Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Мы разбили лагерь в нагорных лугах Нисы, издавна слывших пастбищами для царских табунов. Племенных кобыл оставалось еще около пятидесяти тысяч, хотя бессчетное их множество было угнано отсюда за годы войны. Кони обрадовали Александра, и он приставил к табунам особую охрану, равно как и отобрал нескольких подававших надежды жеребят. Одного он отдал Эвмену. Если дар был вознаграждением за готовность примириться с Гефестионом и средством излечить уязвленную гордость, на словах не было сказано ничего. Гефестион же, ставший причиной нынешней ссоры, и сам мог разгадать смысл подарка. Во всяком случае, так его истолковали сторонники Эвмена, на все лады склонявшие старую поговорку о том, что гордыня не доводит до добра.
Я своими глазами видел список гостей и потому говорю достоверно: тем вечером Александр собирался пригласить Гефестиона на ужин вместе с несколькими старыми друзьями. Он был бы обходителен с ним на глазах у всех, разглаживал бы ему перышки, стараясь показать – Патрокл все еще остается Патроклом.
В тот день Гефестион столкнулся с Эвменом нос к носу, прямо в лагере.
Не могу судить, вышло это намеренно или же случайно. Я выезжал полюбоваться табунами и как раз возвращался; крик спорщиков я заслышал задолго до того, как подъехал. Гефестион заявил, что греки лодырничают уже сотню лет, что Филипп побивал их везде, где только встречал, и что сам Александр обнаружил, будто их единственным оружием остались языки; уж ими-то они владеют на славу. Эвмен отвечал, что чванливые хвастуны вообще не нуждаются в языках: их собственная вонь достаточно красноречива.
Обе толпы свистели и улюлюкали; людей все прибавлялось, и я понял, что скоро начнется кровопролитие. Уже слыша шелест извлекаемых из ножен мечей, я поворотил коня, чтобы скакать прочь, но тут раздался бешеный бой копыт, громом прокатившийся издалека и застывший совсем рядом. Прозвучал один-единственный яростный окрик, и все прочие звуки смолкли. Александр, за спиною которого маячил оруженосец, восседал на коне, глядя вниз, сжимая челюсти. Ноздри его вздулись, справляясь со вспышкой гнева. В наступившей тишине явственно слышалось позвякивание сбруи.
Долгая пауза кончилась. Гефестион и Эвмен шагнули вперед, заговорив одновременно: каждый осуждал противника.
– Молчать!
Я спрыгнул с коня и, держа его под уздцы, постарался затеряться в толпе. Мне не хотелось, чтобы мое лицо запомнилось кому-нибудь, учитывая быстро надвигавшуюся бурю.
– Ни слова! Оба! – Скорость, с какой Александр прискакал к месту ссоры, отбросила его волосы назад, открыв брови; прическа его была скорее коротка, в уступку летней жаре. Глаза Александра побледнели, а гнев исказил линию бровей, подобно сильной боли. – Я требую дисциплины от тех, кого назначаю ее поддерживать. Вам надлежит вести моих воинов в битву, а не в драку. Оба вы заслуживаете остаться без языков и замолчать навечно. Гефестион, это я сделал тебя тем, кто ты есть. И не за упрямство.
Глаза их встретились. Было так, словно я увидел обоих истекающими кровью, свободно изливавшейся по каменным лицам.
– Приказываю немедленно прекратить ссору. Под страхом смерти. Если этот запрет окажется нарушен, вас обоих будут судить за измену. Зачинщик понесет обычное наказание. Смягчать его я не стану.
Толпа затаила дыхание. У нас на глазах царь не просто отчитал двух великих полководцев, что само по себе неслыханно. Все воины вокруг были македонцами и помнили легенду об Ахилле.
Мечи тихонько заскользили обратно в ножны.
– В полдень, – сказал Александр, – вы оба явитесь ко мне. Пожмете друг другу руки и поклянетесь в примирении, которого будете придерживаться взглядом, словом и деянием. Это понятно?
Поворотив коня, он умчался прочь. Я выскользнул из толпы, не решаясь взглянуть в лицо Гефестиону, который мог видеть меня. И потому не заметил, как он поскакал вослед Александру.
Той ночью он пригласил обоих на ужин. Жест прощения – но равный для Гефестиона и Эвмена. Особая милость к Патроклу, надо полагать, была отложена до лучших времен.
Я не видел Александра, пока не пришло время одеваться. Все оказалось даже хуже, чем я думал. Царь выглядел осунувшимся и не проронил почти ни слова, так что и я не решился открыть рот. Но, расчесывая ему волосы, я все же охватил ладонями голову Александра и прижался к ней щекою. Глубоко вздохнув, он устало прикрыл глаза:
– Меня вынудили так поступить. Иного выхода не было.
– Есть раны, страдать от которых могут лишь цари, во имя общего блага. – Я провел немало времени, обдумывая, как высказать то, за что Александр простил бы меня после.
– Ты прав. Так и есть.
Мне хотелось обнять Александра, шепча, что я никогда не заставлю его так страдать. Но я помнил, что они с Гефестионом сумеют всего лишь заштопать новую прореху, не более. Что дальше? И кроме того, утро в пустыне… Поэтому я просто поцеловал своего господина и продолжал причесывать его.
Ужин закончился рано. Мне показалось, Александр побоялся, что, напившись, они начнут все сначала. Но царь замешкался в своем шатре, вместо того чтобы лечь; потом накинул темный плащ и вышел. Я видел, как он прикрывал лицо складками: он не хотел, чтобы люди видели, куда он направляется, хотя наверняка подозревал, что я обо всем догадался.
Александр отсутствовал не слишком долго. Надо полагать, они с Гефестионом, по обыкновению, замяли свои обиды; впоследствии это стало ясно всем. Но если б все шло, как желал того Александр, ночь не закончилась бы так, как она закончилась, когда он вернулся ко мне. Ничего не было сказано словами, однако и без слов можно сказать многое – возможно, слишком многое. Я любил его и ничего не мог с этим поделать.
Время проходит, стирая камни в пыль… Еще три или четыре дня мы оставались в лагере, рядом с табунами высоких лоснящихся коней. Гефестион с Эвменом обращались друг к другу тихо и подчеркнуто вежливо. Александр ездил с Гефестионом выбирать ему лошадь. Они вернулись, смеясь, как бывало раньше, – можно было вздохнуть с облегчением, ежели не знать, чего им это стоило. Времени не под силу исцелить их любовь, думалось мне. На это способно лишь желание забыть. «Смягчать наказание я не стану». Один знает, что эти слова вырваны у него силой, другой же – лишь то, что они сказаны. Уже ничего нельзя изменить или уладить за разговором. Но они столько времени провели вместе, что согласились предать забвению разлад: это необходимо, другого выхода нет.
Мы шли по горным перевалам на восток, в Экбатану.
На сей раз снега не было, и могучие стены блестели яркими цветами, словно драгоценные ожерелья на шее горы. В высоких, просторных комнатах нас встретил не дождь со снежной крошкой, но приятный студеный ветерок. Ставни оказались убраны; Экбатана была летним дворцом, и здесь ждали царя. Прекрасные ковры устилали царские полы. Светильники из потемневшего серебра или золоченой бронзы свисали с увитых золотыми листьями балок в той опочивальне, где Дарий ударил меня по лицу, а я, плача, угодил прямо в руки Набарзану.
По зеленым холмам бежали шустрые потоки; воздух дышал высотой. Теперь я смогу прокатиться по ним: мы собирались пробыть здесь все лето.
Ночью Александр вышел на балкон, дабы охладить затуманенную вином голову. Я стоял рядом. Ящики с растительностью благоухали цветами лимона и розами, чистый ветер овевал нас, спустившись с самых вершин. Царь сказал мне:
– Впервые я попал сюда, преследуя Дария. Зима была в разгаре, но я сказал себе: «Когда-нибудь вернусь».
– Я тоже. Когда я еще был с Дарием и ты преследовал нас, я сказал себе то же самое.
– И вот мы оба здесь. Наши мечты порой творят чудеса. – Александр глядел на сверкавшие звезды, вынашивая новые мечты, как поэт вынашивает песню.
Я видел знаки. Что-то пожирало его изнутри. Царь был рассеян и возбужденно ходил по комнате, сдвинув брови; тем не менее я всегда мог отличить новую мечту от новой задачи, требовавшей решения. Не стоило спрашивать, рано или поздно Александр откроет мне свои думы.
Это случилось как-то утром, так рано, что я был первым, кто узнал о причине его задумчивости. Я нашел Александра, совершенно нагого, вполне проснувшимся и разгуливавшим из угла в угол, чем он, наверное, занимался еще с темноты.
– Аравия, – заявил он, едва увидев меня. – Только не внутренние ее части, а побережье: достаточно убедиться, что племена не совершают набегов на порты. Да, нам нужны берега; и ведь никто не ведает их протяженности на юг или на запад. Подумай только. Мы можем устроить гавани вдоль Гедросии, раз теперь уже знаем точно, где можно найти воду. От Кармании – вверх по Персидскому морю, это легкое плаванье. Но нам нужно обогнуть Аравию. Поднявшись по Аравийскому заливу – этот-то отрезок хорошо изучен, – попадаем в Египет. А оттуда (ты слыхал когда-нибудь?) прямо в Срединное море ведет канал, прорытый по велению фараона Неко и завершенный Дарием Великим. Его всего-то нужно почистить и расширить. Обогнув Аравию, если только это возможно, корабли смогут преодолеть весь путь от Инда, и не только до Суз – в Александрию, Пирайю, Эфес. Города, вырастающие из малых поселений; деревни там, где не было вообще ничего; бедные дикари вроде пожирателей рыбы Неарха станут настоящими людьми; все великие народы смогут обмениваться лучшими товарами, делиться мыслями… Море – чудесная дорога, на которую человек едва лишь ступил.
