Сергей Сергеев-Ценский - Синопский бой
Корнилов понял к чему клонил Меншиков, и просиял, но он ждал большей определенности, почему и счел нужным возразить князю в пределах приличия:
— Едва ли, ваша светлость, представится Нахимову такой уж из рук вон трудный момент, чтобы он не смог найтись! Тем более что атакующим будет ведь он, — следственно, времени обдумать все возможности этой атаки у него будет вполне довольно.
Меншиков поглядел на него пытливо и отозвался на это:
— Времени еще больше будет и у противника… Мне не один раз приходилось атаковать турок в их укреплениях, они защищаться умеют, смею вас уверить, и защищаются отчаянно… В таких случаях надо придумать такой маневр, чтобы он ошеломил их, чтобы о-он… заставил их растеряться, а не то что идти напролом, бить в лоб… Бить в лоб — это только им на руку… В лоб и… и в Синоп, что запрещено самим государем, как вам это известно.
— Что же может сделать Павел Степаныч, чтобы избежать этого? — спросил Корнилов.
— Что он может сделать, этого-то именно я и не знаю; вот вы, Владимир Алексеич, я уверен, что-нибудь могли бы придумать там, на месте, чтобы выманить турок в открытое море…
— Спрятать, например, часть судов, а с двумя-тремя войти в бухту и вызвать за собой погоню всей турецкой эскадры, — попробовал догадаться вслух Корнилов, вопросительно глядя на Меншикова. — Но может случиться, что спрятанные суда не успеют подойти вовремя, и тогда получится еще хуже, чем атаковать, не мудрствуя, прямо в лоб.
— На месте виднее, как распорядиться, — уклончиво отозвался Меншиков, — но надо распорядиться умно… умно, — подчеркнул он, — это главное.
Несколько помолчав, он добавил:
— Кроме того, я, конечно, не сомневаюсь в победе нашего отряда судов над турецким отрядом, и мне хотелось бы, чтобы честь этой победы принадлежала вам, Владимир Алексеич, а не Нахимову.
Что князь не благоволил к Нахимову, это было известно Корнилову, но все-таки он не думал, что князь договорится до этого, хотя бы с глазу на глаз. Его охватила неловкость, и он ответил:
— Ваша светлость, Павел Степаныч старше меня по производству.
— Это решительно ничего не значит! — поморщившись и презрительно махнув рукой, сказал на это Меншиков. — Он старше вас по производству в вице-адмиралы, вы старше его по своей должности в Черноморском флоте… Кроме того, что вы — генерал-адъютант!
— Все-таки одного моего словесного заявления с ссылкой, разумеется, на вас, ваша светлость, будет совершенно недостаточно для того, чтобы мне принять командование там, в виду Синопа, — попробовал возразить Корнилов.
— Зачем же одно только словесное заявление? Я вам сейчас же напишу предписание по этому поводу, а вы передадите его Нахимову перед сражением и вступите в командование во исполнение моего приказа.
И Меншиков, усевшись за письменный стол и приставив к своим старым глазам лорнет, начал писать мелко, но разгонисто. Корнилов же, дождавшись, когда он окончил и по привычке посыпал написанное песком из бронзовой песочницы тяжелой, причудливой формы, сказал последнее, что еще было у него против решения князя:
— Павел Степаныч больше месяца крейсировал у берегов Анатолии — ждал турецкую эскадру, — и вот теперь вдруг, когда он ее наконец-то дождался, являюсь замещать его я!
— Но ведь вы тоже крейсировали в открытом море с неделю, — возразил Меншиков, стряхнув песок со своей бумажки и протягивая ее Корнилову. — Можно и нужно пожалеть, что эта эскадра не встретилась тогда вам, но если не встретилась в море, то вы ее найдете в Синопской бухте, только и всего.
— Весьма благодарен вам за доверие ко мне, ваша светлость, — сказал Корнилов, принимая бумажку и кланяясь, — хотя все-таки мне даже и после победы будет думаться, что победа эта подготовлена Нахимовым и я пожну по существу его лавры.
Меншиков пристально поглядел на него, откинувшись на спинку кресла, и, слегка улыбнувшись непонятно чему, заметил наставительным тоном:
— Насколько известно мне лично, государю будет приятнее дать за эту победу высшую награду вам, а не Нахимову.
Возражать против этого было уже нельзя — можно было только ниже, чем обычно, наклонить голову и пожелать князю спокойной ночи, так как шел уже двенадцатый час. Необходимо было и самому поспать перед отплытием пароходов, назначенным на шесть часов утра.
