Сергей Марков - Великий охотник
В январе 1881 года Пржевальский выступил на чрезвычайном собрании Русского географического общества, и выступил не один, а вместе со своим верным спутником Никифором Егоровым. Пржевальский поступил так, чтобы разделить славу с верным товарищем по странствиям.
На голову Пржевальского вновь посыпались почести. Почетный доктор зоологии Московского университета, почетный член Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, Уральского общества любителей естествознания, Венского, Итальянского, Дрезденского географических обществ, Северокитайского отделения Королевского азиатского общества в Шанхае и прочая, и прочая, и прочая. Признанный гениальным при жизни, Николай Пржевальский рвался от всех этих почестей в смоленскую глушь.
Пржевальский привез диковинные подарки Макарьевне. Он рассказывал няньке о «варенье далай-ламы», как они ели это варенье вместе с сухой треской. В ящике его стола теперь лежали: русский орден Владимира, рескрипт о пожизненной пенсии, бумага о звании почетного гражданина Санкт-Петербурга и Смоленска.
Он писал в своей садовой избушке книгу «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», сажал в слободскую землю семена дынь из Хами.
Этим летом он извел Макарьевну, отчаянно браня Отрадное. «...Там кабак, тут кабак, в ближайшем соседстве – дом терпимости, а в более отдаленном назойливо навязывают дочерей-невест. Ну их совсем, этих соседей», – писал он.
В это лето он убежал от докучливой славы, наград и невест в самый глухой угол Смоленской губернии, к трем озерам усадьбы Слобода, в сорока верстах от Поречья. Вот теперь он заживет на свободе! Он вырыл пруд для рыбы, а в саду построил простую хижину, где принимал только самых избранных гостей и товарищей славных странствий. Забот было много. Эклон совершил «предательство» и ни с того, ни с сего взял да и женился! Вот тогда-то его и вспомнил Пржевальский добрым словом. Шаркун, ловелас, моншер, хлыщ – как только не называл Эклона Великий Охотник. Руки Пржевальского дрожали от негодования.
Если бы мог, он поставил бы Егорова, Иринчинова, переводчика Абдула и Михея Урусова на часы во всех углах сада как надежную защиту своего дома от женщин.
«Женщины, – проповедовал он, – судашницы, сплетницы и помеха во всякой работе, жениться – петля, брать с собой в поход бабье – безумие. Эклон – святотатец, потому что променял Куньлунь и Брахмапутру на первую попавшуюся розовую сплетницу».
Но под всей этой намеренной грубостью, как теплый родник под ледяной коркой, таились и нежность, и тоска по семье, близким людям. Пржевальский вечно кого-нибудь опекал, воспитывал, всегда делал какие-то подарки, пожертвования. Грубые выкрики по адресу «бабья» были лишь средством для того, чтоб скрыть тоску одиночества от окружающих. Но женитьбу он считал потерей свободы.
Во всей округе говорили о причудах Пржевальского. Хозяйством в Слободе он и не думал заниматься, овес сеял только для приманки медведей. Он обрюзг, еще более раздался в ширину и стал похож, пожалуй, на того толстого и ленивого генерала, каким его любили изображать впоследствии некоторые художники. Он ходил по берегам светлого озера Сопша, а вечером уединялся в заветную садовую избушку и писал, писал до рассвета.
«Измена» Эклона так огорчила Пржевальского, что он решил искать нового спутника. Осенью 1882 года нашелся сметливый юноша Петр Козлов, родом из Духовщины. Юнец понравился путешественнику, и вскоре он стал готовить Козлова к сдаче экзамена при реальном училище в Смоленске и трехмесячной военной службе. Ох, уж эти вольнопёры – возись с ними! Пржевальский отправил Козлова в Москву, определил в полк и стал дожидаться, когда Козлов вернется обратно с пестрым шнуром на погонах.
На месте Пржевальскому не сиделось. Он метался по Слободе, брался за осушку болот, ждал выхода последней книги. Его книги – уссурийская, монголо-тангутская, лобнорская зачитывались до дыр от Петербурга до Калькутты.
Но посмотрим снова, что делалось в это время в Калькутте, в Гималаях и особенно в Дарджилинге. Знаменитый «А-к» в 1882 году успел написать отчет о своих прогулках по Тибету.
Сарат Чандра Дас вместе с ламой Учжень Чжацо вернулись в Индию и мимоходом посетили перевал Тангла, где к Пржевальскому когда-то приезжал лхасский посол в собольей шубе.
