Вадим Долгов - Быт и нравы Древней Руси
Начнем с того, что известно. Несомненно, жестом, сопровождавшим все вышеуказанные ситуации, был поклон, глубина которого зависела от «величины» благодарности и от социального или возрастного статуса участвовавших в этом людей. Но что при этом говорилось? Было ли приветствие связано с пожеланием здоровья, как в современном русском языке? Или это было пожелание хорошего дня (утра, вечера), как в большинстве европейских языков?
Утверждение известного петербургского лингвиста и литературоведа В.В. Колесова о том, что «пожелания здоровья и приветствия (Здорово! Здравствуй!)» были хорошо известны с древнерусских времен, не подтверждается в тексте его работы никакими источниками. Словарь русского языка XI–XVII вв. дает примеры использования пожелания здоровья как приветствия только с XVI в., да и тогда «здороватися» чаще означало «поздравлять друг друга с чем-либо» или «произносить здравицу в честь кого-либо», а не обычное краткое приветствие. Не проясняют ситуацию и берестяные грамоты, найденные в изобилии при археологических раскопках Древнего Новгорода: обычное приветствие, которым открываются грамоты, построено по модели «Поклоняние от Харитание ко Съфии, Поклоняние от Пелагее ка Алфимие… То есть, обращаясь на письме друг к другу, древние новгородцы тоже «молча» кланяются, и не более того. Следует констатировать, что в произведениях древнерусской литературы сцены приветствия персонажей, как правило, опускаются как самоочевидные. Герои сразу переходят к беседе на конкретную тему. Причем эта особенность сохраняется не только в древних текстах, но и в «повестях» XVI–XVII вв.
Новгородские берестяные грамоты
И все-таки судить о возможных формах приветствия в Древней Руси можно по косвенным данным. К реконструкции может быть привлечен обычный эпический возглас-приветствие «Гой еси!», который, по мнению В.В. Колесова, означает «ты есть наш, наших кровей» (т. е. почти возглас киплинговского Маугли: «Мы с тобой одной крови»). Думается, однако, что если реконструкция В.В. Колесова верна, то это приветствие, вполне органичное в древнюю родовую догосударственную эпоху, с изменением общественного строя и выходом на лидирующие позиции соседской общины должно было отойти в прошлое вместе с родовым укладом.
О том, какие фразы могли использоваться на Руси в XI–XIII вв., можно судить по одному, возможно, единственному переводному литературному памятнику, в котором фразы приветствия не были опущены. Это переведенный с греческого апокриф «Сказание отца нашего Агапия» (XIII в.). Текст произведения, конечно, не может в полной мере служить иллюстрацией русского быта XIII в., поскольку встречающаяся в тексте фразеология может оказаться буквальной калькой с греческого оригинала. Тем не менее пренебрегать этим источником нельзя ввиду отсутствия других свидетельств по интересующему нас вопросу. Ведь переводчик-то был русским, и у нас есть надежда, что, переводя греческое литературное произведение, он мог «примерить» на персонажей вполне русские слова и выражения.
В «Сказании» встретившимся на пути персонажам Агапий в качестве приветствия говорит «добре ходите и добръ вы путь буди» или просто «добръ вы буди путь», а они в ответ интересуются его здоровьем: «Агапие, съдрав ли еси?» или «сдравъ ли еси, Агапие?» — или говорят: «послушай тебе Богь твои, добрый старче». Следует обратить внимание, что, в отличие от современного порядка, Агапий желает встречному доброго пути не при прощании, а при встрече, а его визави не желают ему здоровья, а интересуются, здоров ли он. То, что указанный вопрос о здоровье носит характер стандартного приветствия, подтверждается тем, что в ответ Агапий не начинает на самом деле рассказывать о своем самочувствии. Подобная форма приветствия (в виде вопроса о здоровье, а не пожелания его) встречается достаточно часто (например, в современном татарском языке: «исэнмесез»). Приветствия, прощания и благодарение в «Сказании» сопровождаются поклонами. Одни раз в качестве прощания Агапий слышит: «Миръ ти буде, Агапие, иди въ пути Господня и Господь Бог съ тобою». Эта последняя фраза кажется, однако, слишком длинной и книжной, чтобы быть распространенной в среде мирян. Что же касается пожелания доброго пути, пожелания быть услышанным Богом и вопроса о здоровье — все это могло быть взято переводчиком апокрифа и из окружающей действительности.
Если сравнивать древнерусскую культуру с византийской и западноевропейской, то можно заметить, что на Руси этикету не придавали большого значения. В Византии придворному этикету уделялось гораздо больше внимания — автором сочинения «О церемониях византийского двора» был сам император Константин VII Багрянородный. Пособия по этикету стали довольно рано появляться и в Западной Европе. На Руси же сочинения нравоучительного характера касались проблем этикета лишь вскользь. И Изборники, и появившийся в XVI в. «Домострой» были ориентированы в большей степени на этические, нежели на этикетные вопросы. Первое настоящее пособие по светскому этикету, в котором не было примеси религиозной тематики, появилось только в ходе петровских преобразований («Юности честное зерцало», 1717 г.). Пышный церемониал московского великокняжеского, а затем и царского двора был «привит» на русской почве последней византийской принцессой, женой Ивана III Софьей Палеолог. До этого источники не сохранили никаких свидетельств о какой-либо исключительной системе правил придворного обхождения. Это не означает, конечно, что этикета не было совсем. Но в данном случае важен факт незначительного к нему внимания и отсутствие «письменных пособий», показывающее, что нормы были в целом не очень сложны и запомнить и соблюдать их не составляло особого труда.
Весьма сложной задачей является реконструкция военного этикета. Быть может, древней этикетной формулой начала поединка была известная рыцарственная фраза-предупреждение князя Святослава Игоревича: «Хочу на вы идти», судить об этом сложно. Впрочем, и в военной среде Древней Руси более важными считались этические, а не этикетные вопросы. Военной этике в древнерусской литературе уделяется немало внимания. Это тем более знаменательно, что известные нормы имеют, по-видимому, древнее дохристианское и догосударственное происхождение. Такова не раз повторенная на страницах древнерусских военных повестей моральная максима, согласно которой смерть в открытом бою предпочтительней «срама» поражения и плена.
«Не остави друга древняго; новый бо не будешь ему по-добенъ»: знакомства, друзья. Нравоучительные советы, собранные в Изборнике 1076 г., касаются и отношения с друзьями. Необходимо быть осмотрительным в выборе знакомств. «Не всякого человека въведи въ домъ свои: блюдися зълодея», — советует автор Изборника. Однако даже и неочевидный злодей может оказаться неподходящей компанией. Важно вовремя разглядеть тайного врага и не сближаться с ним. Неизвестный автор поучения, попавшего в Изборник, был весьма подозрителен, он предостерегает: тайный враг услаждает своими речами, а сам сердцем своим желает столкнуть тебя в ров, очами своими прослезится, а когда выберет время, не сможет насытиться твоей кровью. Лучше также не общаться с людьми богаче себя или бедней.
Несмотря на настороженность в отношении к людям, проявляемую в Изборнике, дружба была, конечно, хорошо знакома древнерусскому обществу. Крепкая и искренняя дружба мыслилась сродни братским отношениям. Недаром в «Пчеле» о дружбе и братстве говорится в одном разделе: «О братолюбии и дружбе».
О богатырской дружбе повествует русский эпос: все главные герои русских былин — Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович — состоят в крестовом братстве. Очевидно, и в жизни друзья «не разлей вода» закрепляли свою дружбу крестовым побратимством. Свидетельство этому мы находим в «Киево-Печерском патерике»: «Быста два мужа некаа от великих града того, друга себе, Иоанн и Сергий. Сиа приидоста во церковь богонареченную и видеста свет, паче солнца, на иконе чюдней Богородичней, и въ духовное братство приидоста». Вступление в духовное братство здесь, как видно из дальнейшего повествования, не совместное пострижение в монахи, а именно крестовое побратимство.
Неразлучные друзья попадались и среди монахов. В том же патерике есть рассказ о Евгарии-дьяконе и Тит-попе. «Имяста же любовь велику и нелицемерну, яко всем дивити-ся единоумию их и безмерной любви». Имея в своей основе идею братолюбия, дружеские узы воспринимались как нечто священное и безусловно положительное. Недаром против нелицемерной дружбы злоумышляет Дьявол. Это он посеял неожиданную вражду между Евгарием и Титом. И вот они уже избегают друг друга. Когда Тит идет с кадилом, Евгарий отбегает от фимиама, а если не отбегает, то Тит нарочно не кадит на бывшего друга. Так продолжалось довольно долго. Попытки помирить друзей оканчивались неудачей. Но однажды Тит заболел и захотел все же перед смертью помириться с Евгарием. Однако Евгарий и не думал мириться. «Ни за что не хощу с нимъ прощения имети: ни в сий век, ни в будущией», — сказал он, собираясь перенести вражду даже в иной мир. Но только он произнес эту фразу, как тут же упал замертво, а совсем уже умиравший Тит вскочил как ни в чем не бывало и рассказал окружающим, что все то время, пока братия уговаривала Евгария помириться, он видел «немилосердного ангела», держащего в руке огненное копье. Как только стало очевидно, что примирения не будет, ангел поразил виновника насмерть.