Эту ночь Корнилов спал довольно крепко, так как утомился за день, но когда пароходы вышли в море, достаточно было времени, чтобы подумать над тем, что говорил Меншиков накануне, и над его бумажкой, лежавшей теперь в боковом кармане сюртука.
Два вице-адмирала, столпы Черноморского флота, Корнилов и Нахимов, соревновались между собою, как два больших артиста, влюбленных в одно и то же искусство, но они не были соперниками. Их близкое знакомство было давним, со времен Наварина, когда один был на чин моложе другого.
Однако и догнав Нахимова в чинах и даже став несколько выше его в служебном положении, Корнилов с неизменным уважением относился к Павлу Степановичу. У Корнилова, в его семейной квартире, останавливался Нахимов, когда приезжал из Севастополя в Николаев. У Нахимова, в его холостой, но просторной квартире останавливался Корнилов, когда приезжал из Николаева в Севастополь.
И вот вдруг подойти на своем пароходе «Одесса» к кораблю «Императрица Мария», взобраться по трапу на палубу, где с открытыми объятиями будет ждать его Павел Степанович, и… вынув из кармана бумажку князя, подать ее ему, а самому отвернуться? Неудобно!.. Даже странно как-то, почему и зачем очутилась у него в кармане эта бумажка… Воля князя? Польза службы? Желание царя?..
Но ведь если отбросить первое и третье, то откуда взять уверенность, что для пользы службы, для пользы дела будет гораздо лучше, если он, Корнилов, отодвинет Нахимова и примет командование над эскадрой?
Уверенность в победе у него была, но план действий, который почти диктовался ему Меншиковым, требовал все-таки разработки, его нельзя было провести сразу, с приходу. План этот сводился к тому, чтобы, атакуя турецкий флот, не повредить Синопу. Но для этого надо, чтобы турецкие адмиралы позволили выманить себя из-под защиты береговых батарей, то есть потеряли бы разум… «Ципа-ципа-ципа!» — зовет кур хозяйка и бросает перед собой зерно из подола, чтобы поймать намеченную для обеда, когда все начнут жадно клевать зерно. Но такой старый турецкий адмирал, как Осман-паша, далеко не курица; Корнилов познакомился с ним в бытность в Константинополе вместе с Меншиковым весною, когда князь вел переговоры о ключах иерусалимского храма и о прочем подобном, — переговоры, приведшие к войне.
Между тем времени терять было нельзя — вот-вот могла бы подойти, а может быть, и подошла уже, помощь туркам, попавшим в блокаду; так что единственный маневр, который остается применить, и как можно скорее, это лобовой удар…
Пароход «Одесса» был переделан в военный из пакетбота и нес на себе только шесть орудий, то есть был вдвое слабее «Владимира», притом гораздо тихоходнее его; но «Владимир» стоял в ремонте. Зато командир «Владимира» Бутаков вел теперь «Одессу»: это было сделано по приказу Корнилова, так как командир «Одессы» лежал больной у себя дома.
Такими же шестиорудийными и такими же тихоходными, как «Одесса», были и «Крым» и «Херсонес», но все три парохода, щедро нагруженные углем, шли бодро, в кильватере, лопоча своими колесами и держа курс прямо к Синопу. На «Крыме» вился флаг контр-адмирала Панфилова, но Корнилов не хотел поднимать своего флага на «Одессе», оставляя за Панфиловым честь командования этим маленьким отрядом, а за собою право поднять флаг свой на большом стопушечном корабле перед началом исторического боя.
IV
Так как дул попутный ветер, то все три пароходо-фрегата шли на полных парусах, и это помогло им пересечь Черное море за сутки: на рассвете 18(30) ноября они подошли к мысу Пахиосу, где Корнилов предполагал найти эскадру Нахимова.
Эскадры этой, однако, не было видно. Явилось даже сомнение, действительно ли очень слабо видневшийся вдали берег — мыс Пахиос, тем более что лил дождь, за которым берег совершенно скрывался иногда, а если очертания его проступали, то были очень смутны, расплывчаты.
Корнилов дал сигнал свернуть паруса и застопорить машины, пока станет виднее и можно будет определить, куда идти на соединение с Нахимовым.
Так, в нерешительности, простояли пароходы до десяти часов, когда, наконец, ослабел дождь и значительно рассеялась мрачность горизонта.
Тогда Корнилов приказал Бутакову подвести «Одессу» к самому берегу и идти по направлению к Синопу, другим же двум пароходам идти к Синопу тоже, но на расстоянии самого дальнего сигнала, и высматривать русскую эскадру.
Пароходы шли медленно, тихим ходом, и два часа понадобилось им, чтобы подойти к Синопскому перешейку, через который в это время уже летели первые русские ядра и пенили море.
