Алексей Черкасов - Хмель
– Сымите! – махнул рукою старец.
Тело во власянице сняли с креста, положили на землю возле березы, сложили на груди руки и укрыли сеном. Потом выкопают яму и захоронят Елисея без колоды. Был бы рядом красный лес, как в Поморье, – сосны, пихты, лиственницы, тогда бы выдолбили Елисею колоду-домовину. Но красного леса нет, а из березы колоду не выдолбишь.
Трое пустынников, таких же сивобородых, вечно нечесаных, как и Елисей, остались возле тела петь псалмы.
Возрадовались женщины, особенно белицы и молодухи:
– Мучитель наш помер!
– Иуда окаянный! Так и зырился, так и зырился!
– Кабы не он, Акулину бы не сожгли.
– Это Елисею привиделось, будто в яму к Акулине сиганул нечистый дух в виде белесого дыма.
«Как же порушить дикую крепость? – думал Лопарев, когда после всенощной вернулся со старцем к той же телеге, где его выходила от смерти Ефимия. – Чему они верят, эти люди, пребывающие во тьме и невежестве? Одну сожгли живьем с младенцем, другой на кресте умер. И все во имя Исусово? Во имя святости старой веры? Да что же это за вера?..»
X
Но где же Ефимия?
С того дня, как она пришла к нему в рощу, и нарядилась там в сарафан и батистовую кофту, и пропела ему песнь любви, назвала его возлюбленным своим и мужем, он ее не видел. Искал глазами на всенощном моленье – не нашел: мужики заслоняли женщин. И возле распятого Елисея Ефимии не было. Где же она?
Старец Филарет что-то уже чересчур прилипчиво поглядывал на Лопарева, будто впервые видел.
– Возрадовался я, сын мой, – заговорил Филарет, и лицо его посветлело, смягчилось. – Бог послал те пачпорт пустынника, благодать будет!.. Набирай силы, живи… Ежли надумаешь отроков обучать грамоте, и я помогу в том. Писание прозрею. Славно! Бог даст, передам те из рук в руки посох духовника и крест золотой, чтобы не порушилась старая крепость, какую заповедовал нам сохранять мученик Аввакум. Аминь.
Лопарев поклонился старцу: «Если бы мне твой посох, настал бы конец крепости».
– Как теперь жить будешь, раб божий? В моем ли становище аль перейдешь к пустынникам?
– Мне хорошо было под телегой, отец.
У старца зло сверкнули глаза, чего не заметил Лопарев.
– Как хочешь, так и будет. Семей у нас множество – более шестиста душ. И гурт коров у нас, и два табуна лошадей, и птица всякая. Прибыльно живем, раб божий. Общиною. Всяк по себе не тащит богатство под свою руку. Общинное достояние. И пропитание у всех едное, из одних сусеков. Такоже проживали в Поморье, с тем в Сибирь пошли. По душе тебе экий порядок?
– По душе, отец.
– Спаси Христос! Опосля того как бог послал те пачпорт раба божьего, можно ли тебе зрить бабу?
Лопарев смутился и ответил глухо:
– Каждый мужчина, отец, от женщины рожден. От Евы отошли первые люди, от тех людей еще люди, а потом и мы народились.
– Благостно глаголешь, – прогудел старец, тяжело опираясь на пастырский посох. – Баба – она тоже тварь божья. Вот хоша бы Ефимия.
Лопарев вздрогнул, точно от удара. Старец заметил, но виду не подал.
– Что Ефимия.
– Еретичка.
– Еретичка?
– Опеленала, ведьма, сына мово Мокея. Еще в Поморье, когда белицей проживала…
И тут Лопарев услышал от Филарета, как еретичка Ефимия возопила в монастырской келье и к ней явился нечистый, завладел ее душой и телом, а потом… погнал к святому пещернику Амвросию Лексинскому. Пещерник будто отбивался от еретички крестом, бил батогом, но искусительница оборотилась в муху и порчу навела на сухари. И когда Амвросий сожрал сухари, дух вышел из него, «яко вода из дырявой посудины»…
– Сидеть бы еретичке на чепи в каменном подвале с донной водой, – продолжал Филарет, – да сын мой Мокей украл ее от стражи собора. Я-то не ведал, какова она белица! Ох-хо-хо!.. Как узнал, тащить хотел на собор, да Мокей сдурел и уволок ее к морю, и там проживал с ней года за три так. Потом возвернулся ко мне в общину на Сосновку! «Очистилась, грит. Ефимия-то». Эко!.. Бил дурня, да мало.
У Лопарева – холод за плечами. Так вот каков «милостивый старец»!..
– Была ведьма и есть, – долбил старец. – Ни в чох, ни в мох не верует. Псалмы Давидовы и песни Соломоновы, слышь, перекладывает на мирской язык да пишет их в свои тетрадки. Пожег я те тетрадки и клюшкой лупил, чтоб вразумить нечестивку. Ох-хо-хо! Как присоветуешь, гнать ведьму из общины аль на судное моленье выставить?