Сарат Чандра Дас, сидя в Дарджилинге, готовил записки о своих приключениях в Тибете. Он почему-то умолчал об одном случае: во что обошлась вероломная дружба Чандра Даса его покровителю – старому ламе из Ташилхунпо. Этот лама в звании министра государства Лхасы когда-то уговорил своего племянника, губернатора города и округи Джиатсе, по имени Фала Депен, взять Сарат Чандра Даса в Лхасу. Губернатор, не долго думая, причислил разведчика к свите своей жены, губернаторши Лха Чан. Только таким обманным способом толстый пундит попал в святой город. Но все это дело раскрыли, и старика министра, несмотря на то, что он являлся гыгеном – воплощением одного из божеств, – казнили, и тело его бросили в реку Конгбу. Губернатора и его жену заточили на всю жизнь в подземную тюрьму, где губернатор вскоре умер. Узнали еще, что Сарат Чандра Дас успел привезти и установить в покоях старика министра литографический прибор для печатанья каких-то листовок в Тибете. Таков был Сарат Чандра Дас, «тибетский богослов».
На стыке Тибета и Индокитая в это приблизительно время побывал посланный англичанами из Нижней Бирмы разведчик, укрывшийся под вымышленным именем «Алага». Он прошел вдоль клокочущего русла Иравади, но так и не добрался до ее истоков.
В четвертый поход Пржевальский отправился в августе 1883 года, в год Водяной Овцы, по тибетскому летосчислению. Консул Я. П. Шишмарев в Урге протирал от удивления очки – откуда Пржевальский набрал таких ребят? Вот старый приятель Дондок Иринчинов, переводчик-уйгур Абдул.
Но кто эти рослые молодцы? Яков Парфеньевич, оглядывал великанов-гренадеров, взятых Пржевальским, в Москве.
А где же Эклон? В ответ Великий Охотник разразился такими словами, что старый консул поспешил отвлечь гостя от разговоров об Эклоне. Яков Парфеньевич пошел показывать Пржевальскому подарок кутухты монгольского – драгоценную сандаловую чашу. Это был первый случай в истории всей ламонистской церкви, когда иноземцам дарилось подобное сокровище. Успокоившись, Пржевальский уже более сдержанно рассказал Шишмареву о том, каким моншером оказался Федор Леонтьевич Эклон. Шишмарев покачал головой: он-то ведь знал причуды Пржевальского.
21 ноября Пржевальский выстроил людей против шишмаревского дома и оглядел их. Потом он вышел вперед и прочел приказ:
«Товарищи! Дело, которое мы начинаем, – великое дело. Мы идем исследовать Тибет, сделать его достоянием науки... Не пощадим же ни сил, ни здоровья, ни самой жизни, если то потребуется».
Он повел караван из Урги старой дорогой – на Диньюаньин. Пржевальский в третий раз переходил Гоби. Он ехал впереди отряда, рядом с проводником и препаратором – казаком Пантелеем Телешевым. Начальство над караваном принял Дондок Иринчинов, испытанный в странствиях. Роборовский и юный Козлов, которому еще многое было в диковинку, ехали в хвосте каравана.
В Тибет шли русские люди – казаки, московские гренадеры, солдаты троицко-савского линейного батальона; люди, не знающие страха, для которых слово Пржевальского было законом.
В январе 1884 года они увидели громады Алашаньских гор. Через месяц палатки путников стояли на альпийских лугах у берега реки Тэтунг. Вот она, знакомая кумирня Чейбсен, где старый приятель лама рассматривал в стекла стереоскопа виды кремля и Волги! Он жив, этот старик – мечтатель и художник, спасший для России бесценные коллекции Великого Охотника.
И снова – дикая свобода в горах Ганьсу! Пржевальский сам варил суп из мяса яка и риса. Отсюда всего пять дней пути до Кукунора! Разбив палатки на северном берегу озера, они пошли в Цайдам, к князю Дзун Цзасака. Цайдамский князь отговаривал русских идти в Тибет.
Здесь было решено устроить склад. Иринчинов и шесть казаков остались при складе. Пржевальский дал им книг и семян: пусть не скучают и попробуют что-нибудь сеять! Но только не надо заводить лишних ссор с князем Цайдама.
Пржевальский поднялся на перевал Бархан-Будды, столь знакомый по первому походу. На плоскогорье Тибета таилась, скрытая холмами, окруженная пустыней котловина Одоньтала. Она лежала к югу от каменных нагромождений Бархан-Будды. В этой суровой колыбели рождалась вторая по величине река Поднебесной Империи – Желтая, она же Хуанхэ.
Он высчитал окружность котловины Одоньтала – около ста пятидесяти верст, прошел по ее болотам. Темные кочкарники котловины были покрыты светлыми живыми нитями. Казалось, что невидимая игла тянула эти нити вверх, но они обрывались и вновь падали на землю. Они шевелились и сверкали, сгибались и разбегались по болоту. Путешественники долго любовались этим зрелищем. Это били подземные ключи. Множество маленьких озер раскинулось по этой котловине, которую можно было считать дном высохшего озера.
