Айбек - Навои
Из комнатки, прилегающей к голубятне, вышел, почтительно кланяясь, красивый старик с лицом наркомана и подведенными сурьмой глазами. В детстве султан часто бегал к этому старику покупать голубей и до сих пор сохранил к нему почтительную любовь.
Хусейн Байкара сел в тени фруктовых деревьев на край супы, покрытой шелковым ковриком. Старик вынес большую деревянную чашку с просом и рассыпал его по земле; затем он отворил все три дверцы голубятни. Десятки птиц с шумом вылетели на широкий двор и бросились подбирать зерна. Пестрые, сизые, белые голуби с торопливой жадностью клевали просо.
Следя за птицами — и прислушиваясь к рассказам старого голубятника о их повадках, Хусейн Байкара радовался, как ребенок.
Когда проса больше не осталось, старик издал какой-то странный звук и стал слегка помахивать длинной веткой. Пестрая стайка взметнулась в воздух. Хлопая в ладоши, старик заставил взлететь и птиц, искавших зерно на земле.
Султан Хусейн, заложив руки за спину и выпятив широкую грудь, поднял голову к небу и смотрел, не отрывая взгляда, на воздушную пляску голубей, весело носившихся в прозрачном горячем небе. Губы государя шептали:
— Эти птицы уносят в полете мое сердце…
В это время кто-то из присутствующих громким голосом прочитал строжу о голубях из «Беседы птиц» Ферид-ад-дина Аттара. Строка очень понравилась Хусейну Байкаре Покачивая головой, он несколько раз повторил слова повод.
Крылатые плясуны спустились с небесной сцены и стали возвращаться в свое жилье. Государь, потирая затекшую шею, удалился. Слуги доложили, что приготовления к пиру закончены.
Пирушка, как всегда, происходила в самом большем здании Баг-и-Загана. В центре, на груде шитых золотом подушек, восседал, поджав ноги, Хусейн Байкара. Подле него полукругом сидели красивые юноши, одинаково одетые и почти одного возраста. Они пребывали во дворце для придания большей пышности собраниям государя.
Справа и слева от Хусейна Байкары расположились вельможи, связанные родством с царствующим домом, и несколько неудачливых, царевичей, нашедших приют в чертогах султана. Беки, высшие чиновники, прочие гости и собутыльники занимали места, соответствовавшие их положению. Среди присутствующих было много ученых, поэтов, знаменитых гератских музыкантов и певцов. Все они часто бывали на подобных приемах и превосходно знали их распорядок.
Начавшись, как всегда, чинно и торжественно, собрание понемногу оживлялось. Хусейн Байкара предложил вниманию присутствующих свою новую газель. Ходжа Абдулла Мерварид, важный чиновник, который прекрасно декламировал стихи и тонко в них разбирался, прочитал ее. Поклонники и тюркской, и персидской поэзии возвели это стихотворение — газель на тюркском языке — в разряд высоких художественных произведений. Даже люди, мало понимавшие в поэзии, начали повторять отдельные строки и обсуждать их. Хусейн Байкара попросил поэтов изучить газель и написать на нее ответ. Затем стали рассказывать веселые анекдоты. Собравшиеся неумолчно хохотали. Особенно отличался знаменитый сатирик и остряк Абд-аль-Васи. Его слова и жесты смешили всех до упаду. После Абд-аль-Васи не осмелился выступить ни один затейник.
Стольники, бегая на цыпочках, ловко разостлали скатерти. Подали жареных гусей, баранину, манты[64] и другие кушанья. Яства сменялись одно другим. Личный стольник Хусейна Байкары подносил ему кушанья на особом блюде. Кравчие, расставив на серебряных подносах золотые кубки, с поклоном предлагали гостям вино. Хусейн Байкара первый взял в руки золотой кубок и подал знак собравшимся. Все опорожнили свои чаши в честь государя.
Хотя Хусейн Байкара в государственных делах редко вспоминал «установления» Тимура, в подобных собраниях он оставался верен традициям своего великого предка. Однако как ни старался султан Хусейн следовать Тимуру, время и среда внесли большие перемены. На пирах хромого завоевателя простота кочевника соединялась с необыкновенной пышностью. В те времена повара на огромных блюдах приносили зажаренные целиком жирные конские туши и громоздили их посреди комнаты, словно горы. Затем стольники руками, до самых локтей затянутыми в кожу, тут же на глазах присутствующих отрывали куски и раздавали гостям. Каждый должен был унести часть своей доли домой; считалось принятым растаскивать кости с блюда и грызть их. Но вино было не всегда; попойки устраивались не часто. Зато если принимались пить, то пили без меры, как пьют кумыс на летовках. Огромные, грубые, неуклюжие, простодушные богатыри, большей частью в монгольских одеждах, требовали на пиру друг от друга бесстрашия, выносливости и благородства. У кого оставалась в чаше хоть капля вина, тот должен был выпить одну за другой девять чаш не перевода духа. Если же из последней чаши можно было выцедить хоть одну каплю, — пей еще девять чаш.
