихожей.
Лиза поспешила к Франсуазе, в то время как Альбертина склонилась над Леа.
— Сумасшедшие девчонки, вы же могли разбиться, — причитала Лиза, глядя на свою внучатую племянницу, которая пыталась подняться с пола, все еще сотрясаясь от смеха.
— О-ля-ля! Вот это карусель!.. Никогда еще мы не кружились так быстро. Леа, где ты? Я ничего не вижу, все, как в тумане… Все продолжает кружиться. Тебе удалось встать?..
Леа не шевелилась. Она продолжала лежать на боку, лицо скрывали растрепавшиеся волосы. Испугавшись, Альбертина схватила ее за плечо и перевернула на спину. Бледная, с заострившимся носом, мокрыми от слез щеками, закрытыми глазами, Леа, казалось, была в обмороке.
— Скорее, Лиза, дай свой нашатырь.
— Но зачем? Я чувствую себя хорошо.
— Вот глупая! Да не для тебя, для Леа!
Лиза с трудом поднялась и засеменила с максимальной для себя скоростью. Она упала на колени рядом с распростертой на полу девушкой, осторожно приподняла ее голову и дала понюхать нашатырный спирт. Очень быстро ноздри Леа затрепетали, и она с отвращением отвернулась от склянки.
Франсуазе наконец удалось встать, но сразу же пришлось вцепиться в комод, чтобы не свалиться вновь. Головокружение понемногу проходило.
— Ага! Вот я и победила! Я встала раньше тебя. Ну же, напрягись.
А Леа, наоборот, прилагала все усилия для того, чтобы остаться в состоянии легкого головокружения, в котором она находилась.
Франсуаза присела возле нее на корточки и взяла за руки.
— Леа, послушай меня: завтра приезжает Отто!.. Мы сможем пожениться.
Леа почувствовала, как ее охватывает отвращение. Но у Франсуазы был такой сияющий, такой ликующий вид, что она подавила свою гадливость и почти естественно произнесла:
