Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов
– Здравствуйте, – стандартно начал он, – как дела, настроение, состояние? Иду на вас жаловаться.
– Вася, вы о чём? – делал круглые глаза Мокашов.
– Вы – тормоз прогресса, документ держите. Прошёл срок. Выдайте ориентировочно, – напирал Вася.
– И не подумай, – объяснял Семёнов, – сразу всюду вобьет. Со сроком дело серьезное. Делюсь, как избежать дефолта. В машинном бюро возьми машинный номер и выпустить листок и этим фиговым листком прикройся. А между тем считай и перевыпусти. Словом, сначала рыбу, а цифры впишешь потом.
– Сделал раз за ночь, – ворчал Вадим. – А у тебя – сплошные совпадения. Модель была набрана, и, значит, не занята и ты не занят совсем, а ведь на нас куча собак навешена.
– Может, аналитически?
– Ты в своём уме, и ведущие требуют моделирования. Научили их на свою голову. С Тереховым свяжись. Просился, помню, с объектом встретиться, а теперь, и сам объекту понадобился.
Расчеты, как правило, велись обширные. Но на машине или с моделированием. А чтобы выкрутиться, считали худшее. Если уже оно пройдёт.
– Какое там аналитически, – повторил Вадим. – Не в Академии Наук. Аналитическое – личное дело. В свободное время хоть всю механику перепиши. Я об одном только попрошу – начни с азов, потому что есть шанс – на азах и остановишься.
Покончив со справкой, Мокашов сбегал в библиотеку, но сразу путного себе ничего не нашёл. Хотелось фактов про извержения и засухи, и то, что в 829 году Нил покрылся льдом, о колебаниях земной оси и причину миграции в Новый Свет викингов. Однако на поиски времени не было. Пока.
Он знал, что хотя запущены спутники и гремела по стране слава их Главного конструктора, но бежали так же к морю топиться чувствительные леминги, повинуясь сигналам извне, и на Земле всё разыгрывалось по нотам галактических партитур: извержения, наводнения, засухи. В расстроенных чувствах он поплёлся обратно и встретил забинтованного.
– Ни с места, – закричал забинтованный приборист. – Запомни, теоретик доморощенный, если сказано “в КИС”, бросай всё, как есть, и беги со всех ног в КИС.
– Я и бегу – пробовал пошутить Мокашов, – но только в другую сторону.
– Запомни, тебе говорят. Заруби на носу. Звоню, беги, не жалея ног.
– А ты, – тоже переходя "на ты", сказал Мокашов, – тоже запомни: мы не друзья с тобой и не родственники. А потому обращайся ко мне, как положено: через начальника отдела, сектора, группы, а я еще посмотрю, стоит ли иметь дело с тобой, чокнутым?
Со Славкой нельзя было говорить не конкретно и общо. Он тут же хватал и всё переворачивал. Разговор с ним требовал предварительной проработки. Мокашова пугала сама манера разговора. Он шалел от славкиного грохота.
– Набрасывается, – жаловался он "сапогам", – точно я ему на ногу наступил.
– А кто тебе нравится? – спрашивал Семёнов, и ироническая складочка появлялась в углу его рта.
– Ну, Сева, Вася, – неуверенно отвечал Мокашов.
– Да, Сева и Вася – божьи люди. Подальше от них держись. Они в осадок выпали.
– Так ведь набрасывается.
– А для чего у тебя руки и ноги? Обороняйся или сам напади.
С этого дня Мокашов появился в КИСе, что говорится, «на подхвате». Славка с ним не церемонился. Он мог назвать его в лучшем случае Моком, а чаще "тягомотником” или сказать первое, что пришло ему на ум:
– Скорей сюда, Александр Македонский или Закедонский? Скажи, пожалуйста, что ты здесь нагородил?
Обычно Славка ревниво относился к подключению новеньких. Однако жизнь катила по-своему. Множились машины, вот и теперь почти одновременно в КИСе испытывались четыре объекта: два 2МВ-1 с посадкой на Венеру, 2МВ-2 с пролётной траекторией и 2МВ-3 с посадкой на Марс. Приходилось подключать теоретиков.
Теоретиков Славка уважал за умственную цепкость, но не всех, а таких как Вадим и не таких, как Сева, что развезет, размажет, наговорит с три короба, а результат, как в сопромате: “с чем пришёл, с тем и ушёл”.
– Давай, давай, теоретик-чучело. Давай, буриданов осёл. Тебя не за формуляром, а только за смертью посылать. Нужно делать и скоро, и хорошо. Достаточно хорошо. Запомни, достаточно.
А Мокашову не хотелось спешить и хотелось начать с азов, потому что спеша, отчаявшись, он начинал дёргаться, и знал, что до хорошего это не доведёт.
