Виктор Поротников - Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)
– Никита, ты ли?
– Я! – гордо ответил мальчишка и, не в силах сдержаться, затараторил тоже шепотом:
– С отцом Сергием до Нижнего ходил, а теперь вона в Москву!
– Ух ты! – раскрыл рот Семка. – А как это ты с ними приладился?
Не вынесла горделивости душа Никиткина, пред другом не сдержался, замотал головой:
– И сам не чаял! Просто попросился, как мачеха пообещала более в дом не пускать, а они и взяли…
– И порты на тебе новые… и картуз вона какой…
Зависть друга, конечно, была приятна Никите, но по сердцу тут же резанула жалость к Семке. Тому не лучше живется, тоже сирый, у тетки на шее, а тетка злющая, еще хуже Никиткиной мачехи! Вдруг решительно шепнул другу:
– Иди с нами!
Тот обомлел:
– Да я-то с радостью, так ведь не возьмут, заругают!
– Идем, они добрые! Я своим поделюсь, обузой не будешь, а на Москве к кому пристроимся работать.
Монахи заметили эти переговоры мальчишек, заметили и то, что подбежавший такой же худенький пацаненок не отстает, явно наметившись топать следом. Пока шли деревней, все молчали, но за околицей Сергий вдруг остановился, строго глядя не на обомлевшего Семку, а на Никитку:
– Ты чего ж мальца из дому сманил?! Сам ушел и его тянешь? А о матери не подумали, каково ей будет?!
У Никитки навернулись на глаза досадные слезы, а у Семки и того более – просто брызнули, но друга в обиду Никита не дал, заслонил собой, точно монахи ему что сделать могли, почти вскричал:
– Нету у него матери! Сирота, как и я, у тетки обузой живет!
И вдруг осознав, что грубит самому Сергию, вмиг сник, почти заголосил жалобно:
– Возьмите его с нами… Я своим поделюсь, у меня лапоточки запасные есть, да и порты тоже тетка в Нижнем дала крепкие. И рубаха… Только вот картуза нет, так свой отдам! – И неожиданно добавил: – И ест он немного, нам хватит.
Последние слова вдруг заставили монахов разом рассмеяться. Хохотал Вафсоний, держась за бока, басом ухал Антоний, лучики смешинок расходились от глаз Сергия.
– Ну, коли хлебом не объест, тогда, пожалуй, пущай идет с нами…
Семка, вмиг осознав, что его не гонят, завопил что есть силы:
– Дяденьки, я и вовсе хлеба могу не есть! Разве что иногда горбушечку… Зато я рыбалить хорошо умею, я вам рыбку ловить буду!
Он еще многое хотел пообещать, но остановила рука Сергия, легшая на плечо:
– Хлеба больше, чем у самого есть, не обещаю, но и не обидим. – Он вдруг хохотнул: – Только дяденьками не зови, говори лучше «отче» и по имени. Никитка тебе все объяснит. Пойдемте уж, и так припозднились.
Дальше дорожную пыль топтали уже пятеро, Семка и впрямь оказался мальчишкой ловким и толковым. И рыбу удить хорошо умел, баловал монахов рыбкой.
А однажды на привале, который устроили просто на берегу небольшой речушки, ночью к Сергию подобрался теперь уже Семка, приткнувшись к самому уху, горячо зашептал:
– Отче, я чего видел… эти твои иноки и не иноки вовсе!
– А кто? – шепотом ответил Сергий. Ночная мгла скрыла его едва сдерживаемую улыбку, а шепот не выдал.
– У иноков мечей не бывает, а у ентих короткие под рясами спрятаны!.. Они не тебя ли убить мыслят? Так ты беги, мы их отвлечем! А то давай, мы с Никиткой подберемся и по башкам чем потяжелее… а?
– Не надо ничего. Кабы убить хотели, так давно бы сие свершили, мы который день по лесным тропам бродим. Успокойтесь, их митрополит со мной отправил, видно, хотел, чтоб защитили в случае чего. А то, что они не иноки, я в первый день понял, службу плохо знают.
Последние слова игумен говорил уже громко, в ответ со стороны рослого здорового Антония раздался довольный смех:
– Ты, Семка, зря нас пужаешься. Мы отца Сергия не первый день храним, он верно заметил. Так что спите оба!
Про оба это он зря, Никитка и без того сладкие сны смотрел, и помощи от него было чуть. Вообще мальчишка, почувствовав заботу и защиту взрослых сильных людей, сильно изменился, стал не только уверенным, но и чуть нагловатым. Если шли по деревням и тем более в городах, Никита вышагивал важно, точно не он при Сергии, а монахи при нем. Сначала монахов это даже смешило, потом стали едва заметно морщиться, а однажды Сергий даже сделал выговор мальчишке:
– Ты пошто не дал старухе ко мне подойти?
Тот оправдывался:
– Да мне тебя жаль, отче. Ежели всякий станет к твоей руке подходить, то она отвалится!
Сергий укоризненно покачал головой:
– То моя рука, а не твоя, и в благословении я еще никому не отказывал. Всякий человек доброго слова достоин.
Семка тут как тут:
– А ежели тать? Или вор, к примеру?
– Тем паче надо слово доброе сказать, чтоб в душе что хорошее шевельнулось.
– Чтоб укор почувствовал?
– Не укор, а душой свою неправоту понял. Если поймет, то не сможет худого сделать…
– А ежели не поймет?
– Значит, плохо объяснил. В другой раз говори понятней и до сердца доходчивей.
– Этак ты, святой отец, всех душегубов ласкать станешь, – не выдержал уже Вафсоний.
– А лаской большего добиться можно, чем дурным словом или злостью.
– Ага, вот ордынцев сколь ни ласкай, они все свою мзду требуют, а то и в полон тащат.
– Мерзок сей мир, мерзок пока, – со вздохом согласился Сергий. – Потому и в обители живу, чтобы у Господа прощенье за людские грехи вымолить. Но, вишь, приходится на эти же грехи отвлекаться. Кабы не ссорились меж собой два брата, то не месили бы мы грязь дорожную столько дней.
Не раз заходили такие разговоры, все меньше нравилось это Никитке: ежели столько строг отец Сергий и в обители, то не зря ли он сам туда идет? Однажды стал тихонько говорить Семке, что на Москве сразу надо себе другое прибежище искать, не по нутру ему монастырские строгости. Приятель махнул рукой:
– Поживем увидим…
Вот, наконец, и Москва скоро, Вафсоний сказал, что за поворотом реки будут видны московские холмы. Радовались все, но почему-то идущих охватывала тревога. Эта тревога была разлита в воздухе.
Вдруг Семка принюхался:
– Не то дымом пахнет? Костер где палят, что ли?
Принюхались и остальные. Вафсоний хмуро покачал головой:
– Ой не костер это, чует мое сердце… А ежели и костер, так такой большущий, что всем страшно будет!
Путники прибавили шаг, едва не бегом выскочили на высокий пригорок на берегу и в ужасе замерли! На другом берегу выше по течению единым костром пылал московский Кром! Такого не только мальчишки, но и отец Сергий не видывал. На что большие пожары были, но чтоб дубовые стены Кремника горели, да еще и столь жарко!..
Пылало все: деревянные церкви и колокольни, терема, дома, амбары, скотные дворы, пристани у реки… Горячий ветер помогал расползаться пожару, хотя расползаться уже было некуда. Люди с воплями бежали, бросая все свое добро, даже запертую в хлевах скотину, только бы успеть убежать из огня самим и вынести детей да стариков.
Сергий неподвижным столбом замер на круче, взирая на огонь, охвативший Москву. Помочь они ничем не могли, не только тем, кто еще был в пожаре, но и тем, кто добрался до воды. На их глазах город превращался в груду черных горелых бревен, а ветер все разносил по округе горячий пепел и обрывки того, что раньше было человеческим творением. Пламя бушевало так, что человеческих голосов и не слышно.
Для взрослых это ужас от одного сознания, что вмиг рушится все, что люди делали годами, что остаются новые тысячи обездоленных без крова над головой, без пищи, без скотины, без скарба, а еще хуже – гибнут в огне и люди, которые не смогли, не успели или побоялись покинуть свои дома! Для мальчишек бушующее пламя – это интерес, постояли молча, восхищенными глазами глядя на огненный разгул, а потом не выдержали, принялись обмениваться возгласами:
– Смотри, смотри… вона как полетело!..
– А вон! Глянь, колокольня рухнула, что ли? Вроде как колокол на ней!
– Ага… и человек, кажись…
Под строгим взглядом Сергия примолкли. Но когда стали спускаться к воде, чтоб все же переправиться на ту сторону, Семка поинтересовался:
– А куда ж мы? Чай, монастырь сгорел?
– Монастырь там, отсюда далеко, не видно. А владычий двор вон там, погорел ли, неизвестно, – объяснил Вафсоний со вздохом. – И где митрополит с князем?..
И митрополита нашли, и князя, они не пострадали. Но когда уже пробирались по московской гари, Никитка вдруг зашептал другу:
– Куда ж тута пристроишься, придется в монастырь идти…
– А ты куда хотел? – поинтересовался Сергий.
– Не, я в монастырь и хотел.
– Лукавишь ты все, плохо сие. Говоришь одно, а мыслишь совсем другое, – покачал головой игумен. Никитка потупился, был за ним такой грех.
В Москве Сергий показал мальчишек митрополиту Алексию:
– Хотел в обитель забрать, да больно вертлявы, не по ним монастырское житье. Может, где у себя на дворе пристроишь, толковые мальчонки-то.
Никитка с Семеном остались на владычьем дворе. Семка оказался очень схватчивым к грамоте и через некоторое время уже вопрошал, заглядывая через плечо Власия:
