Карен Харпер - Наставница королевы
Я завопила от первой боли, но он зажал мне рот потной ладонью и стал проникать в меня глубже. А что, если я понесу Дитя от этого… этого грубого совокупления, которое произошло совсем не так, как мне мечталось? Тому было наплевать на меня, он думал только о себе. Все мои красивые мечты, ведь любовь к нему, которую я так долго лелеяла, съежилась и умерла в тот же миг.
— Ага, — пробормотал Том, — я опередил твоего мальчишку-конюха!
Мне казалось, что прошла целая вечность, но наверняка все закончилось очень быстро. Однако мучения и стыд от того, что Том сказал и сделал — от того, что он погубил, — еще только! начинались.
И как мне удалось добраться до барки, отплывавшей в Уайтхолл? На борту все веселились и оживленно болтали. Должно быть, они на пиру тоже ели и пили не в меру, потому и не заметили ни моего искаженного гримасой боли лица, ни нетвердых шагов. Когда фрейлины Анны стали готовиться ко сну, я пробормотала какое-то невнятное объяснение, спустилась по узкой черной лестнице и бросилась к реке.
Нет, я не собиралась топиться — это было бы слишком ужасно, как смерть моей матери. Я хотела жить. Я жаждала отмщения. Но в ту минуту мне просто надо было смыть со своего тела следы учиненного Томом насилия, если уж я не могла изгнать их из памяти. Для этого мог подойти и струившийся в саду фонтан.
И тут, на мое счастье, пошел дождь. В это время года дожди не редкость, но мне казалось, что Господь Бог посылает эту чистую воду с небес мне в утешение. Не задумываясь о том, что кто-нибудь может пройти мимо, я скорчилась у стены безлюдного уединенного сада и сорвала с себя всю одежду до последней нитки, хотя для этого мне пришлось вертеться и изгибаться, стаскивая со своего тела драгоценные ткани без помощи служанки, которая обыкновенно меня раздевала. Если бы кто-нибудь появился в саду, то, несомненно, решил бы, что я сошла с ума, но это меня не тревожило. Задыхаясь, я горько плакала и проклинала Тома, понимая, что бесчестьем меня покрыл не только он, но и кое-что из того, что я сама делала для Кромвеля, — для того, чтобы сделками с совестью пробить себе дорогу туда, где я теперь находилась. Я так измучила себя и так запуталась, что в чувство меня привела только молния, ударившая в одну из каминных труб на крыше дворца.
И все же, несмотря на бушевавшую грозу, я выпрямилась, прижавшись обнаженной спиной и ягодицами к шершавой кирпичной стене, и стояла там долго-долго под проливным дождем, оттирая тело мокрым рукавом дорогого платья из шитого золотыми нитями бархата. Платье было безнадежно испорчено.
Пропало все: моя невинность, надежды на будущую жизнь с Томом, а может быть, и на замужество вообще. Все погибло, и прежде всего — мое доверие к мужчинам.
Но я утешала себя мыслью о том, что этот урок может пригодиться мне в то жестокое время, которое наступало при дворе Тюдоров. Любая женщина, тем более одинокая, беззащитна в этом мире, а ведь я (помоги мне, Господи!) по-прежнему мечтала не просто выжить, но и преуспеть.
Глава седьмая
Я стояла в углу комнаты, где проходили роды королевы Анны, и слушала ее отчаянные вопли. Пусть я и завидовала тому, что у нее теперь есть ребенок, все же сама я радовалась, что не зачала после учиненного Томом грубого насилия. Но отчего же — снова мучили меня неотступные мысли — если уж я этому радуюсь, отчего не пеняю на Бога за то, что Он позволил Тому наброситься на меня? Ах, нелегкая служба ее величеству временами заставляла меня задумываться обо всем — даже о причинах той боли и ужаса, какие она переживала нынче.
Боль Анне причиняли уже не родовые муки, ибо они миновали, да и роды, по общему мнению, протекали легко. Но совсем не легко было смириться с их итогом. Нет, слава Богу, не выкидыш и не мертворожденное дитя, как часто бывало у несчастной королевы Екатерины, а девочка. Еще одна принцесса. Разрушив королевскую семью, перевернув с ног на голову английскую Церковь (а худшее было еще впереди), обостри до крайности отношения с Испанией, Ватиканом и Священной Римской империей, сделавшись притчей во языцех по всей Европе, его величество получил взамен еще одну дочь.
Пока новорожденную передавали из рук в руки, чтобы обмыть и запеленать, мать королевы старалась утешить Анну, Наконец, когда дитя жалобно захныкало, бурные рыдания Анны сменились судорожными всхлипываниями.
— Дайте мне ее, — приказала королева и взяла дитя на руки. — Идет его величество, — предупредила ее мать, выслушай стремительно вбежавшую в комнату Джейн Рочфорд. — Он не! должен застать тебя в таком состоянии.
— Подай мне гребень и рисовую пудру для щек. Вот увидишь, я с блеском выйду из положения…
После этой фразы всех нас, присутствовавших в комнате, хотя и ничем не помогавших родильнице, выпроводили из покоев королевы.
Принцесса Мария с радостью покинула комнату. Ее специально вызвали ко двору, чтобы она присутствовала при родах королевы, которая сломала ей жизнь. Теперь у нее появилась единокровная сестра, которая скоро будет удостоена прежнего титула Марии — принцесса Уэльская. До сих пор мне ни разу не доводилось встречаться с семнадцатилетней принцессой, и меня очень тронула ее манера держаться — горделивая, но не надменная. Удивлял исходивший из столь миниатюрного тела голос — низкий, почти мужской. Лицо, обрамленное золотисто-рыжеватыми волосами, которые Мария могла унаследовать как от отца, так и от матери, выдавало душевное волнение. На белом лбу уже успели залечь глубокие морщины, объяснявшиеся не только близорукостью (принцессе приходилось сильно щуриться, чтобы разглядеть то, что находилось далеко), но и пережитыми несчастиями. Большинство придворных теперь относились к девушке — некогда столь умилявшей всех подряд, — так, словно от нее можно было заразиться чумой.
В тот день, когда Мария приехала, я встала рядом с ней и тихонько объяснила, кто еще находится в комнате, словно была ее провожатой или переводчицей. Пусть кто хочет ворчит или выговаривает мне за это. А если это не понравится Кромвелю, я скажу ему, что пыталась выведать у Марии что-нибудь такое, что могло бы его заинтересовать.
Я (да простит мне Бог, ведь столько моих подруг было враждебно настроено к дочери королевы Екатерины) с самого начала сочувствовала молодой принцессе, мачеха которой всячески стремилась уязвить ее и унизить, а родной отец не только допускал это, но даже поощрял. И я радовалась тому, что Марии позволили возвратиться в поместье Бьюли, расположенное в графстве Эссекс, где она теперь жила.
Из соседней комнаты послышались раскаты громового голоса короля, и многие фрейлины Анны поспешили от греха подальше, но я осталась на месте. Во всяком случае, великому королю Генриху придется признать, что дитя обладает несомненной фамильной чертой Тюдоров — у девочки были рыжие волосики, а вот глазки были не бледно-голубыми, а темными, как у матери. Кромвель уже много месяцев не давал мне никаких поручений, однако на этот раз недвусмысленно сказал: он желает знать, что скажет его величество, впервые увидев младенца, и что ответит на это ее величество.
— Дочь, дорогой мой господин, — услышала я звенящий голос Анны, когда тяжелые шаги замерли у края ее ложа. — Видите? Здоровенькая, крепенькая красавица дочь. У нее ваши волосы, а со временем, готова поклясться, и нос будет таким же красивым, как у вас.
«Разумная тактика, — подумала я. — Не позволить ему высказаться первым». Возможно, Анне действительно удастся благополучно выйти из щекотливого положения, хотя и были уже напечатаны прокламации, извещающие подданных о рождении принца. Не поворачивая головы, я бросила взгляд из дальнего угла просторной комнаты на леди Маргарет Брайан, которая помогала складывать предназначенные для новорожденной полотняные салфетки. Леди Маргарет раньше была воспитательницей принцессы Марии, а теперь, вне всяких сомнений, станет заботиться о младшей дочери короля, когда той выделят личный двор со штатом камеристок и слуг. Она была единственным, кроме меня, человеком, который осмелился привечать старшую из принцесс здесь, в Гринвичском дворце. Сейчас мы обе хранили молчание. Мне кажется, я тогда и дышать перестала.
Король ничего пока не сказал супруге, но наклонился над необъятным ложем, когда Анна распеленала девочку, чтобы отец мог полюбоваться ею. Анна еще прежде велела отворить одно окно, хоть это и вредно для здоровья — не годится, чтобы при родах в комнате было слишком свежо и светло. Теперь же лучи заходящего солнца косо пробивались в окно, отчего голова малышки, казалось, была увенчана невесомой короной из червонного золота — по крайней мере, так показалось мне, когда я на цыпочках пробралась поближе к двери.