У Хусейна Байкары тоже считалось, непреложным правилом пить, не оставляя ни капли, но правило это зачастую не соблюдалось. Наказанию подвергали только изредка, ради увеселения присутствующих.
Вино развязало языки и оживило пирующих. Время от времени поэты вставали с мест и, торжественно подняв чаши, декламировали стихи, сочиненные тут же или приготовленные заранее специально для данного случая. Оркестры, состоявшие из гиджака, тамбура, ная, лютни, бубна и других инструментов, исполняли арабские, персидские, турецкие, тюркские мелодии. Певцы пели песни, плясуны в праздничных одеждах летали среди широкого круга зрителей.
С наступлением сумерек зажгли свечи в золотых подсвечниках. Ковры, кубки, рубиновое вино, росписи на стенах — все засверкало. Собрание оживилось еще больше. Любители выпить наполняли чаши, не давая виночерпиям передохнуть. Хусейн Байкара выпил очень много, но был совершенно трезв. Чтобы поднять настроение, он то и дело предлагал гостям пить, но при этом украдкой следил за поведением каждого. Следуя своему обычаю, он поднялся с места и вышел через заднюю дверь, чтобы немного подышать чистым воздухом; он исчез так внезапно, что многие сначала даже и не заметили его отсутствия.
Маджд-ад-дин как будто только и ждал этой минуты; проскользнув через другой выход, он быстро юркнул наружу. Среди деревьев при бледном свете луны Маджд-ад-дин увидел Хусейна Байкару; он смиренно приблизился к султану и почтительно попросил уделить ему минуту внимания.
— Пойдем, послушаем вашу просьбу, — равнодушно ответил Хусейн Байкара и направился к маленькому домику;.
В это время позади султана, шагах в десяти от него, возникли две огромные тени: Маджд-ад-дин вздрогнул и запнулся, не зная, идти ли ему дальше или остановиться. Это были два страшных телохранителя государя Дулана и Будана. Где бы ни находился султан Хусейн, они всегда, особенно по ночам, следовали за ним, ловко прячась от людских, глаз. Про Будану и Ду-лану с полным правом можно было сказать: «Семь дедов — палачи, семь бабок — ведьмы». Оба были живым воплощением грубой силы; при одном звуке их имен люден бросало в дрожь. Руками этих рабов государь вершил свои темные кровавые дела.
Хусейн Байкара насмешливо посмотрел на Маджд-ад-дина. Будана и Дулана мгновенно скрылись, словно тени!
Государь вошел в маленький, богато украшенный домик. У Маджд-ад-дина еще тряслись ноги; не спросив даже разрешения, он присел против государя на корточки.
Теперь Хусейн Байкара уже очень захмелел. Прищурив пьяные глаза, он начал бестолково болтать, перескакивая от государственных дел к своим личным, намекал на свое недовольство некоторыми из приближенных и без основания хвалил других;.
Пьяная откровенность государя ободрила Маджд-ад-дина. Следуя пословице «Куй железо, пока горячо», он начал всячески восхвалять султана и несколько раз повторил, сложив руки на груди:
— Я — самый верный пес у высокого вашего порога.
— Верные люди всегда увидят от меня благо, но горе неблагодарным! — отвечал Хусейн Байкара.
Грудь Маджд-ад-дина, казалось, не вмещала его преданности, верности и любви.?: —. Он поднялся на ноги и почтительно произнес:
— Великий хакан! У вашего презренного раба есть для вас подарок. Уповаю, что вы его примете, чем вознесете до небес сердце вашего слуги… _
— Предлагать подарки и принимать их — превосходное дело, — с улыбкой сказал Хусейн Байкара.
— Дуновение судьбы принесло к нам свежую розу из сада красоты — таинственно заговорил Маджд-ад-дин. — Описать ее выше сил вашего раба. Как только мой глаз упал на эту пери, я понял, что она достойна хакана.
Глаза Хусейна Байкары засветились вожделением.
— Такой дар приятнее целого царства.
— Это; только маленький подарок вашего, раба, — . скромно поклонился Маджд-ад-дин.
— Я нисколько не преувеличиваю. Вы помните знаменитую газель Хафиза Ширази?
— Нет, не помню, повелитель мира..
