Наталья Павлищева - Дом Счастья. Дети Роксоланы и Сулеймана Великолепного
Джихангир не раздумывая отправился в Амасью.
Мустафа стал еще лучше, еще красивей, еще сильней, еще уверенней в себе. Джихангир только вздохнул при виде брата, ему никогда не быть таким… И чего Мехмед на что-то надеялся, разве непонятно, что лучший султан – это Мустафа? Вот судьба и разрешила этот спор…
Мустафа сумел вести себя так, как не умел никто, он не делал скидку на увечность младшего из братьев и одновременно не забывал о ней.
Не позвал охотиться, понимая, что это тяжело, зато предложил посмотреть новые списки книг, которые только что закончили писцы, послушать чтецов… У Мустафы опытные чтецы, он не утруждает своих прекрасных глаз чтением при свете слабой свечи, ни к чему, глаза еще пригодятся, когда будет султаном.
Вот это «будет султаном» пропитывало все вокруг, каждое слово, каждый жест, каждый взгляд самого шехзаде.
Конечно, будет, думал Джихангир, кому же еще быть.
И жалел только об одном: что не сможет служить этому султану верой и правдой.
– Почему? – удивился Мустафа, приподняв красивую бровь.
– Я… ты… – растерялся Джихангир. Ну, как объяснить брату, что он же и прикажет удавить Джихангира и остальных, когда станет султаном?
Услышав невразумительное от неловкости (каково рассказывать тому, кто тебя убьет, о своей готовности умереть, хотя теперь умереть по приказу сиятельного брата Джихангир был даже счастлив) объяснение, Мустафа рассмеялся:
– Ты о законе Фатиха? Но нет такого закона, Мехмед Фатих сказал всего лишь о себе, что удавит всякого, кто покусится на его законную власть, даже собственного брата. Ты покусишься на мою власть?
– Нет-нет! – почти закричал Джихангир. – Не думайте такого, как я могу?!
Это действительно было слишком кощунственным предположением, чтобы быть правдой.
И снова смеялся Мустафа:
– Так почему я должен тебя казнить?
Смеялся, а в глазах было что-то… они оставались серьезными. Наверное, так и должно быть у султана.
– Вот почему я не дружу с твоими братьями, но хочу подружиться с тобой. Ты никогда не станешь претендовать на власть, значит, тебя не придется убивать. А твои братья станут. Ведь станут же?
Джихангир со вздохом соглашался, что Селим и Баязид станут, а он нет.
– Вот и не будем больше об этом говорить. Довольно! Я знаю, что ты любишь поэзию и философию. Давай лучше послушаем чтецов и сами что-то вспомним?
Они слушали, потягивая мелкими глотками какую-то жидкость, которая на вкус была не слишком приятна, зато от нее поднималось настроение, вернее, оно становилось благостным, хотелось обнять брата, а еще летать. Брат от объятий ловко уклонился:
– Э, мы не женщины, чтобы обниматься.
Однажды, когда они уже довольно долго беседовали о материях возвышенных, когда у чтецов стали хрипеть от натуги голоса, Мустафа вдруг предложил:
– Достаточно умных речей, давай посмотрим танцовщиц, у меня есть новенькая. Красавица…
Джихангир с трудом уловил мысль, как-то ухитрился зацепить ее за самый хвостик и вытащить, чтобы стала ясной. Это было удивление: неужели венценосный брат тоже интересуется женщинами?
Вот теперь Мустафа хохотал безо всякой серьезности в глазах:
– Я что, не мужчина, по-твоему?
Джихангир махал на него руками:
– Что ты, что ты! Конечно, мужчина!
Он не слышал, как Мустафа сквозь зубы процедил:
– Дурак!
Объяснение, что Мустафа еще какой мужчина, вышло путаным и несуразным, можно было бы и оскорбиться, но старший брат только махнул рукой:
– Закрой рот, ты говоришь глупости.
Удивительно, Джихангир был пьян, хотя вина не пил. Но опьянение легкое, без тяжелого запаха винных паров, от которых его мутило, без давящей боли в висках. Мелькнула мысль, что это наркотик, но эту он ловить ни за какой хвостик не стал, пусть улетучивается.
Ну и что, что наркотик? Мустафа вон пьет вместе с ним, значит, не отрава.
Джихангир не видел и того, что Мустафа вместе с ним выпил только первую чашу, куда воды добавили много больше, чем гостю, а потом ему наливали напиток из другого сосуда, а Джихангиру растворяли шарики зелья покрепче, пока хозяин не сделал знак слуге, что уже достаточно.
По знаку Мустафы появились музыканты, потому в комнату вбежали несколько черноволосых, черноглазых танцовщиц. Зазвучала музыка, задвигались стройные женские тела. Они извивались вокруг Джихангира, словно змеи, а он слабо отбивался, казалось, сейчас окружат и задушат, но Мустафа не позволил этим змеям одолеть младшего брата. Он отогнал проклятых:
– Кыш!
Змеи исчезли, вернее, притаились стайкой чуть в стороне. Зато появилась другая… Она вспыхнула, словно рыжее пламя. Хрупкая и изящ ная, танцовщица тем не менее обладала полной, упругой грудью и стройным прекрасно сложенным телом, волосы ее горели ярко-каштановым пламенем среди моря иссиня-черных голов.
Музыка зазвучала громче, девушка начала двигаться быстрей, и немного погодя было непонятно, кто кого подгоняет – музыка танцовщицу или наоборот.
Джихангир смотрел, не отрываясь, даже забыв о брате…
Прелестное рыжее видение, казалось, превращается в пламя. Такое же охватило и самого шехзаде, он уже не думал, что делает, пытаясь поймать руками этот огненный сгусток.
Вокруг смеялись, но ему было все равно.
А потом стало и вовсе непонятно. Остальные куда-то исчезли, музыка доносилась издалека, а рыжее пламя в его объятьях превратилось в горячее женское тело. Оно и не могло быть холодным, пламя же…
Джихангир уже бывал с женщинами, покорные рабыни готовы были ублажать не только кривобокого шехзаде, но и безрукого, безногого и вообще не имеющего мужского достоинства. У них выбора не было.
Рыжая была иной, она заставила Джихангира почувствовать себя мужчиной по-настоящему, почти не жалела его, заставляя снова и снова испытывать высшее блаженство, не вымученное, а настоящее, свободное, словно в полете.
В комнату, где Джихангир совершал свои мужские подвиги под действием наркотиков и с помощью огненной танцовщицы, вошел Мустафа.
Девушка быстро выбралась из-под руки шехзаде, безвольно покоившейся на ее груди, вскочила, кутаясь в простыню, оставив при этом своего партнера обнаженным.
– Он заснул, господин, – рыжая красавица склонила пышноволосую головку перед Мустафой.
Тот рассмеялся:
– Да, я видел, ты постаралась.
Глаза девушки тревожно блеснули, но посмотреть прямо в лицо своему хозяину красавица не посмела.
– Что еще прикажет господин?
– Пока отдыхай, потом повторишь.
Лицо несчастной изменилось, она умоляюще прошептала:
– Господин велит мне еще развлекать гостя?
– Конечно. У тебя хорошо получается, я даже залюбовался.
Взял голову рыжеволосой за подбородок, поднял, усмехнулся:
– Пожалуй, я даже пожалел, что отдал тебя ему.
– Возьмите меня обратно, не заставляйте ублажать гостя…
– После вот этого? – Мустафа кивнул на спящего Джихангира, бесстыдно раскинувшегося изуродованным телом на ложе.
– Господин сам приказал…
Мустафа резко оборвал красавицу:
– Ты будешь ублажать его каждую ночь… И не только!
Девушка склонила голову и отступила в сторону, стараясь скрыть заливающие лицо слезы. Как она сейчас ненавидела тело, которое только что ублажала! Младший царевич был добр и ласков, но он навсегда отнял у красавицы возможность быть со старшим, делить наложницу с Джихангиром Мустафа, конечно, не собирался.
Джихангир проснулся на ложе в одиночестве, некоторое время лежал, оглядывая незнакомую комнату и пытаясь понять, где это он. Тело еще испытывало приятное томление, в нем была легкость, почти ничего не болело, не ныло, а еще он пытался уловить какие-то воспоминания…
Вдруг шехзаде просто обожгло: огненная красавица! Сначала она танцевала, потом ему все-таки удалось заключить девушку в объятья, а потом… О, неужели было это «потом»? Она и на ложе горячая и страстная.
Неужели не приснилось? Как жаль, если это всего лишь видение.
Джихангир попытался пошевелиться и понял, что не видение. Тело было обнажено, а в таком виде он обычно не спал… Но рядом на ложе никого, если он и впрямь был в рыжеволосой и ночная оргия с ней не приснилась, то куда девалась красавица? И как теперь быть?
Шехзаде вспомнил, в чьем он доме, полыхнул краской стыда – хорош гость, упал в объятья красавицы, забыв о хозяине! Даже застонал от отчаянья.
В комнате немедленно появился евнух:
– Господин что-то желает?
– Уже утро? – Джихангир старался не смотреть на вошедшего, казалось, теперь все вокруг знают, что он тут делал.
– Давно. Господин будет одеваться? Султан Мустафа приглашает к завтраку.
Мелькнуло удивление: почему «султан», разве Мустафа уже султан? Но его перебило понимание, что нужно поторопиться, негоже допоздна валяться на простынях, когда все остальные уже встали.
– Да, и мне нужно вымыться.
Когда Джихангир вошел в комнату, где Мустафа уже сидел перед заставленным яствами столиком, тот смеясь приветствовал:
