Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
— А я вас ни капельки не боюсь, — засмеялась Тереня, погнавшись по гостиной за собачонкой. — Марцин поверит только мне.
Лакей доложил о приезде гетманши Ожаровской с графиней Камелли.
— Я убежала! Меня нет! Терпеть не могу слушать эту итальянскую стрекотню! Айда, собачонки! — крикнула Тереня и убежала.
Север тоже хотел идти, но Иза удержала его.
— Останься немного, познакомишься с двумя очень красивыми дамами.
Прежде чем он успел что-нибудь решить, вошли гостьи. Графиня Камелли уже в дверях громко заговорила, проглатывая от возбуждения слова:
— Я привожу вам, камергерша, бесподобные новости! — Глаза у нее горели, лицо раскраснелось и голос дрожал от волнения. — Марат убит! Майнц сдался прусскому королю! — произнесла она с пафосом и, сделав минутную паузу, прибавила: — Революция получила смертельный удар!
Иза сделала вид, как будто придает не много значения этому известию.
— Не все принимают так близко к сердцу это известие, милейшая графиня, — успокоила ее Ожаровская.
— Нет... это, несомненно, очень важно... Я действительно мало в этом понимаю. Мой двоюродный брат, Север Заремба, — представила Иза Севера, немного растерявшись.
— Но вас это, наверно, интересует! — обратилась к нему графиня.
Заремба поклоном подтвердил ее слова и слушал с большим интересом. Она же, довольная, что нашла слушателя, рассказывала все с большим жаром, не жалея жестов, мимики и пламенных взглядов.
Иза с пани Ожаровской отошли в сторону и увлеклись демонстрированием своих нарядов и какими-то секретами.
— Граф Морелли, мой кузен, камергер его величества короля, получил утром экстренную почту, — пояснила с самого начала графиня. — У нас таким образом сообщение из достовернейшего источника. Я была уже в храме, чтобы поблагодарить бога за эти радостные минуты, и все же, хотя известия вполне достоверные, с трудом могла поверить, что действительно этот подлый цареубийца, этот злейший враг господа бога и человеческого рода, этот воплощенный дьявол — умер. Его убила какая-то Шарлотта Кордэ! Господь, наверно, сам избрал ее орудием своего правосудия. Я должна написать в Париж, чтобы мне прислали портрет этой новой Орлеанской Девы! — восклицала она с пафосом, вознося очи горе. — Одновременно из Майнца изгнаны французские мятежники. Прусский король торжествует. Как, должно быть, радуются сейчас эти бедные изгнанные принцы! Наконец-то правое дело берет верх. Пишут, что прусские дубинки уже выбивают из голов майнцских завсегдатаев клубов их якобинские идеи. Не понимаю только, почему революционные войска выпущены из города? Надо было устроить им республиканскую крестную купель в Рейне! — злобно захохотала она, и черные глаза ее засверкали точно два кинжала. — Это счастливое начало охладит немножко их пыл, и пыл ваших эмигрантов в Дрездене и клубных завсегдатаев в Варшаве.
— Вы, однако, прекрасно разбираетесь в политических делах, графиня! — воскликнул Север с притворным восторгом.
— Я повторяю то, чему меня научил мой кузен, — ответила она скромно, переходя к мелочам гродненской жизни и превознося выше всякой меры польское гостеприимство, образованность, красоту женщин и галантность мужчин. Воспользовавшись случаем, отдала дань великодушию короля, его необычайному уму и благородству.
Север ни в чем не возражал ей и только иногда, при случае, давал понять, что он глубоко уважает консервативные идеи и враждебен всякому новаторству.
Графиня с возрастающим удовольствием расспрашивала его, награждая при этом томными взглядами, так как кавалер показался ей весьма изящным и красивым. Темный блондин, с шевелюрой, подстриженной а-ля Титус, с орлиным носом, высокий, в меру широкоплечий, он производил благоприятное впечатление своим благородным видом, ловкостью движений, мелодичным голосом и голубыми глазами с длинными черными ресницами и бровями, строгой дугой пересекавшими белый лоб.
Он отвечал с изысканной, немного высокопарной вежливостью, но смотрел в глаза пристально и дерзко. Одет он был по последней моде, во фрак вишневого цвета с длинными фалдами, короткой талией и плоско отложенным воротом; на шее у него был повязан белый платок с синими горошинами, такой широкий, что закрывал половину подбородка; жилет — светло-голубой, расшитый золотыми цветами, палевые узкие брюки до щиколоток и туфли без пряжек; в руках он держал тросточку с золотым набалдашником; двойная цепочка от часов позвякивала при каждом его движении целой коллекцией подвешенных брелоков.
Пани Ожаровская, прислушивавшаяся уже с некоторых пор к его словам, обратилась вдруг к нему с ласковой улыбкой:
— Вы всегда носите цвета нашей уважаемой камергерши?
— В самом деле, это удивительно! — проговорила вполголоса графиня, обводя обоих глазами.
— Это просто удивительная случайность!
Он весь покраснел, как барышня.
Дамы начали смеяться. Действительно, на Изе была юбка того же цвета, что и его фрак, только словно осыпанная брызгами золотого бисера, и голубой в золотую полоску казакин с кружевами.
— Удивительная случайность! — повторила насмешливо Ожаровская.
Север, чтоб прервать неловкое положение, спросил, куда ушла панна Тереня.
— Нянчится с камергером. Посмотрите — зрелище неописуемое, — смеялась Иза, указывая через окно в сад.
В тенистой аллее, усеянной яркими бликами солнца, стоял камергер с широко открытым ртом. Тереня же, привстав на цыпочки, вливала ему ложечкой в рот какое-то лекарство.
Дамы хохотали, не жалея довольно тривиальных замечаний. Заремба, которому была неприятна эта сцена, начал собираться.
— Куда вы торопитесь? — спросила негромко графиня, удерживая его руку в своих руках.
— В сейм. Мне надо попасть вовремя, а то еще не впустят.
— Там ничего нет интересного. Кричат недовольные, да пруссаки подливают своего вассерсупу.
— Гетман будет сегодня опять говорить о снабжении армии. Не знаю только, будут ли дебаты происходить при открытых дверях.
— Господи, как мне надоели уже эти сеймы, политика, трактаты и все эти интриги! — простонала с искренним отвращением Иза. — Скука прямо смертная!
— А разве Гродно мало веселится? Ведь тут вечный праздник и балы, — возразил было Север с жаром, но, заметив в ее глазах недовольство, осекся и едва нашелся, чтобы поблагодарить Ожаровскую, пригласившую его на свои ассамблеи и покровительственно преподавшую ему в конце совет:
— Веселитесь сами, а проповеди оставьте ворчливым старикам.
— И не забудьте о завтрашнем пикнике, — прибавила Иза.
Север вышел на улицу, полный противоречивых чувств и мыслей, вызванных только что сделанным визитом и услышанными новостями. Падение Майнца и временное торжество прусского короля особенно огорчали, волновали и озабочивали его.
«А красавице все скучно!» — вспоминал он время от времени с грустью и негодованием.
День был жаркий. Гродно утопал в солнечном зное, в клубах пыли и несмолкаемом шуме, так как на улицах царило большое движение, особенно на Главной улице, ведущей из Городницы к Неману. На Замковой, на Базарной площади и по пути к бернардинскому монастырю стоял гул от человеческой толпы, экипажей и лошадей.
Вдоль приземистых домишек, по узким панелькам и камням, набросанным там и сям в дождливую пору, тянулись многолюдные, пестрые толпы, прижимаясь пугливо к стенам и заборам, так как поминутно по улицам катили резвые четверки, мчались галопом верховые, маршировали вооруженные патрули, плелись высоконагруженные телеги с фуражом или неслись рысцой казацкие дозоры.
Чем ближе было к четырем часам, когда должно было начаться заседание сейма, тем больше усиливалось движение и шум. Стали показываться синие с красным кареты, запряженные английскими жеребцами и меринами в украшенной серебром упряжи, с красными жокеями на козлах. Иногда, вызывая всеобщее удивление, покачивалась на рессорах какая-нибудь старинная колымага со стеклами и позолотой, запряженная шестеркой лошадей, с ливрейными лакеями в париках на запятках и с верховым форейтором впереди. Иногда проносились вихрем двухколесные кабриолеты, запряженные четверкой цугом, обильно увешанной медными побрякушками, перьями и сетками, управляемые офицерами, которые, стоя, точно в колеснице, бешено погоняли, так что у лошадей играла селезенка, и все живое разбегалось перед ними.
Иногда быстро проезжал какой-нибудь важный генерал, конвоируемый драгунами, топтавшими все по дороге. Мелькали зеленые вместительные почтовые тарантасы, поднимая громкий шум хриплыми гудками рожков. Проносились довольно людные кавалькады дам и кавалеров, окруженные тучей зеленых егерей и красных конюхов. Иногда тарахтела по ухабистой мостовой желтая приходская бричка с ксендзом в белом дорожном балахоне и соломенной шляпе или шлепали копытами мужицкие лошаденки, запряженные в телеги; их задерживали на каждом шагу, сталкивали с дороги и запуганных частенько угощали ударами хлыстов, если они недостаточно быстро съезжали с дороги.