У Лопарева дух перехватило. Ефимию – на судное моленье? За что? За какие-то песни Соломоновы? Старец таинственно сообщил:
– У одной бабы, слышь, от нечистого младенец народился о шести пальцах. И рога на лбу пробивались. Сожгли ту бабу. Ведаешь ли?
Лопарев притворился, что ничего не знает.
– Грех! Великий грех был! Елисей-то, который помер, сказывал: нечистый дух по общине ходит кажинную ночь в бабьем обличье. А доглядеть, какая баба, не узрел.
Старец, конечно, намекал на Ефимию.
– Елисею привиделось, что и у меня рога на лбу, – ввернул Лопарев, мучительно соображая, как защитить ее.
– И то! – согласился Филарет.
– А мне вот привиделась Ефимия в светлом сиянии, – соврал Лопарев.
Глаза старца сверкнули, как алмазы.
– Сказывай! Знамение было али как?
– Ночью так, когда в лихорадке лежал, выполз я из-под телеги воды напиться. Вижу: сидит Ефимия вот на этом пне, а вокруг головы сияние.
– Исусе! Баба ведь она, сиречь того – ведьма. Сиянию откуда?
– Жар у меня был…
– И то, – фыркнул старец, ухватившись за свой золотой крест, как спасительный якорь. – Блудница она, блудница!.. Мокей-то без мово благословения проживает с ней. Епитимью наложил на них на семь годов. Ежли за семь годов Ефимия не окажет себя еретичкой, благословлю тогда…
И тут Лопарева осенило:
– Грешно так жить, отец. Ребенок у них народился… Филарет вздрогнул и выпрямился.
– Откель ведаешь про ребенка?
Лопарев сказал, что видел Ефимию с ребенком…
– Это! Спрошу Марфу Ларивонову, спрошу! – погрозил какой-то Марфе, сообщив: – Ребенка отобрал я от ведьмы, чтоб не искушала чадо. Отобрал! До исхода епитимьи будет жить чадо со снохой Марфой, бабой Ларивоновой. Да не узришь! Глядь, еретичка опять возле парнишки. И бита была, а неймется!
«За что бита была? За что?» – ныло сердце у Лопарева, и он едва сдерживал себя, чтобы не высказать в глаза старцу всю неприязнь к дикому староверчеству.
Что же придумать? Как спасти Ефимию?!
А старец упрямо бубнит:
– Гореть бы ей на той березе с Акулиной нечестивой, кабы Елисей усмотрел, какая баба оборотнем ходит по общине! Не углядел. Ефимия совратила Акулину-то. Она! И Юскова парня, Семена, совращала, да не углядели.
Лопарев осмелился сказать правду:
– Не верю я, отец, чтобы Ефимия кого-то совращала и что она ведьма. Не верю! Она меня спасла от смерти. Святость в ней великая.
Филарет вытаращил круглые глаза, как белые камушки.
– Святость?!
– Если она спасает людей…
– Совращает, ведьма! Искушает, еретичка.
– Не верю, – твердо ответил Лопарев.
У старца перекосилось лицо от ярости и ноздри раздулись, но он сдержал себя.
– Не ведаешь всего про ведьму-то, не ведаешь!.. Грех-то!..
– Могу я с ней поговорить?
– С ведьмой?!
– С Ефимией.
Старец не сразу собрался с духом, что сказать. Подумал, потеребил бороду, скрипнул:
– Остра на язык, как пчела на жало. То и гляди, ужалит. Веру надо иметь крепкую и руку праведника, чтоб не поддаться искусительнице. Не совратит ли тя с веры-правды?
– Не совратит.
– Это! Молодой ишшо глаголать так-то. Погоди маленько, вот посох отдам тебе и крест золотой, тогда вершить будешь волю господа бога нашего и узришь: ведьма ль Ефимия али праведница.
– Если она ведьма, как же тогда она стала женою Мокея, вашего сына?
– Не жена, не жена! – отмахнулся старец.
– Как же можно жить ей с Мокеем, если она не жена?
– Неможно! Отторгну, яко тать от овна. И так не шла за моей телегой. Не шла, не шла! Вот под этой телегой скарб паскудницы!
Старец указал на ту самую телегу, под которой скрывался Лопарев во время лихорадки. Так вот куда определил его старец!
– Мне хорошо было под этой телегой. Выздоровел, видите? Если бы Ефимия была ведьма, разве бы она спасала людей от болезней?
ЗАВЯЗЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
Что за люди? Чем они живут? Лопарев надумал побывать у Юсковых и узнать, где же Ефимия?
Мимо шла молодуха в черном платке. На плечах – гнутое коромысло и деревянные ведра с водой. Поклонилась Лопареву, торопливо проговорив:
