Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без
– Э-эх! – с досадой крякнула тетка. – Никогда тебе, Наташа, богатства не видать!
А та вдруг расплакалась:
– Какое тут богатство, концы с концами свести бы.
– Что, не пошел журнал, что ли?
– Не пошел… И первый еще не распродали, а уж второй напечатан. Подписчиков едва 700 человек набралось, а отпечатано 2500 экземпляров. Хотя бы типографские расходы покрыть, а долгов сколько. Сезон начинается, сестер вывозить надо, ни на что денег нет. И квартиру пора снимать…
Екатерина Ивановна очень любила Наташу, хорошо относилась и к Пушкину, она, сколько могла, помогала, шила платья, давала свои украшения, делала подарки детям. Но теперь сестер стало трое, и вместо одного наряда для Наташи требовались целых три, а значит, либо расходы втрое увеличивать, либо подарки делать реже. Что и происходило. Тетка старалась, но и содержать племянниц полностью ей не по силам.
Пушкин вернулся из Петербурга, блестя глазами, чем-то очень довольный.
– Что, Саша, журнал забрали?
Улыбка мгновенно сползла с лица. Наташа поняла, что все плохо, но ведь что-то же обрадовало мужа, она принялась теребить его:
– Скажи, что хорошего в Петербурге?
– Я квартиру нашел. Завтра хотел тебя свезти, показать.
– А что же ты хмуришься?
– Журнал не берут.
– Это пока, лето, все на дачах, вот вернутся и сразу раскупят!
– Ты полагаешь?
– Конечно. Не всем же по подписке брать? Кто-то не успел подписаться, кто-то забыл с дачными хлопотами…
Как бы Пушкину хотелось верить жене!
– Таша, расскажи про дом, где он, что он? – Сестры засыпали Наталью Николаевну вопросами, словно не они, а она старшая. Временами Наталья Николаевна так и чувствовала себя – старшей, едва ли не теткой своих сестер. Они жили у нее в доме. Под ее опекой, ее заботой, ее ответственностью.
– Это дом Софьи Григорьевны Волконской на Мойке с видом на особняки Первой Адмиралтейской. И Дворцовая площадь тоже отчасти видна.
– Ах, прекрасно, мы почти у Зимнего! А что сама квартира?
– Она куда меньше нашей прежней, всего одиннадцать комнат, зато весь нижний этаж и службы хорошие. Однако надеюсь, всем места хватит, и нам, и слугам, и лошадей поставить найдется, шесть стойл наши, и много что…
Александра Николаевна осторожно поинтересовалась:
– Таша, а что стоит?
– 4300 рублей в год с уплатой за три месяца вперед.
– Это много…
– Много, да только Пушкину к архиву и его Коллегии близко. И нам хорошо, Нева рядом, станем на набережную не только ездить, но и ходить гулять!
Наташа не смогла за показной веселостью скрыть от сестер озабоченность. Конечно, место отменное, но и денег требовало таких, которых у Пушкиных не было.
Снова деньги… При одной мысли о них настроение портилось. Им нельзя было жить так широко, но и не жить тоже нельзя. Пушкины переехали в квартиру на Мойке, которая была им не по карману, потому что те, кто ежедневно вращается при дворе и ездит на балы в Зимний, Аничков, на Дворцовую или Английскую набережную – в избранные особняки, – не могут ходить пешком и жить в Коломне. К парадному подъезду императорского Аничкова дворца за первой красавицей Петербурга не может подъехать простая колымага. И одеваться у портнихи с окраины она тоже не может, положение обязывает делать это в модной лавке. И туфельки у нее тоже должны быть не откуда попало.
У Пушкина так же: нельзя носить жилет из простой лавки, его должен сшить отменный портной, который шьет графу Строганову, и цилиндр должен быть свежий и лучший, и перчатки тоже… и так все остальное. А это деньги, деньги, деньги!.. Они могут экономить на повседневной еде или каких-то мелочах, которых никто не видит, но носить подолгу одну шляпку нельзя. Как нельзя снимать дачу попроще, нельзя не иметь выезда с хорошими лошадьми, приличную педикюршу или модистку…
Они невольники этой красивой жизни, все невольники: Пушкин, она, сестры, даже скоро будут дети, потому что няни могут быть дешевыми, а вот гувернеры будут дорогими. И если сама жизнь ей, конечно, нравилась, кому же не понравится блистать, то вот эта неволя уже страшно тяготила. Пушкина тоже, Наталья Николаевна это хорошо видела, но разорвать этот порочный круг он не мог.
