Николай Алексеев - Заморский выходец
— Тяжелей и сыскать трудно.
Легкие шаги послышались в смежном с светлицей покоем. Дверь распахнулась, и на пороге появилась молодая девушка, в простом белом сарафане и в юбке из синей «дабы» [15]. Маленькая и худощавая, с тонким профилем, с глубокими темными глазами, она была красива той возвышенной, одухотворенной красотой, которая дается в удел немногим. Не многие же могут ее и оценить — есть люди, способные чуть не молиться на картину кисти гениального художника, и есть такие, для которых эта же картина — недостойная внимания вещь, холст, испачканный красками. Только чуткая душа могла понять ее. Тайна такой красоты скрыта не в чертах лица — они могут быть самыми заурядными — но в том внутреннем свете, который сквозит сквозь них.
Увидя Марка Даниловича, девушка остановилась в нерешимости. Боярин взглянул на нее и встретился с ее взглядом. Это длилось одно мгновение, но какое-то странное чувство шевельнулось в душе Марка. На него повеяло полузабытыми образами, которые он когда-то создавал в своих мечтах. Он видел уже раньше эти глаза, глубокие, грустные, видел и это бледное личико, окруженное волною золотистых волос…
— Танька! Ты зачем? — резко спросила Василиса Фоминична.
— Я спросить хотела…
— После! Иди в свою горницу: не гоже девке к чужим людям на глаза лезть. Ну-ну! — прикрикнула Василиса Фоминична, сдвинув брови.
Боярышня быстро повернулась и вышла.
— Кто это? Сестра? — спросил Марк.
— Падчерица.
— Зачем ты ее прогнала? Сама же говорила про девичью жизнь.
— Пусть терпит. И я терпела, и другие терпят, она что особенная? — раздраженно говорила боярыня.
«Э! Да ты с перцем! — подумал боярин, глядя на свою собеседницу. — Ишь, глаза-то будто съесть хотят!»
Вообще Василиса Фоминична теперь показалась ему значительно менее красивой. Что-то грубое, жесткое различил он в чертах ее лица.
— Вот жернов-то мне навязался на шею эта Танька! — продолжала между тем молодая вдова. — Хотела замуж выдать, чтобы избавиться от нее — не берут.
— Не берут? Да что ты! — не мог удержаться от удивленного возгласа боярин.
— Честное слово! Ледащая, говорят, девка. Да она и в самом деле какая-то дохленькая.
Марк Данилович только пожал плечами.
Василиса Фоминична скоро опять заговорила по-прежнему, забыв свое раздражение, снова ласкала глазами красивого гостя, но боярин рассеянно слушал ее, и ее взгляды уже не производили прежнего действия.
Уже солнце начало заметно опускаться, когда Марк Данилович поднялся из-за стола и, несмотря на уговоры гостеприимной хозяйки, решил ехать.
— Не забудь вдову одинокую, заглядывай! — проговорила на прощание Василиса Фоминична. — Али, может, тебе скучно со мной?
— Какое же скучно! Давно ни с кем беседовать так не доводилось, — совершенно искренне ответил Марк.
Боярыня довольно улыбнулась.
Вместе с боярином был послан холоп, который должен был указать ему путь к Кречет-Буйтуровской вотчине.
Проходя через двор, Марк Данилович посмотрел на окна терема. Он думал, не увидит ли в них головки Тани. Но окна были пусты.
«Вот не схожи-то мачеха с падчерицей! Что земля и небо!» — подумал он, подразумевая под землей Василису Фоминичну, под небом — ее падчерицу.
VIII
«Добрый» дядюшка и племянник
Степан Степанович только что очнулся от послеобеденного сна. Голова его была тяжела, в горле пересохло.
«Тьфу, пропасть! Как это завсегда поспишь после обеда…»
— Квасу!
Какой-то холоп заглянул в дверь и скрылся. Через минуту он уже вносил в боярскую опочивальню объемистый кувшин и кружку.
Боярин налил и с наслаждением выпил кружку студеного квасу, потом потянулся и зевнул, крестя рот.
— А тебя, боярин, дожидает тут один, — сказал холоп.
— Кто такой?
— Не ведаем. Хотел немедля тебя повидать, да мы будить тебя не посмели.
— И хорошо сделали. С Москвы он, что ли, прибыл?
— Н-нет, кажись, не с Москвы.
— Прежде никогда не бывал у меня?
— Впервой его увидели. И чудной какой-то — по облику будто и из бояр, а одеждой на холопа смахивает.
— Кто ж бы это мог быть? — раздумчиво пробормотал Степан Степанович. — Пойти поглазеть, — добавил он, поднимаясь с постели. — Квас-то снеси в светелку, — приказал он холопу.
Марк Данилович уже с добрый час ожидал пробуждения своего дяди. Он нарочно не сказал холопам, кто он такой, желая поразить Кречет-Буйтурова радостной неожиданностью. Ожидая, он готовился, как только дядя появится, кинуться к нему на шею. Однако, когда Степан Степанович наконец появился — заспанный, с всклокоченными волосами, хмурый и недовольный, — у Марка отпала охота к такому приветствию, и он только низко поклонился. Кречет-Буйтуров кивнул ему головой, тяжело опустился на лавку, зевнул, окинул взглядом своего гостя и хрипло промолвил:
— Что надо?
Марк Данилович почувствовал, что как будто робеет.
— Я, видишь ли, к тебе… потому самому, что я — твой племянник… — пробормотал он.
— Как ты сказал? — спросил, весь подавшись вперед, Дядя.
— Племянник твой…
Степан Степанович открыл рот от изумления; потом, окинув еще раз с ног до головы Марка, принял равнодушный вид и холодно промолвил:
— Да есть же, есть! — горячо вскричал молодой человек. — Был у тебя али нет брат Данило?
— Ну, был.
— Так я же — его сын!
— Данилы давно уж и на свете нет.
— В полон он был взят. С ним и я.
— Чудно что-то больно… — сказал боярин, а сам думал: «Кто его знает? Может, и в самом деле братнин сын.
А только голяк, видно. Возись тут с ним. Знаем мы роденьку!»
— Чудно, чудно! — пробормотал он опять, поглаживая свою бороду. — Даже прямо не верится.
Марк пожал плечами.
— Да как же?
— Да так же! Прибежал человек, Бог знает отколе, да и говорит: племяш я твой.
— Стало быть, я — обманщик? — с сердцем вскричал Марк Данилович.
— Что ж, и это бывает. Захотелось денежек выманить, ну, и надумал.
— Вот как! Да зачем мне деньги? У меня свои есть, — и Марк, достав данный ему Карлосом кошель, высыпал на стол часть монет. — Ну, да как хочешь. Не веришь — не верь. Я к тебе, как к родному, а ты меня обманщиком считаешь… Твое дело! — говорил Марк Данилович, сгребая дрожащею рукою монеты.
Ему было обидно и больно.
Увидав деньги, Степан Степанович сразу переменился.
— Ты постой… Я ведь не того, не обидеть тебя хотел. То подумай: явился человек с ветра, одет этак не очень, чтобы… Кто его знает, проходимец он али точно племянник родной? Ну, теперь я вижу с деньгами — стало быть, не из обмана… Давай поцелуемся, племянник!
Он встал и распростер свои объятия Марку. Обнимаясь с племянником, Степан Степанович даже умилился — появилась и дрожь в голосе, и слезы на глазах.
Марк Данилович, видя эту перемену, только изумлялся. «Правду сказал учитель, что деньги везде пригодятся и помогут», — подумал он.
— Да, да! И ликом ты с братом Данилой схож. Как это сразу я не догадался, что ты — племяш мне? Вот, поди ж ты! Теперь дивлюсь. А тогда… Давно Данило помер? Давно? Царство ему небесное! Так нам и не пришлось свидеться, как он с Москвы уехал. Кто знал? Вот она, судьба-то! А надо нам приезд твой пирком отпраздновать, — говорил Степан Степанович, когда вдосталь наобнимался.
— Уволь, дядя! По горло сыт.
— Нет, как можно! — возразил Степан Степанович и, кликнув холопа, приказал ему подать перекусить да не пожалеть и меда с наливками и винца. — Позови-ка сюда боярыню, — добавил он еще. — Да и Катю тоже. Скажи, что сродственник приехал, племяш мой, брата Данилы сынок.
Разумеется, Анфиса Захаровна и Катя не замедлили появиться. Боярыня, как водится, заудивлялась, заахала, боярышня смущенно поздоровалась со своим двоюродным братом.
— Поцелуйтесь — не чужие ведь, — сказалСтепан Степанович.
Катя отнекивалась, покраснев как мак, но отец настоял, и Марк Данилович прикоснулся губами к ее вспыхнувшей щечке. Стройная и миловидная двоюродная сестра очень понравилась ему, жирная тетушка не произвела особенного впечатления, а дядя, тот самый дядя, которого он представлял себе таким добрым, хорошим, далеко не таков оказался на деле — в этом скрепя сердце должен был самому себе сознаться Марк Данилович.
— Ну, племяш, пейг ешь да рассказывай, где жил, что видел, — сказал. Степан Степанович, когда стол был накрыт и уставлен закусками.
Марк Данилович подробно рассказывал о взятии в плен отца, о мытарствах, которые суждено было пройти бедному боярину, а вместе и ему, о Карлосе.
Анфиса Захаровна всплескивала руками и ахала, когда племянник описывал Венецию, Катя молча слушала его с горящими любопытством глазами, Степан Степанович поглаживал бороду и что-то соображал.
