Сергей Мосияш - Александр Невский
Княгиня плохо слушала мужа, сердце материнское тревожилось предстоящей разлукой с детьми. Она хорошо понимала, что князь хоть и ласково, но все же выпроваживает ее из сеней. Не женское дело судить-рядить дела ратные да, не приведи бог, еще и слезу уронить на мужской половине. Эту материнскую слабость видеть отрокам совсем не обязательно и даже вредно.
Проводив жену, Ярослав вернулся к стольцу, вкруг которого сидели его близкие думцы.
— Так о чем я сказывал перед приходом княгини?
— Про тевтонцев, батюшка, — подсказал Александр.
— Да, да. Так вот, Тевтонскому ордену того и надо, дабы отторгнуть Псков от Новгорода и разделаться с ними по отдельности. Как ни дивно, люди мизинные в том более смыслят бояр. И если Псков к литве надолго перекинется, то тевтонские рыцари разорят и пожгут их без труда. Литва Пскову плохой поспешитель супротив рыцарей.
Уж в сумерках он отпустил всех, оставив княжичей.
— Вот что, дети мои. У нас может часу не явиться более для близкого разговору. Посему помните: без меня во всем полагайтесь лишь на Якима и Федора Даниловича. Течцов ко мне с грамотами посылайте надежных, да с охраной. А кто надежный — Яким подскажет. И еще. Сие знать токмо мы трое должны. Коли случится что-то важное, о чем вам не захочется по какой-то причине ни Якима, ни кормильца уведомлять, шлите мне весть с Мишей Звонцом.
— А Миша здесь останется?
— Здесь. Помните — то мое око верное. Далее. Новгородцы могут начать хитрить вкруг вас. Не поддавайтесь. Советуйтесь обо всем с Якимом.
— А как они хитрить будут? — спросил Александр.
— На то и хитрость, даб ее за хитрость не приняли. Ну, как вам объяснить сие, — князь задумался. — Да вот. Пришлют вам грамоту, подпись, мол, нужна княжья для соблюдения закона. Они подумают, что вы откажетесь по причине моего отсутствия. Так вы примите пергамент, велите для меня переписать и мою печать приложите. Могут на суд какой-то важный позвать, надеясь на отказ ваш по малолетству. Так вы не отказывайтесь, езжайте на суд с Якимом. Он всю «Русскую Правду» назубок ведает и приговор по любому делу вам подскажет тут же. Если что не знаете, а кто-то станет от вас ответа домогаться, не подавайте и виду о неведении своем, а молвите великомудро: «Мы подумаем».
— А если на рать станут звать? — спросил Федор.
— На рать? — князь внимательным взором окинул детей. — А что? И на рать не отказывайтесь. Только и свое условие им поставьте твердое. Пусть посадником вам дадут Судимира, токмо Судимира. Они его не очень захотят, так как недавно лишили посадничества. Ну а если поставят, то он вас не выдаст, ибо животом мне обязан до конца дней своих. На него полагайтесь, а он вашим именем будет ратоборствовать, да еще и благодетелями считать.
— А пошто?
— А как же. Ведь вы ему посадничество вернете. А ему теперь, если такого чуда не случится, до смерти не видать его.
— Батюшка, — неожиданно вздохнул Александр, — а потом ты заберешь нас в Переяславль?
— В Переяславль? — удивился Ярослав. — Зачем?
— Там ловы добрые.
— Ловы? — князь ласково взъерошил волосы Александру. — Хорошее занятие для князя, но не главное, сыне.
XVIII
БОЖЬЯ КАРА
Нежданная страшная напасть явилась на землю Новгородскую. Разверзлись хляби небесные, и лили, и лили дожди беспрерывные. Август месяц — самое время хлеба жать. А где ж тут? Все выполоскано, вымочено дождями до последней былинки. Разлились реки-озера, поглотив поля и нивы. Ровно сто лет минуло, когда такая ж беда постигла новгородцев, никого уже нет в живых с того времени, но летопись сообщает страшное: «…бысть глад велик».
Вспомнил кто-то последние слова старого волхва, сожженного на Дворище: «…залиться вам слезами нашими». И поползло, полетело по улицам: «Волхвы мстят, надо прощения просить, надо ублаговолить их души невинные». И уж запамятовали, что судили их всем миром на вече. Ищут того, кто сжигал их. Купчик какой-то мордастенький вкруг сруба с палкой горящей бегал. Найти его. Узнать. Кто хорошо видел его, кто помнит? Ищите.
Нашли. Живет на Варяжской, воском торгует. Схватили, повязали, потащили на Великий мост. Сбросили в Волхов, вспученный, бурлящий.
Но и это не помогло, дожди хлестали, казалось, еще пуще.
Сгубила вода урожай нынешний, и уж кажется — не быть ему и в грядущее лето — пахать и сеять возможности нет: дожди, дожди. Все под водой скрыто.