– Ты что? – урезонивал его Славка. – Неуправляемый? Так у нас дело не пойдёт.
Между тем последствия задержки ориентаторов разрастались. Начальник КИСа своей властью пустил вперёд все испытания, которые можно было провести вместо ориентаторов, в том числе и барокамеру. Но после барокамеры просто начались чудеса. Когда запитали систему, ещё не включая, она тут же начала писать. Выходит, отчего-то произошло включение. А что стала записывать она? Не колебания же земной оси?
Дежурный кисовский испытатель просто был несовместим со Славкой. Сказалось, видимо, подобие характеров. В КИСе за глаза его прозвали слесарем-теоретиком, потому что всякий раз он придумывал собственную версию и защищал её с пеной у рта. Это вносило нервозность в стандартный процесс в подобных случаях. Поэтому Славка придумал маневр. Сначала нейтрализовать кисовца любым путём, обидеть, например, или напустить на него теоретика.
Обычно день Славки разрастался из крохотного дельца и захватывал его целиком. Конечно, были сроки и планы, но кроме намеченного многое ещё. И получалось, как на плоту, есть общий маршрут, но и местные мели, водовороты и коряги, скрытые под водой и требовавшие непрерывного внимания.
Сейчас ни о каком планировании не могло быть и речи. Над всем полётом нарастающим комом нависла задержка испытаний. И не оттого, что сроки были волевыми и увязанными. Они были астрономическими. Всего лишь примерно в два года расположение планет позволяло вывести станцию. К Венере возможность повторялась через год и семь месяцев, через два года и месяц – к Марсу. А не успели, и всё коту под хвост, и можно всплескивать руками: мол, работа напрасна. И всю эту сложную межпланетную станцию можно сдавать в ломбард или в металлолом.
Ведущий, конечно, тотчас транслировал задержки, и в КИСе приехал Главный. Теперь каждая минута задержки стала значительно весомей. Как всегда в обстановке, действительно серьезной, Главный не кричал и не шумел. Однако за день дело не подвинулось. К пяти часам Славка вздохнул – началась профсоюзная отчетно-перевыборная конференция. Она должна была хоть на несколько часов задержать начальство. Но Главный приехал к шести – ушёл из Президиума, затем приезжал вторично – в перерыве. Хотя Славку не дергали, и ему, казалось, созданы все условия, атмосфера предельно наэлектризовалась, и вот-вот, казалось, грохнет гром и молния разнесет ситуацию и участников в клочки. Это все понимали, но не знали, как из неё выбраться?
Около восьми вечера конференция должна была закончиться. У объекта в кисовском зале теперь крутились многие. Вызывали кураторов, разработчиков. Но несмотря на четкое совещание по делу вряд ли кто-нибудь мог сейчас существенно помочь. Закрывшись в своей кисовской лаборатории, Славка Терехов корпел над схемами. Он понимал, что последовательно проверять всё ему уже никто не позволит. Ему следовало просто назвать причину и устроить проверку. И всё должно быть, как у хирурга, чистым и вымытым, а не с оставленными в животе ножницами. На всякий случай он ликвидировал кажущуюся причину – вернули снятый прибор. Но дело было не в этом и только объяснило задержку.
В дверь поминутно стучали, звонил телефон, но двери он теперь никому не открывал и к телефону не подходил, понимая, что это – пустая трата времени. Сидеть над схемами, оставаясь вечерами, было для него привычным. Он знал эти схемы, как самое себя. Лучше себя.
Последний год объединение станций внесло массу труда. Ведь стоило тронуть чуть и начиналась лавина. Приходил в действие весь взаимосвязанный механизм.
Вот здесь, в этом месте он ввёл своё новшество. Не самое трудное было сказать "а", первым разинуть рот, важнее взять на себя массу неблагодарного труда, добиться, расставить точки над "i", сказать и "б", и "в", и так далее, докуда хватит сил.
Он знал, что теперь поднимают формуляры, решения, справки, отписки и скоро его изменения станут повсеместно видны, и поднимется крик. Он понимал, что они не причём, но теперь нужен рыжий. Здесь он сумел протащить вместо проволоки штыри. А что? Не ломаются, не гнутся, новое слово, можно сказать. Но кто сказал, что на них не лопнула изоляция и не замкнуло именно здесь. Всё возможно в этой невероятной тесноте.
Об изменениях его, конечно, не могли не знать. Однако он мог поклясться, что все они совершенно не при чем. Но станут ли в спешке разбираться, проще поднять крик: кто разрешил? Выходит, каждый может позволить себе? А он разве себе позволил? Он всё оформил, как доработки по результатам испытаний. И всё было бы обычным, если бы не особый момент.
