Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом
От саперов веет глубоким спокойствием.
— Чего тут бояться? — говорят они, — В это время ничего не случается, наша пехота за день сыта по горло, а француз — и подавно. А трупы у Сувиля, у промежуточных укреплений Тиомона, у развалин Флер и, — от тех уж, наверно, худа не будет.
Дорога идет под гору; в далекой лощине вдруг на короткое время открывается слабо вспыхивающий горизонт: сигнальные ракеты. Треск пулеметного огня доносится, как стук молота в клепальных машинах… Идущим позади приходится то и дело, спотыкаясь и тяжело дыша, догонять передних, чтобы не отстать, не быть застигнутыми рассветом. Ночной ветер доносит отвратительные сладковатые запахи; черные бесформенные пятна усиливают тяжелую темноту; призрачная луна наполняет воронки светом и тенями. Неожиданно перед людьми встает гора; разрастаясь, она целиком заслоняет все впереди; по ее склону ползут вверх усталые люди, первое дыхание утра заставляет их ежиться от холода. Это высота 388, говорят саперы. Высокий, разлохмаченный воронками вал уже давно перестал быть валом, но все еще носит название крепости Дуомон. В тени огромного свода стоит высокая фигура — руки в карманах, шапка на затылке. Два любопытных глаза разглядывают входящую колонну.
Что это ударило в нос? Все невольно отворачиваются. Это запах разрушенных зданий, человеческих испражнений, пороховой копоти и запекшейся крови.
Книга третья. В ПУСТОЙ ГОРЕ Глава первая КАБАНИЙ ОВРАГНаправо и налево от протекающей извилинами реки, подобно табуну лошадей, погрузивших головы в воду, толпятся высоты Мааса. Это отроги Аргонн, круглые вершины или плоскогорья, которые тянутся с запада на восток. Вся местность в зелени и ручьях, долины покрыты болотистыми лесами; среди высокоствольных буков, ольхи, ясеней, в кустарниках, в зарослях цветов и колючек водятся дикие кабаны, гнездятся дикие утки. У немногих проезжих дорог, на распаханных высотах расположились деревни, у ручьев появились мельницы. Лотарингские крестьяне, энергичные и умелые, сажают здесь фруктовые деревья, сеют хлеба, разводят молочный скот и лошадей. Местность между Мозелем и Маасом уже тысячу лет славится плодородием и обилием, ее возделывали кельты, римляне и франки. От соседства с зеленой и белой Шампанью она только выигрывает.
Полторы тысячи лет город Верден охраняет здесь переход через Маас, — место, где река разветвляется, образуя естественный заслон. Цитадель города расположена над старыми церквями и монастырями с нарядными круглыми окнами и причудливыми готическими арками. На улицах обычная будничная суета провинциальных французских городков, запятых обработкой богатой дарами природы. Около пятнадцати тысяч человек живут трудами рук своих и благодаря находчивости отшлифованных многовековой цивилизацией умов: они изготовляют вышивки, кондитерские изделия, ткут полотна, плавят металлы, строят машины, мастерят мебель. Они ловят рыбу в рукавах рек, молятся перед убранными цветами алтарями, пьют аперитивы, кофе, ходят в праздничных одеждах на свадьбы и посылают на улицы и во дворы кучи черноголовых и светловолосых ребят.
Кольцо укрепленных современных и более старых фортов многочисленными линиями окружает город. Диаметр кольца — не менее пятнадцати километров, окружность — свыше пятидесяти. Ибо напротив города, дальше к востоку и в то же время угрожающе близко, возвышается колосс — Германия, считающая войну высшей доблестью. Со времен 1792 и 1870 годов крепости Верден знакомы немецкие орудия, шлемы немецких воинов. В 1914-м крепости грозило третье нападение. Оно было отражено благодаря помощи англичан и по милости Орлеанской Девы, заступницы своей лотарингской родины — близлежащей деревушки Домреми.
Двадцать первого февраля 1916 года, после основательной подготовки, на улицах города завыли снаряды, умерщвляя население, раскраивая черепа детям, сбрасывая со ступенек старух. Пожарные сирены, дым, суматоха, дикий хаос, свист воздушных бомб в той части города, куда не достигали дальнобойные орудия. Свыше тысячи орудий, среди них семьсот тяжелых и сверхтяжелых, день и ночь извергали ливни стали и взрывов на этот избранный для атаки участок — правый восточный берег Мааса между Консенвуа и равниной Вевр, представляющий открытую к юго-западу дугу в тридцать километров длиной. Затем из наполненных мерзлой грязью окопов и ям поднялись и ринулись в атаку немецкие дивизии. Несмотря на внезапность наступления, на что возлагались большие надежды, все эти немцы — бранденбуржцы, гессенцы, вестфальцы, нижнесилезцы, познанские гренадеры, тюрингские ландштурмисты — всюду наталкивались на сопротивление. Это было сопротивление почвы, размягченной снегом, воронок, наполненных водой, непроходимой чащи густых лесов. Это был отпор молчаливых масс резервных войск, наподобие первобытных воинов сцепленных друг с другом зарослями вьющихся растений, непрерывными линиями колючих кустов, изгородями ежевики;
это была неприступность укрепленных полевых позиций — блокгаузов и колючей проволоки; это была стойкость французской пехоты, горно-егерских частей и артиллеристов. После первых четырех дней, после первой недели миру стало известно: внезапное наступление на Верден не удалось. Шесть армейских корпусов, почти двести тысяч немцев, ввязались в бой, но их оказалось недостаточно. Хотя падение форта Дуомон заставило мир прислушаться к событиям под Верденом и дало немцам ощущение победы, победы все же не было. Крепость Верден нельзя было взять внезапной атакой.
Немцы отказывались капитулировать перед неудачей. Их войска совершали подвиги, превосходящие легенды всех веков. Они брали приступом леса, захватывали горные хребты, очищали блокгаузы, изгоняли неприятеля из оврагов; они шли наперекор свинцовому граду шрапнели, стальным ножам гранитных осколков, шли яростно и отчаянно, обезумевшие и готовые к смерти, распарывали штыками французские тела, швыряли ручные гранаты. Головные части немецких войск увидели с хребта Сувиля, по ту сторону Дуомона, крыши верденских предместий. Еще одно усилие, говорили немецкие командующие, и мы возьмем их. Так они говорили в марте, в мае, в июне и вплоть до середины июля, а потом перестали так говорить. Войска не знали, почему они не продвигаются вперед. Их сменяли, вновь перебрасывали сюда, они несли огромные потери людьми, опять получали пополнения — все более и более молодыми солдатами. Не в них лежала причина того, что крепость Верден продолжала держаться. Они покидали в указанный час неудачные исходные позиции; обливающиеся потом артиллеристы, наполовину оглушенные собственными выстрелами, переносили по приказу огонь вперед; пехота, согласно приказу, бросалась, как ее учили, на французские окопы и воронки и захватывала их. Она неистово уничтожала французскую плоть и кровь, сама отдавала свою плоть и кровь, пот и нервы, разум и храбрость, мужество и самоотверженность. Им говорили, что здесь они защищают родину, — и они верили в это. Им говорили, что француз истощен, — они верили и этому. Еще одно усилие, еще один удар! Они сделали это усилие, они выступили еще раз — подносчики пищи гибли, ездовых убивали на облучках, артиллеристы презирали неприятельский огонь. Были введены новые части, они снова шли в бой — баварские дивизии, прусская гвардия, вюртембергская пехота, баденские и верхнесилезские полки.
Наконец убедились, что так продолжаться не может. Кто совершил ошибку? Где искать ее? Вое больше и больше снарядов швыряли в пекло боев, все больше и больше насчитывали людей, разорванных на части, убитых, изувеченных, пропавших без вести, взятых в плен.
Четверть миллиона, из них почти семь тысяч офицеров, потеряла французская армия под Верденом, немецкая — еще того больше. Прекрасные деревни превратились в развалины, в кучи щеп, в груды кирпича; леса— сначала в пустоши и малорослый кустарник, затем — в кладбища серых пней и, наконец, — в пустыню. И эта пустыня тянется от Флаба к Муаре, за деревню Сувиль, через высоты и овраги; куда ни глянь, по обе стороны Мааса земля лежит, точно лунная поверхность, в белых пятнах, круглых дырах, напоминая и по цвету пустыню. Но город Верден, сильно разрушенный, продолжает стоять под защитой своих фортов. Ему угрожают атаки, его защищают контратаки. Война «топчется на месте».
В течение августа нестроевой Бертин совсем освоился с огромными пустырями, которые на карте все еще обозначались как леса Фосс, Шом, Вавриль, Он очень изменился с начала июля, часто ходил небритым, зарастал щетиной, но лицо его стало темно-коричневым от загара, более здоровым на вид. Он уже не открывал так часто рот от удивления, и его взгляд из-под очков стал осторожным, внимательным. Эти последние два месяца окунули его в беспокойные, мало приятные дела; они гложут его, мысли о погибшем Кройзинге терзают его так же, как и вид этих необозримых пространств с трупами деревьев, — ландшафт, к которому он настолько привык, что его ноги сами собой лавируют между бесчисленными стальными осколками. Здесь, в наилучшем из миров, оказалась брешь, здесь пресловутые законы земного бытия потеряли свою силу. Бертин не раз подвергался обстрелу и удирал от снарядов и шрапнели или, наоборот, попадал под них. Но он полагался на свое счастье. Судьбе, видно, было угодно, чтобы он испытал на собственной шкуре еще много других, более жестоких превратностей, прежде чем окончательно осмыслил действительность.