Пушкины переехали в дом на Мойке, в последнюю квартиру поэта в Петербурге…
В окна их квартиры виден Александрийский столп. Хорошо это или плохо? Хорошо, потому что центр, плохо, потому что дорого. Но еще и потому, что возникает ощущение, что ангел со столба видит все, что творится вокруг. Об этом сказала горничная Лиза старому Никите – слуге Пушкина. Тот усмехнулся:
– А ты не гляди на него, и он на тебя не будет…
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа…
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…
Пушкин читал, а у нее холодела душа. Словно прощается, словно предчувствует что-то.
– К чему такие стихи?
Снова взвился, фыркнул:
– А какие я писать должен? Сказки, которые тебе так нравятся? Или стишки в альбомы?
За столько лет она уже научилась не обижаться. Спокойно возразила:
– Я не о стишках говорю, а о мрачности стиха. Ты словно какой-то итог подводишь. Почему?
Он опомнился, вздохнул:
– Не идут стихи, совсем не идут. Может, правы завистники – исписался?
– Ты вот сейчас сам хорошо себе ответил: завистники. Ты же со стихов на прозу перешел, вот и пиши.
– Пиши… а проза вон она, на чердаке стопками валяется, никому не нужная!
– Пока еще не привыкли. Пушкина как поэта знали, прочитают и это оценят. А статьи критические – они не всегда справедливы, часто пишутся именно завистниками и теми, кому нужно, чтобы тебя не читали…
– Какая ты у меня, женка, разумная стала!
– Я и была, только ты не замечал.
Пушкин прикусил язык, и правда, его Мадонна повзрослела, а он и не заметил. Наивная, почти глупенькая девочка давно превратилась в мудрую, спокойную женщину, а он все к ней относился, как к Наташе Гончаровой с Никитской улицы… Вспомнил свои письма, стало даже стыдно, писал как подростку, а ведь она немало помогала ему в редакторской деятельности.
Когда же стала такой, как он не заметил? Потому что всегда чувствовал себя выше, значительнее, умнее… Как же… он первый поэт России, а она хотя и первая красавица, да глупышка молоденькая. Наташа повзрослела и поумнела, а он? Остался ли он первым?
От этого вопроса стало страшно. «Памятник» родился не зря, а как ответ на бесконечные критические статьи. Отчасти Наташа права, статьи заказные того же Булгарина, но ведь и сами произведения не берут. «История Пугачевского бунта», на которую царь сначала денег дал, а потом и вовсе за счет казны велел выпустить, так и пылится на чердаке, не берут.
Почему не берут?
Сомнения тяжелые… В салонах уже перестали ждать от него изящных стихов в альбомы, считают, что не позволяет писать жена. И в том, что исписался, тоже ее винят, мол, мешает, заработков требует, а как гению писать ради заработка? Вот и погас Пушкин.
Может, так и есть? Пока семьи не имел, писалось легко и просто, как дышалось, хотя иногда и дышалось труднее. В Болдино перед женитьбой уехал и вон сколько написал, а сейчас? И в Михайловском ни строчки, все вымучено, все на продажу…
Раньше писал и относил Смирдину – пусть сам с книготорговцами договаривается. А теперь? Погряз в издательских делах, общался больше с книготорговцами, чем с поэтами. Когда работать, если он то на балу, то на приеме, то в архивах, то с торговцами ругается? Раньше строчки сами собой ложились, а теперь вымучиваются. И дело не в том, что проза труднее поэзии, именно для него труднее, что для «Пугачева», материалы в архивах искать надо, а в том, что читатель у него теперь другой и что нужно этому другому читателю, Пушкин просто не мог понять.
Рано начал издавать свой «Современник»? Возможно, но думал, на имя пойдут, а там привыкнут к совсем новой литературе. На имя пошли, а вот не оценили…
И оказался он меж двух берегов, вроде близко, а не пристанешь. От поэзии ушел, к прозе пока окончательно не прибился. Может, жена и права, придет время, оценят. Но когда оно придет и чем до того времени жить? Долги отдачи требуют, а где денег взять?
Снова деньги, снова мысли о деньгах… Они забивают всякое творчество. Неужели удел поэтов быть нищими? Но тогда им и жениться нельзя, потому что нищие не могут иметь семей. Но представить себя без своей Мадонны и Машки, Сашки, Гришки, Наташки он не мог. И дело не в красоте лица жены, к нему он привык, дело в том, что это дом, очаг, куда хочется возвращаться из поездок, куда хочется прийти вечером…
Он с удовольствием снял квартиру на Мойке, не думая о том, чем будет платить за нее через три месяца. Но если бы только за квартиру…
Видя, что муж вдруг глубоко задумался, Наталья Николаевна тихонько выскользнула из кабинета, Пушкину нельзя мешать… Может, в его гениальной голове рождается очередной шедевр? С мелкими заботами она справится сама, чтобы Пушкин мог писать, его нужно от мелких хлопот освободить. Она и старалась это делать. Может, потому муж считает, что при внешности Мадонны жена у него совсем приземленная? Пусть считает, не всем же быть Пушкиными…