Во всех церквах новгородских молятся, просят всевышнего смиловаться, бьются истово лбами в поклонах: «Господи, прости! Господи, помилуй!»
Захудал, захирел знаменитый торг новгородский. Цены как бешеные вверх скачут. Озверели люди от голода, забыли и бога и души свои.
Именно по этой причине запретил кормилец княжичам из Городища выезжать и, чтобы занять их, натащил в светелку груды книг великомудрых. Читают княжичи, ума набираются. Немец рыжий, которого дразнят Майнгот за его увлечение сим восклицанием, учит их говорить и писать по-немецки, велит меж собою разговоры вести на немецком. Долговязый швед по-свейски их учит. Маленький кривоногий татарин Темир обучает татарскому, налегая более всего на слово «дай» — «бер». Кормилец давно бы выгнал такого горе-учителя, да негде другого взять. Вот и кормится Темир около княжичей своим «дай клеб», «дай мяс», и это в то время, когда люди не с такими головами от голода мрут.
Начались грабежи и убийства в Новгороде. В одну из темных промозглых ночей дошло дело и до Городища: украли стог прошлогоднего сена. Узнав утром об этом от конюших, Федор Данилович вызвал старшего дружинника-сторожа.
— Охранение усиль вдвое-втрое. Воинам накажи: при захвате татя ночью убивать на месте, как «Русская Правда» позволяет. До свету дневного держать живым не сметь, дабы не возиться потом с судом — нет на то ни часу времени.
Судья Яким, уехавший с отрядом для сбора дани, вскоре воротился ни с чем. Веси опустели, смерды вымерли или разбежались в страхе перед голодной смертью.
А дожди продолжали лить, не переставая, хотя по времени давно пора было снегу лечь.
Голодный, измученный город бурлил, ища без устали виновного в этой напасти. Бояре пустили слух в народе, что-де гневается бог из-за архиепископа Арсения, водворившегося в Софии за мзду князю Ярославу. Этим они думали два дела сделать: устранить из Софии сторонника Ярослава и свалить вину на князя же.
Разъяренная толпа с ревом ворвалась на владычный двор. Служки, приставленные оберегать покой и жизнь владыки, со страху разбежались, попрятались. Толпа устремилась внутрь владычных палат. Все туда войти не смогли, а поэтому сгрудились внизу у крыльца, требуя архиепископа.
И вскоре владыка Арсений был выволочен за шиворот из покоев.
— Почто сел неправильно?!
— Зачем бога обманыва-ал?!
— Сколь отвалил князю? Отвечай миру, нечестивец!
Все это вопила толпа, требуя ответа и не слыша его.
И худо бы пришлось Арсению, ой худо, если б не крикнул кто-то из палат:
— Братья-я, в трапезной брашна-а-а!
Обезумела голодная толпа, заслыша такое. Ринулись, давя друг друга, по крыльцу в палаты. Зазвенели где-то, посыпались стекла венецианские. Затрещало крыльцо под напором сотен ног, соломинками хрустнули поручни. Посыпались люди горохом с крыльца на землю, и с ними вместе владыка Арсений упал. Благо, владыка наверху оказался, не ушибся нисколько. Вскочил — и бежать к единственной надежде и спасению — к собору святой Софии.
Толпе уже не до Арсения было, каждый норовил прорваться в трапезную и поживиться съестным.
Арсений вбежал в храм и велел пономарю, встретившему его:
— Запри все двери.
На Городище о свержении Арсения узнали в тот же день. Сбыслав, ездивший в город по поручению Якима, воротился на взмыленном коне и принес эту весть.
— Надо спасать старика, — сказал Александр и, не услыша ответа, спросил: — Федор Данилович?
— Ась, — отозвался кормилец.
— Я говорю, надо ехать за владыкой. Чай, он поспешитель наш и в беде ныне пребывает.
— Какой он теперь поспешитель, коли сана и стола лишен.
— Я не позволю предавать союзника лишь за то, что он слаб ныне! — закричал Александр.
— И верно, — поддержал Федор. — Грех ведь на душу возьмем.
Поддержка брата еще более воодушевила Александра.
— Сбыслав! — окликнул он повелительно. — Тридцать гридней в полном вооружении немедля на конь! Едем к Софии.
Услыхав это, кормилец решительно запротестовал:
— На ночь глядя! Не пущу, Ярославич! Не пущу.
— А кто здесь наместник? Ты или я?
— Вы, вы наместники оба, но коли с вами что, упаси бог, стрясется, князь с меня шкуру спустит.
Кормильца неожиданно и Сбыслав подцержал:
— А и верно, княже, зачем тебе самому ночью в загон бежать? Ты ж, чай, не збродень. А мы налетим, выкрадем старика да и представим тебе.
