Исай Калашников - Жестокий век
– Мои волынцы готовы! – ломким от возбуждения голосом сказал он.
– Трогай, сынок. С богом!
Даниил умчался. Его волынцы, составлявшие передовой полк рати, двинулись на врага. Впереди скакал Даниил. Вскинутая вверх сабля жарко вспыхивала на солнце. Мимо князя Удатного, горяча коней, пошли и галицкие.
На древках с навершьем-крестом полоскались алые полотнища стягов, проплывали хоругви с изображением Георгия Победоносца, мелькали рыжие бунчуки, напоминающие Захарию туги монголов. Конь под Захарием навостривал уши, подергивал поводья.
Строй монгольского войска напоминал натянутый лук. Полк Даниила ударил в середину и откачнулся назад, словно откинутый упругой силой лука, но тут же снова пошел вперед. Вцепился во вражьи ряды, и гул битвы покатился по холмам. Правее на монголов навалились полки галицкие, левее – половцы. Медленно, трудно русская и половецкая рать стала осаждать врагов назад. Мстислав Удатный бросил в сражение запасной полк, и монголы стали сдавать заметнее. Повернув к дружине веселое лицо, князь сказал:
– Не только врагов, но и тех, – показал рукой на укрепленный холм, – посрамят наши храбрые воины.
Волынцы, увлекаемые своим молодым князем, все глубже вклинивались в строй врагов. Если бы им добавить свежих сил, они бы рассекли монгольское войско надвое…
Левее половцев за невысоким холмом взметнулась серая пыль, будто поднятая степным бегунцом-вихрем.
– Смотри, князь! – закричали дружинники.
Пыль перевалила через холм. Отрываясь от нее, легкая монгольская конница устремилась на половцев, ударила в бок их порядков. Мстислав Удатный выругался.
– Скачите к Мстиславу Романовичу!
Два дружинника бросились к укреплению киян. Захарий поскакал за ними.
Стоять без дела он уже не мог, почуяв, что в битве наметился перелом, опасный для русской рати. Безотчетно он ждал этого с самого начала сражения. Уж если монголы вступили в сражение, будут драться до победы или полного изнеможения. Уполовиненными силами их одолеть непросто.
Князь Мстислав Романович сидел на своем стульчике в окружении княжичей, бояр и воевод, заслоняясь от солнца ладонью, смотрел на битву.
Дружинники князя Удатного и Захарий соскочили с коней.
– Князь, подмога нужна!
– Кому это моя подмога понадобилась?
– Князь Удатный просит.
– А он спрашивал у меня, затевать брань или обождать? Не спрашивал. Вот и пусть…
Захарий своим ушам не поверил. Уже видно было, что монголы стеснили половцев, смяли их боевые порядки. Не устоят они – не удержатся и волынские, галицкие полки. Но еще не все пропало. Тысячи киян стоят на холме, тысячи черниговцев – внизу… Неужели же они так и не сдвинутся с места?
Встав перед Мстиславом Романовичем на колени, Захарий почти закричал:
– Князь, вглядись, наших побивают!
– Кое-кого побить и надо. Поумнее будут. Вдругорядь не высунутся.
Шум битвы подстегивал Захария:
– Князь, кровь наших братьев льется! Грех на душу берешь!
Лицо Мстислава Романовича побагровело.
– Изыди, сатана!
– Ты не знаешь, что за войско перед тобой…
– От привязливый! Выпорите его.
Захария отволокли в сторону, резанули несколько раз плетью по спине.
Не больно. Прежде, в Хорезме, был бит куда более жестоко. Но там били чужие. А тут свои, русские братья… Захарий едва сдержал слезы. Горькой, невыносимой была обида. Он лежал ничком на траве. Трудно было поднять голову и посмотреть людям в глаза.
На холме зашумели. Захарий поднялся. То, чего он опасался, случилось.
Половцы не выдержали натиска, стали отступать. Монголы усилили нажим. И половцы побежали. Они уходили, обтекая холм, накатываясь на стан Мстислава Святославича. Черниговцы попытались их остановить, но были смяты.
Обезумевшая от страха толпа половцев захлестнула стан. Закипело человеческое коловращение. И уже не одни половцы, но и черниговцы хлынули через реку. Следом с победными криками мчались монголы.
Волынские и галицкие полки попятились, огрызаясь, стали уходить за Калку.
Спешенные монгольские воины, прикрываясь щитами, полезли на холм.
Князь Мстислав Романович удивленно воскликнул:
– Что же это такое делается? – Истово перекрестился. – Помоги, господи, одолеть врага окаянного!
Нападающих было не много. Лучники отогнали их стрелами. Но у подножья холма скапливались свежие силы. Как только облягут укрепление – конец.
Монголов не держали крепостные стены, городьба из кольев и подавно не удержит. По зловредной воле своего князя кияне сами для себя сделали ловушку. Понял это не один Захарий. Смельчаки садились на коней, скакали вниз, стремясь прорваться к волынским и галицким полкам. Внизу, на правом, равнинном берегу Калки, общего сражения уже не было, русские и монголы рассыпались по всему полю, завязывались скоротечные схватки…
Захарий вскочил на коня, протиснулся в узкий проход среди белеющих остриями кольев, помчался вниз. Суждено – уйдет вместе со всеми, не суждено – падет в борьбе. Все лучше, чем быть зарезанным, как барану. Конь разогнался под гору, бросился в реку, расхлестнул брюхом воду, взмученную тысячами копыт, всхрапывая, вынес Захария на правый берег. Воинов, покинувших укрепление, было сотни полторы, от силы – две. С отчаянием обреченных они ударили в затылок монголам, и те расступились, словно бы давая дорогу, но тут же начали сжимать со всех сторон. Над головой засвистели стрелы. Захарий припал к гриве коня. Заходящее солнце висело над степью красным пылающим шаром, и Захарий успел подивиться: день заканчивается, а казалось, что сражение длится час-другой… Больше он уже ни о чем не думал. Зазвенели мечи и сабли, затрещали, ломаясь, копья. Он вертелся в седле, отражая и нанося удары. И не видел, что все меньше и меньше остается в живых русских воинов. Убитые, русские и монголы, устилали землю…
Резкий, разрывающий бок толчок выбил его из седла. Падая, он хотел схватиться за гриву коня, ему показалось, что схватился, но удержаться не мог – клочок гривы остался в руке. Однако это была не грива, а жесткая степная трава. Он лежал на земле, и перед лицом мелькали лохматые ноги монгольских лошадей; они мелькали все быстрее, быстрее, пока не слились в черноту, поглотившую его.
Но это был не конец. Ночью он очнулся. Над степью висела луна, ее неживой свет серебрил метелки ковыля, взблескивал на доспехах павших. Весь бок задеревенел, стал чужим, в голове шумело и звенело. Но сквозь эти звуки в себе самом он услышал: недалеко от него стонал человек. Попробовал встать – не смог. Превозмогая боль и слабость, пополз на стон. Полз, перелезая через тела убитых. Лицо одного из монгольских воинов показалось ему знакомым. Неужели Судуй? Но его тут быть не должно. Просто похожий…
Пополз дальше, но что-то заставило его возвратиться. Замутненное сознание мешало разглядеть воина. Он полежал, набираясь сил, потом приподнялся на руках. Шлем скатился с головы воина, тускло поблескивал в траве. Воин лежал на боку, прижав обе руки к груди, рот был приоткрыт. Воин, кажется, хотел набрать в себя воздуха, но сил вздохнуть уже не хватило. Захарий смотрел в бледное, искаженное мукой лицо и не хотел верить, что это Судуй. Пошарил на его шее, рука вытянула куколку на шелковом шнуре. Образ духа-хранителя, что ли. Эту куколку, он вспомнил, на шею Судуя надела его мать. Такую же она хотела надеть и Захарию, но он отказался… Не увидят больше мать и отец своего сына. Осиротели твои дети, друг. Овдовела жена…
Стона, заставившего Захария ползти, больше не было слышно. Шлемом прикрыл лицо Судуя. Жаль было друга, его детей, самого себя, Федю и Анну… Хотелось лежать тут, плакать и ждать конца, но не дал себе послабления, поднялся, шатаясь, спотыкаясь, со стиснутыми зубами пошел среди павших. К живым.
Битва на Калке закончилась жесточайшим поражением русских. Из князей только Мстислав Удатный и Даниил сумели уйти за Днепр. Мстислава Святославича, когда он побежал из стана, смятого половцами, настигла монгольская стрела. Князь Мстислав Романович поддался на прельстительные речи нойонов, выторговал себе жизнь и велел киянам сложить оружие. Нойоны не сдержали слова. Князь принял мучительную и бесславную смерть… Погибли тысячи воинов. Домой возвратился из десяти один. Дорого обошлось земле Русской высокоумие и горделивость княжеская. «И бысть вопль и плачь по градам по всем и по селам…»
Глава 17
Возвращение к родным нутугам растянулось на весь год. Воины рвались в свои курени, и хану приходилось сдерживать их нетерпение. Он часто останавливался, медлил. Оглядываясь назад, мысленным взором охватывал завоеванные земли. Все время мнилось, что ушел, чего-то не довершив.
Что-то беспокоило его. Может быть, Джалал ад-Дин? Этот неукротимый сын слабодушного отца собирает под свои знамена непокорных, и сартаулы, растоптанные, вбитые в землю, подымают головы, втайне молят аллаха о гибели завоевателей… Но не это беспокоило его. Все так и должно быть.
