Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс
Характеристика Вотрена в Отце Горио – это верный портрет Видока в тот момент, когда Бальзак познакомился с ним:
"Это был один из тех людей, о которых говорят "крутой мужик". У него были широкие плечи, развитый торс, выпуклые мышцы; грубые чуть ли не квадратного сечения руки, поросшие пучками рыжей щетины. Лицо, перепаханное преждевременными морщинами, имело выражение жестокое, чему перечило легкое и сердечное отношение. Вотрен знал все: корабли, море, Францию, заграницу, сделки, людей, случаи, законы, гостиницы, тюрьмы (…) несмотря на добродушное выражение лица, его пронзительный и решительный взгляд пробуждал опасения. У него имелась привычка плевать на пару шагов, которая говорила о неизменном хладнокровном спокойствии, которое не отступило бы и от преступления, если бы таковое могло спасти его из неприятной ситуации. Взгляд его, словно суровый судья, вникало в глубины всякой проблемы, проявления совести, чувства (…) он знал или угадывал мысли тех, кто его окружал, хотя никто не мог познать его личных задумок или занятий".
В 1840 году Бальзак ввел фигуру Видока на сцену в пьесе Вотрен. В результате громкого скандала пьесу запретили на следущий же день после премьеры (14.03.1840 г.) в театре Порте-Сен-Мартен, поскольку исполнитель главной роли, великолепный актер Фридерик Леметр загримировал свое лицо по образу короля Луи Филлипа. Министерство Внутренних Дел запретило ставить пьесу, и Бальзак вновь пережил очередные финансовые неприятности.
Занятие "королем галер" поста начальника Сюрте Бальзак описал в последней части Блеска и нищеты куртизанок, в Последнем воплощении Вотрена. Представителю аппарата справедливости Вотрен предлагал свои услуги следующим образом:
"У меня имеются все необходимые для этой должности свойства (…) У меня нет никаких иных амбиций, лишь только быть действующим элементом порядка и власти, вместо того, чтобы оставаться воплощением испорченности. Я никого уже не втяну в громадную армию преступников (…) я генерал галер, и я поддаюсь. Сфера, в которой я желаю жить и действовать – единственная, которая мне соответствует, и в ней я разовью способности, которые в себе чувствую. Я уверен в относительной честности своих сукиных сынов, они никогда не посмеют со мной играть. Относительно них я владею правом жизни и смерти, только я сужу и приговариваю, а также выполняю эти приговоры без ваших формальностей".
13
Последнее воплощение Вотрена вовсе не было последним литературным воплощением Видока. В своей романной жизни он имел их не меньше, чем в жизни истинной. Под разными именами делали его своим героем Александр Дюма-отец, Виктор Гюго, Эжен Сю, Фридерик Сюли, Жерар Нерваль, Поль Феваль, Эдгар Аллан По и другие. Он даже дождался (равно как и Шульмайстер) французского телевизионного сериала, а игравший его Бернар Ноэль воплотился в роль с такой страстью (впоследствии он сам представлялся: "Меня зовут Видок"), что после его смерти в газетах появились заголовки: "Умер Видок". Но, благодаря литературе XIX века, Видок не умрет никогда.
Дюма, обладавший волшебным талантом докапываться до тайн истории, узнал, что ненавидящие шефа Сюрте преступники дали ему прозвище "Шакал", и в Парижских могиканах он создал по образцу Видока фигуру начальника полиции с фамилией Джекел (на английском языке Jackal – шакал).
"Шакал знал всех бандитов, воров и мошенников Парижа – все это болото, эта пандемия древней Лютеции никогда не могла скрыться от его взгляда, несмотря на темень ночи, глубину закоулков и количество укромных местечек. Увидав выломанное окно или ножевую рану, он говаривал: Хо-хо, а эта штучка мне известна, это работа такого-то и такого. И редко когда он ошибался. Могло показаться, что Шакал не подчинялся никаким естественным потребностям – когда у него не было времени на еду, он и не ел; когда желал не спать, то не спал. Переодевался он с естественной свободой – в качестве банкира, генерала Империи, портье или нищего сторожа, купца-бакалейщика или денди он на голову побивал самого искусного комедианта (…) Мужчины представлялись ему одним громадным сборищем марионеток, за веревочки которых дергают женщины, потому-то при любой афере, когда ему сообщали о заговоре, убийстве, краже, похищении, взломе, святотатстве или самоубийстве, он давал своим людям единственный совет: cherchez la femme (…) Он был один на всем свете, как будто Провидение лишило его семьи, желая не допустить никаких свидетелей к этой таинственной жизни".
Каждый из этих императоров французской литературы прошлого столетия в своих описаниях подкидывал в описание Видока какую-нибудь истину. Видок Гюго – это инспектор Жавер в Отверженных. Гюго безошибочно вычислил психологические мотивы вступления Видока на полицейскую службу (Бальзак, скорее, занялся внешними мотивами, необходимостью, вытекающей из ситуации):
"С возрастом он пришел к выводу, что находится вне общества, и усомнился в том, попадет ли он когда-либо в его ряды. Он заметил, что общество неизбежно отталкивает от себя две группы людей: тех, кто на это общество нападает, и тех, кто это общество стережет; на выбор у него были только эти две группы, и в то же самое время он чувствовал в себе любовь к суровости, порядку и честности, приправленную неописуемой ненавистью к той расе бродяг, к которой принадлежал и сам. И тогда он вступил в полицию".
Оба, Дюма и Гюго, хотя часто копировали Видока даже во второплановых мелочах (и Шакал, и Жавер со страстью нюхают табак), совершили одну громадную ошибку, делая своих Видоков по сути честными, не думающими о выгоде жрецами правопорядка, чего Бальзак не сделал. Причина очень проста Бальзак знал Видока лично, Дюма же с Гюго читали апологетические Мемуары и дали себя обмануть.
Дюма писал о Шакале: "Укрощение зла было целью его жизни, он не понимал мира с иным предназначением". Гюго о Жавере: "В этих двух словах заключалась вся его жизнь: "Сторожить и следить" (…) он питал религиозный культ к своей профессии (…), он задержал бы собственного отца, сбегающего с галер, и обвинил бы собственную мать, если бы та переступила закон. И сделал бы он это с чувством внутреннего удовлетворения, которое дается добродетелью. Со всем этим вся жизнь его была отречением, отстранением, суровой чистотой обычаев, без каких-либо развлечений. Это было непоколебимой обязанностью; полиция понималась им так же, как спартанцы понимали Спарту, безжалостная погоня за нарушителями закона, стальная честность, шпик из мрамора, Брут в теле Видока". Сам Видок наверняка бы посмеялся, читая такие слова. Если он и был фанатиком, то только одного – денег. Борьба с преступлением была для него стихией и приключением, но прежде всего профессией, и если бы она не приносила доходов, он бы пальцем не шевельнул ради добра закона.
Видок же был и первоосновой для первого классического детектива в литературе. В апреле 1841 года По опубликовал в "Грехем'с Мегезин" новеллу Убийство на улице Морг [К той же самой криминальной серии По принадлежат еще и Тайна Мари Роже и Похищенное письмо. Этот последний сюжет американца чуть ли не скопировали Конан-Дойл и Честертон]. Как считается, что именно так родилась детективная литература. В 1976 году Георг Хензель так нача статью о ней в газете "Франкфуртер Альгемайне": "Вначале было "Убийство на улице Морг"…" Неправда. Вначале были Мемуары Видока, которыми По воспользовался, становясь духовным отцом Конан-Дойла, старушки Кристи, Уоллеса, Сименона, Чендлера, Честертона и многих других, точно так же, как и созданный им в Убийстве… по образцу Видока шевалье Огюст Дюпен был духовным отцом Шерлока Холмса, Пуаро, Мегре, патера Брауна и других знаменитостей литературного детектива. У истоков всего этого бизнеса лежали Мемуары Видока.
Сам По воспользовался фамилией Дюпен от героини одной из афер, описанных в Мемуарах и снабдил собственного детектива видоковскими "умственными способностями, называемыми аналитическими", которые мы теперь называем дедукцией. В Убийстве на улице Морг находится небольшой трактатец на тему дедукции, а такжн любопытное критическое замечание о первом "детективе-аналитике, каким был Видок: "К примеру, у Видока имелся следственный нюх и огромное терпение. Но, не образованный в мышлении, он совершал постоянные ошибки, вытекающие именно из усиленности его следственных поисков. Тем самым он уменьшил свою способность видения, глядя на предметы со слишком близкого расстояния. При этом он обладал способностью с необычной быстротой заметить одну или пару подробностей, но, концентрируя внимание на них, он, понятное дело, терял образ в его целостности. Так оно и бывает, если кто-то желает быть слишком глубоким. Истина не всегда находится в колодце".
14
К сожалению, истина о Видоке находится как раз в колодце, причем настолько глубоком, что дна достичь невозможно. Он сам начал копать этот колодец, а закончили уже его последователи, "приличные" мещанские шефы Сюрте (Аллар, Канлер, Клод, Масе и другие), которые стыдились того, что их любимая полиция была организована бандитом.
