Татьяна Корсакова - Приди в мои сны
– Я сказал, пошла вон! – рявкнул Виктор, не выдержав всей этой грязи и мелочности.
И Глашка вдруг по-настоящему испугалась, шарахнулась в сторону, а потом и вовсе побежала. А на душе у Виктора после разговора с ней осталось что-то мерзкое, отвратительное. Стало жалко Анастасию, но не из-за ее слепоты, а из-за того, что в тяжелую годину рядом с ней была вот такая… гадина.
Обратно на перрон он возвращался быстрым шагом, хотелось успокоить, сказать, что никто ее больше не побеспокоит, но перрон оказался пуст…
* * *– Они ушли, Трофим? – спросила Настя шепотом.
– Ушли, Настасья Алексеевна. – От Трофима пахло махоркой и отчего-то дымом.
– Тогда и мы пойдем.
Она протянула руку, дожидаясь, пока Трофим вложит в нее трость. От случившегося на душе было сквернее некуда, так, что впору завыть в голос, но она не станет. И не нужно думать, что подумает незнакомец с приятным голосом, когда вернется. Если вообще вернется… У нее полно иных забот, поезд скоро. А то, что он увел Глашку, хорошо. Давно нужно было ее прогнать, да у Насти все недоставало решимости.
Глашка появилась в Настиной жизни два месяца назад. Адам Иннокентьевич, адвокат отца, нанял ее помощницей. Вместе с Глашкой в доме поселился кислый запах немытого тела, суета и сплетни, а старые, привычные вещи вдруг начали исчезать. Шкатулка сандалового дерева, подарок папы на Рождество, любимый мамин костяной гребень, перчатки… Много всего. Однажды Настя собралась с духом и спросила. Переживала, что заподозренная в воровстве Глашка обидится. Не обиделась – сказала снисходительно:
– Вы же, барыня, нынче слепая. Оставили небось цацку свою где-нибудь да и позабыли.
Это была наглая ложь. Ослепнув, Настя приучала себя к жесточайшему порядку, потому что без этой, до миллиметра выверенной привычной стабильности в ее новой жизни было никак. А с воцарением в доме Глашки на смену стабильности пришел хаос. Она меняла вещи местами, убирала их с привычных для Насти мест, делала все возможное, чтобы без ее помощи нельзя было обойтись, а на Настины замечания реагировала всегда одинаково:
– Так зачем же вам, барыня, все делать самой? У вас на то есть я. И подам, и принесу, коли понадобится.
А Насте хотелось самой, чтобы не зависеть от неумной и нечистой на руку бабы. Сама виновата, нужно было попросить Адама Иннокентьевича подыскать для нее другую горничную, а Глашку рассчитать, но казалось неловко отвлекать занятого человека от важных дел такими пустяками. И Глашка обживалась, с каждым днем оттяпывала себе еще чуть больше власти над Настей. И когда было решено ехать в Пермь, она даже не стала спрашивать, берут ли ее с собой. Ей нравилось решать за хозяйку, чувствовать чужую беспомощность. Наверное, Настя могла бы с этим мириться, потерпеть какое-то время, если бы Глашка не начала прятать от нее трость.
Трость подарил Адам Иннокентьевич, после гибели родителей он единственный принимал участие в Настиной судьбе. Остальные отвернулись. Даже Дмитрий… Но о Дмитрии Настя строго-настрого запретила себе думать, так же, как и о собственной ущербности. А вот Адам Иннокентьевич об этом подумал, пусть и исключительно из соображений практичности. И трость подарил специальную, тоненькую и легкую, а еще очень приятную на ощупь. Что ж делать, если все вокруг Настя теперь воспринимала по-другому: не через зрение, а через осязание, обоняние и слух.
Первое время с тростью было тяжело и неудобно, но постепенно девушка приноровилась, научилась передвигаться по дому почти без ущерба для себя и мебели. А потом трость стала исчезать, и Настя почти не сомневалась – это было дело рук Глашки. Вот только доказать она ничего не могла, потому что всякий раз после исчезновения трость находилась. Глашка привычно списывала это на Настину рассеянность и увечность, пыталась даже по голове погладить жалостливо, но в голосе горничной не было ничего, кроме злорадства.
На вокзале случилось то же самое. Трофим пошел разбираться с носильщиком, оставив Настю на попечение Глашки. А Глашка исчезла, ушла, не сказав ни слова. Водички попить… вместе с тростью…
Настя запаниковала. Одна, в темноте, наполненной громкими звуками и резкими запахами, она вдруг почувствовала себя беспомощным ребенком. Ей стоило остаться на месте, просто дождаться, когда вернется Трофим или Глашка, но страх толкнул ее вперед. Настя сделала, кажется, всего несколько шагов и вдруг поняла, что потерялась, что в вокзальной суете не знает, куда идти и как вернуться на прежнее место. Кричать? Звать Трофима? Это глупо и совсем уж беспомощно, по-детски. А она уже давным-давно взрослая, в душе так и вовсе старуха.
И Настя не стала кричать, она просто пошла вперед. Медленно. Очень медленно. Если держать спину прямо, если не суетиться и не метаться, никто не поймет, что она слепая. Почему-то казалось особенно важным, чтобы люди считали ее нормальной, чужие, незнакомые ей люди. А если отойти подальше от людской суеты и остановиться, Трофиму будет проще ее заметить. Наверное. Нет, не наверное, а наверняка! Бабушка говорила, что слова имеют значение. И она будет как бабушка – такой же сильной и решительной. А когда они наконец встретятся, все изменится, и непременно в лучшую сторону. Ей лишь нужно как-то продержаться, добраться до бабушки.
Тихое место ей найти удалось, вот только малолюдное ли? Если бы у Насти при себе была трость, она бы не налетела на этого незнакомца. Да, пожалуй, размахивая тростью, она бы распугала всех незнакомцев в округе, а так всего лишь едва не сбила с ног одного-единственного. И ему это не понравилось, судя по тому, что он сказал. От Трофима Насте доводилось слышать ругань и позабористее, но все же, все же…
А потом незнакомец извинился. У него был смущенный и очень приятный голос. И изъяснялся он как человек образованный. Вот только запах… Пахло от незнакомца вином, сильно пахло. Но пьяным он не казался. По крайней мере, Насте не хотелось думать, что на темном ее пути повстречался не благородный рыцарь, а горький пьяница. Впрочем, о чем она? Рыцарей больше нет, их всех съели драконы. А прекрасные дамы теперь сами по себе. Она, Анастасия Шумилина, теперь сама по себе.
А незнакомец тем временем представился. Виктор Андреевич Серов, инженер… Хорошо, что инженер, а не какой-нибудь вокзальный прощелыга. Инженера, пожалуй, можно было попросить о маленьком одолжении. И Настя попросила, после того, как представилась сама, и протянула руку для приветствия. Руку Виктор Серов пожал очень бережно. Его ладонь была широкой и горячей. А у Дмитрия, помнится, узкой и влажной… Нет, не надо про Дмитрия. Довольно с нее! Главное, что инженер Виктор Серов был готов сделать все возможное, чтобы ей помочь. Вот и славно, теперь ей лишь нужно найти в себе силы, чтобы признаться в своей слепоте. А это такая мелочь! Она ведь уже назвала свое имя. А кто в столице не слыхал скандала, связанного с этим именем? Насте казалось, что таких людей нет. Было бы хорошо, если бы этот незнакомец с приятным голосом ничего не знал про скандал и не догадался про слепоту, но в сказки Настя перестала верить много лет назад, когда приговорили к пожизненной каторге единственного и горячо любимого брата Федю, и последующие события лишь утверждали ее в этой уверенности.
Объяснять Виктору Серову ничего не пришлось. От объяснений Настю избавил Трофим, и сделал он это в своей привычной бесцеремонной манере. Нет, Трофим не был таким, как Глашка. Он был хороший. И Настю любил как родную дочь, хоть и не показывал особо свою любовь. Наверное, стеснялся. Но характер у Трофима был вспыльчивый, бульдожий, как любил шутить папа. И если Трофиму казалось, что Настю обижают…
Сейчас, похоже, показалось. Потому что голос у него стал сердитым и засопел он грозно. Сначала засопел, а потом как-то странно крякнул и замолчал. Только молчание это оказалось недолгим, оба они, и Трофим, и Виктор Серов, пообещали Насте, что все будет хорошо, велели оставаться на месте и исчезли.
Это было плохо. Ах, до чего это было плохо! В кулачных боях Трофиму не находилось равных, а Виктор Серов ему явно не понравился. И она толком ничего не успела объяснить. Не дали ей такой возможности…
Решение пришло внезапно, такое же необдуманное, как и все Настины решения, не осталось у нее времени на раздумья. Настя запомнила, в какую сторону ушли эти двое, и двинулась следом, пока не услышала звуки борьбы. Так и есть, Трофим не сдержался. И она тоже не сдержалась, закричала.
– Трофим, не смей!
И бросилась бежать, чтобы предотвратить несчастье. Тревога сделала ее не только слепой, но и глухой. Оказывается, такое тоже бывает. Настя бежала в гулкой, враз лишившейся звуков темноте и боялась не успеть.
Ее остановили. Грубо схватили за руку, дернули, и дрожащий от злости голос закричал ей прямо в лицо:
– Да что же вы творите, барышня! Вам жить надоело?
Виктор тряс ее за плечи, дико и совершенно бесцеремонно, словно не он всего несколькими минутами раньше обещал сделать для нее все возможное. Настя не сопротивлялась, в душе росло понимание, что по ее вине едва не случилось нечто страшное. С ней чуть не случилось… И из-за этого милейший Виктор Серов злился и сжимал горячие пальцы на ее плечах так сильно, что, верно, останутся синяки. Но было не больно, было страшно и немного обидно.
