Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
Теперь уже невозможно узнать.
Проклятье, не бывает ничего невозможного!
Вот трижды мелькало в свидетельствах название города Пуатье. Крокодавл упоминал имя графа Пуатье среди любовников Заячьей Губы. Мятеж Черного Гвидо происходил вблизи Пуатье. И колдуном из Пуатье называл Одвина палач. Может быть, какие-то свидетельства сохранились в этом городе?
Но это вряд ли. Если там что-то и было, Карл Лысый перетряхнул весь город до основания, разыскивая слишком опасного для себя наследника. Он не знал – и не узнал, что это – наследница. Узнал бы, может, и успокоился, ведь женщины не наследуют короны.
А может быть, и нет.
Нет, неверный это след. Даже если в Пуатье что-то и знали, даже если король Карл не выжег это знание каленым железом, слишком давно все это было. Со смерти Черного Гвидо прошло почти двадцать лет.
А со дня смерти Одвина – всего четыре года.
Лучше об этом не думать.
Пока.
Выступление было назначено на день святого Симфориона. Это было неотвратимо. И на сей раз не могло быть и речи, чтобы отправиться с ним, теперь этого уже не нужно было ей объяснять, теперь она понимала сама. А ей так хотелось поделиться с ним покоем, осенившим ее душу! Она чувствовала, будто ступила на плот, и все брошенное на оставленном берегу – страшное, грязное. подлое, темное – исчезает, растворяется вдали, а сильное течение неотвратимо влечет ее к другому берегу, ясному, освещенному теплым солнечным сиянием… О том, что течение может перевернуть плот, она не хотела думать. Она – крепкая, она выплывет. А вот он… Бесплодные мечтания. Никогда не знать ему покоя, даже в самую счастливую пору жизни, и весть о будущем сыне наверняка связалась у него с сознанием страшной вины. Впрочем, теперь он допускал, что это может быть дочь, не объясняя, что повлияло на подобное изменение мыслей.
О том страшном, что затеняло их общее прошлое, он не говорил с ней больше, хотя – в этом она не стала себе лгать – не мог об этом не думать. Что делать? Если ее влечет будущее, его каким-то роковым образом притягивает прошлое. И, возможно, он так яростно устремляется в войну именно для того, чтобы забыть… а потом снова узнавать то, что потребуется забыть… Но между ними это теперь не стояло. Их разговоры были обычными разговорами молодой супружеской пары (Господи помилуй! Думала ли она, что они когда-нибудь смогут стать обычной супружеской парой!), ожидающей первенца.
В последний раз, когда он навестил ее в Компьене, она спросила, каким именем он хочет окрестить ребенка.
Он удивился:
– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? Ты говорила – он родится не раньше конца ноября. Я вернусь гораздо раньше этого срока.
– Война может затянуться, а ты – задержаться. И в любом случае имя надо выбрать загодя.
– Да. – Он кивнул. – Фортунат говорит: «Имя – это знамение». Так вот – если родится девочка, право выбора за тобой. Если же сын – я хочу, чтобы его звали Гвидо… точнее, Ги – так более по франкски.
Она недоуменно подняла брови.
– Насколько мне известно, в роду Робертинов никто не носил имени Ги.
– Я хочу, чтобы мой сын его носил, – в голосе мужа она услышала хорошо знакомое упорство.
Азарика задумалась и решила, что у него есть свои резоны. Действительно, в роду Робертинов никого не именовали Ги, а первенца обычно называют именем деда. Однако Робертины могли предоставить на выбор только два имени: Эд и Роберт. Эд, похоже, не хочет, чтобы сына звали так же, как и его самого, а имя Роберта Сильного напоминает ему о младшем брате, о котором он до сих пор не желает ничего слышать. Так что с Робертинами все понятно. А вот среди Каролингов это имя не редко, вот и сейчас в итальянской земле, как говорят, тянет руки к оставшейся без хозяина императорской короне тамошний Каролинг Ги, герцог Сполето… Выходит, что этим именем Эд как бы заявляет о принадлежности своего наследника к дому Каролингов и неоспоримости его прав на престол.
Кроме того, возможна еще одна причина… Гвидо или Ги означает «лесной». Она вспомнила встречу в лесу прошлым летом, свою мрачноватую шутку о «принцессе Лесной», и улыбнулась.
Эд, безусловно, прав. Имя – это знамение.
Nomen est omen.
А ведь не ошибся проклятый мим насчет пересыльщиков от данов. Когда бургундов оттеснили за Оскару, среди немногочисленных пленных оказался оруженосец сеньера Каинонского, вассала Нейстрийской короны, к месту общего сбора в Лаон не явившегося. Он был оглушен в самом начале сражения, и потому не успел скрыться. Под пытками оруженосец сознался, что был послан своим господином к герцогу Бургундскому с предложением ударить по Нейстрии с Севера, когда он-де, сеньер Каинонский, приведет с Юга сильных союзников. Оставалось только договориться о времени, о чем оружносец и должен был сообщить своему господину.
Кто этим союзники, догадаться было нетрудно.
Король, оставив бургундов, резко развернул войско. Мгновенный бровок от Оскары к Юго-Восточной Галлии был бы почти невозможен, если бы не благоприятствовала погода. Начнись обычные в эту пору дожди – и армия увязла бы в грязи. Но удача пока что сопутствовала Эду. Каинон был сильной крепостью, но оказался захвачен врасплох, а его владелец был способен сопротивляться в еще меньшей степени, чем его замок. Подвешенный над раскаленным горном, он не только сознался в намерении открыть данам путь по Лигеру до Тура, Вьенна и Пуатье, но и назвал имена тех, кто был с ним в сговоре – сеньеров Новилака и Алингавенса, а также бароноа Кондатенского. Все это были по преимуществу мелкие сеньеры, державшие свои владения на Лигере и в Андегавах, и недовольные тем, что другие вырвали у Фортуны кусок пожирнее. Согласно их замыслам, викинги, в конце осени, до того, как станет лед, должны были высадиться у Нанта, и, не встретив сопротивления, подняться вверх по Лигеру. Тогда же герцог Бургундский должен был двинуться на город святого Ремигия. При общей кровавой неразберихе, которя неминуемо должна была тут возникнуть, все этим сеньеры Новилакские и прочая и намеревались вырвать свой сочный кусок добычи. Викинги, как правило, пресытившись грабежом, уходили из захваченных городов, королевская же и герцогская армии взаимно обескровят друг друга, и вот тогда богатейшие города Галлии, такие, как Тур, Вьенн, Лимовик, Пуатье, а может быть, и Орлеан, окажутся беззащитны перед каждым, кто сумел сохранить силы и наглость. Причины замыслов были несложны и отнюдь не строились на тонких политических расчетах – а просто: если один такой, раньше еще более нищий, чем мы, сумел стать королем, то мы чем хуже?
И запылали костры, деревья превратились в виселицы, а пруды – в общие могилы. Расправа была быстрой, но страшной. Эд не знал жалости к заговорщикам. Уничтожены были не только люди. Владения Новилака, Кондатенса и Алингавенса сравняли с землей. Этой судьбы избежала только крепость Каинон, украсившаяся над вратами головой своего бывшего сеньера – в силу удобства расположения и прочности укреплений. Эд объявил Каинон неотчуждаемой собственностью короны.
Однако, хотя гадюшник вокруг Лигера и был выжжен, опасность втрожения оставалась. Осторожность никак не принадлежала к добродетелям данов, а если уж их поманили добычей, то тут даже гром с ясного неба не мог их остановить, а на судьбу союзников им наверняка было в высшей степени наплевать, в самом деле, на кой черт нужны такие союзники?
Все оставалось на своих местах. Даны. Бургунды. Лотаринги. И лишь твердая рука удержит корабль Нейстрии в равновесии, когда ударит по нему очередная волна.
Оставив в Каиноне верный гарнизон, Эд повернул войско по замиренным областям обратно. Через Туронский лес.
– Но ведь здесь, похоже, была деревня? – Сидя в седле, щурясь в лучах заката, он оглядывал окрестность, пытаясь угадать в ней нечто знакомое.
– Была, – ответил кто-то из дружинников. – Только ее в прошлую войну даны подчистую сожгли. Если кто из здешних и уцелел тогда, все равно с голоду подохли или разбежались.
Передовой отряд выехал на берег Лигера. Перед ними расстилался пустырь, густо заросший тем неистребимым кустарником, который обычно побивает места пожарищ. Вдали шумел лес, подернутый желтой дымкой. Сентябрь подходил к концу, и в тех краях, что война обошла стороной, уже сняли урожай.
– Ладно. Становись лагерем. Ночевать будем здесь.
Солдаты с гомоном разбрелись по пустырю, выворачивая из развалин подходящие лесины для костров. Больше там ничего не искали – после данов грабить было нечего. Кое-кто примеривался бить рыбу с плеса. Все было как всегда… они хорошо запаслись продовольствием и вином из разграбленных домов вассалов-предателей и готовы были ночевать где угодно. Впрочем, окажись деревня на месте, они бы и свежатинкой не побрезговали… но ее здесь не было. Хотя Эду деревня была нужна только для одного. Он хотел спросить, где здесь похоронен мельник. И похоронен ли вообще. Он не стал спрашивать об этом Азарику, предвидя, что это будет ей слишком больно, но знать – хотел. Возможно, это сделали Эттинги… только единственный оставшийся в живых Эттинг сейчас шлепает по Компендию, цепляясь на королевин подол.
