Жозеф Кессель - Всадники
Эти люди в Кабуле, что они, все сумасшедшие или же все настроены против него и хотят его погубить? Губы Уроза сделались сухими-сухими и горели от жара, а лоб и волосы взмокли от охватившей его тревоги.
Он резко опустил одеяло и простыню. К нему приближалась женщина-иностранка, которая брила ему ногу. Она была высокого роста, сильная, еще молодая, и лицо ее лучилось спокойной чувственной радостью. От этого ненависть Уроза к ней усилилась еще больше. С трудом подбирая слова, она обратилась к нему по-афгански. Но он ничего не понял. Тогда сосед по койке, кабульский лицеист, перевел ему. Несмотря на поздний час, в знак особого к нему уважения, Урозу разрешили принять посетителя.
По залу шел Мокки, смущаясь от стольких обращенных на него взоров и вобрав голову в плечи, чтобы хоть как-то уменьшить свой рост. Но, подойдя к Урозу и отвернувшись от остальных, саис выпрямился, и плоское лицо его расплылось в улыбке до ушей.
– Мне сказали, что Пророк уберег тебя и что скоро ты станешь таким же, как прежде, – сказал он.
И, не переводя дыхания, добавил:
– Джехол стоит в конюшне, он напоен, накормлен и перевязан. Подстилка хорошая. Овес хороший. Почти как у нас.
– А кто крикнул «Халлал»? – резко спросил Уроз. – Мазар или Каттаган?
По залу раскатился громкий смех Мокки.
– Замолчи, сын осла, – обругал его Уроз. – Чего ты расхохотался?
– Королевский бузкаши выиграл не мазариец и не каттаганец, нет, как бы не так, выиграл наш. Ты рад?
Уроз только зубы сжал. Это было хуже всего. Его команда смогла победить без него.
– Кто?
– Салех!
– Как Салех? Его же конь был на последнем издыхании.
Мокки поднял к потолку одну из своих огромных рук и воскликнул:
– Аллах вразумил его. Джехол ведь оказался без всадника. И он вскочил на него.
Все тело Уроза судорожно сжалось. Он вновь почувствовал тяжесть гипса на ноге. Итак, его же собственный конь еще и поспособствовал бесчестию хозяина. И он ничего не мог возразить: товарищ по команде всегда мог воспользоваться более свежим конем, если его хозяин выбывал из игры.
А Мокки все смеялся, но из уважения к Урозу теперь уже беззвучно.
– Так что ты теперь дважды благословен, – сказал он. – Меймене получает знамя короля, а Джехол с этого дня принадлежит тебе.
Поймав непонимающий взгляд Уроза, долговязый саис склонился над ним и шепотом сказал:
– Ведь Бешеный конь победил. Значит, он твой.
И тут Уроз вспомнил слово в слово торжественный обет, данный Турсуном перед толпой на базаре, в Даулатабаде:
«Если как то и должно быть, – сказал тогда Турсун, – мой Бешеный конь победит на Королевском бузкаши, то он будет принадлежать с того самого мгновения моему сыну, и только ему».
И вспомнил Уроз, как впервые в жизни испытал он признательность и нежность. Ему захотелось сплюнуть, – горечь переполнила его рот. Прекраснейший жеребец степей стал его конем. Но благодаря другому всаднику.
Опять подошла сестра. В руке ее была трубочка, поблескивавшая ртутью. Сосед по койке сказал, что это термометр, и объяснил, что ему нужно вставить его в задний проход.
– Не может быть, я ни за что не поверю, и никто на свете не заставит меня…
Поднявшись над подушкой, весь бледный, несмотря на постоянный свой желтоватый цвет лица, Уроз грозился, выкрикивал бессвязные ругательства, задыхаясь от стыда и ненависти.
– Я пришлю попозже кого-нибудь из афганцев, – пообещала в ответ сестра.
Мокки смотрел ей вслед, покачивая своей круглой головой. Он тоже был возмущен и не знал, как реагировать на такое бесстыдство. Затем он сказал Урозу:
– Салех и все наши из Меймене просят тебя извинить их за то, что они не пришли к тебе сегодня. Они сейчас на празднике, во дворце короля. Завтра ты всех их увидишь здесь.
– Нет, – грубо возразил Уроз. – Здесь я больше никого не увижу.
Хотя они разговаривали на узбекском, непонятном для кабульцев, языке, Уроз все же понизил голос и шепотом продолжал:
– В полночь подойдешь к моему окну, с Джехолом и с моей одеждой.
– Но ведь вход в больницу охраняют солдаты, – сказал Мокки.
– В карманах моего чапана есть деньги, – сказал Уроз. – Их там более чем достаточно, чтобы подкупить охрану. А если не согласятся, то переберись через забор и потом поможешь мне перебраться. Ты ведь у нас достаточно длинный для этого. И достаточно сильный.
– И к тому же я так хорошо понимаю, что говорит тебе твое сердце, – сказал Мокки.
* * *Тем из больных, кому жар или боли мешали спать, довелось увидеть в ту ночь нечто странное: чопендоз, который лежал в углу палаты, приподнялся полуголый, доковылял на загипсованной ноге до окна, подтянулся, открыл окно, высунулся наружу и исчез.
Мокки тихонько усадил Уроза в седло. Тот взял в руки поводья. Они проехали через полуоткрытые ворота больничного парка. Сторожа в это время спокойно сидели в своем помещении.
Когда они выехали из парка, Мокки спросил:
– Как ты думаешь, они погонятся за тобой?
– Конечно, погонятся, – отвечал Уроз. – Но им ни за что меня не догнать.
Уроз остановил Джехола и сказал:
– Прежде всего, надо перебороть злосчастье. Иди-ка, принеси сюда камень.
Мокки принес огромный булыжник, из которых была сделана дорога. Уроз протянул ногу в гипсе и приказал:
– А теперь разбей этот маленький гробик!
Мокки ударил изо всех сил.
Уроза обожгла столь дикая и неожиданная боль, что он невольно так сильно дернул поводья, что конь взмыл на дыбы. Но проклятая коробка разлетелась на куски.
– В моей сумке лежит бумага, а на ней написано несколько строчек, – сказал Уроз. – Несколько строчек самого Пророка. Это один мулла из Даулатабада переписал их для меня из Корана.
Когда Мокки достал священный листок, Уроз приказал:
– Приложи его к ране и обвяжи твоим кушаком.
Что и было сделано.
Часть вторая
ИСКУШЕНИЕ
I
ЧАЙХАНА
Дорога в объезд Кабула была длинной, а для не знающих ее – еще и очень трудной. Но Уроз, хоть и спешил отъехать как можно дальше от больницы, счел, что это будет все же лучше, чем пересекать город. Ведь за несколько дней он повидал здесь столько полицейских, столько патрулей, казарм, офицеров и чиновников, что весь город представлялся ему огромной ловушкой. Он был уверен, что все эти люди получат, – если уже не получили, – приказ догнать его, арестовать и опять бросить на позорную койку, где им будет распоряжаться та бесстыжая иностранка. Мокки тоже так считал. Откуда же им, степнякам, было знать, что для сильных мира сего судьба какого-то чопендоза, даже очень знаменитого, не имела большого значения?
За ориентир они приняли бесконечную полуразрушенную стену, которая когда-то защищала подходы к Кабулу, то взбегая на вершины холмов, то спускаясь в овраги. Они поехали на значительном расстоянии от стены с внешней ее стороны. Уроза успокаивало то, что стена была довольно высокая. В отличие от создателей ограды, воздвигавших ее для того, чтобы обороняться от угрозы извне, для него она была защитой от города, такого огромного, слишком многолюдного и слишком шумного города, где никто в толпе ни разу даже не узнал его.
* * *Тропинки, по которым беглецам приходилось ехать, петляли по крутым пригоркам, были все неровные, в рытвинах и осыпях. Но луна освещала местность достаточно хорошо, и Джехол ступал вполне уверенно. Когда вечные снега на знаменитых хребтах Гиндукуша окрасились розовым цветом зари, Мокки, оглянувшись, уже не увидел отрогов древней стены.
– Кабул остался далеко позади, – заметил он.
– Мы не теряли даром времени, – согласился Уроз.
– Что за конь! – воскликнул Мокки.
И грубой своей огромной ладонью он на удивление нежно погладил жеребца по шерсти. Джехол ответил ему веселым ржанием. Саис рассмеялся своим громким нескончаемым смехом. На этот раз и Уроз тоже почувствовал в своей груди отзвук этого смеха. Заря, перемещающаяся от вершины к вершине, как бы подтверждала: да, ему удалось перебороть свое ранение, свое поражение, свой позор, больницу и только что прошедшую ночь. Он снова является хозяином своей судьбы и едет верхом на собственном коне. Он увидал, как орлы медленно поднимаются в небеса. Один из них взлетел прямо перед ним. Лучшая из примет…
– Я слезу, – сказал он Мокки. – Совершу намаз.
Солнце уже встало.
Мокки спросил:
– А ты не повредишь рану, преклоняясь к земле?
– Не имеет значения, – ответил Уроз.
– Аллах милостив к страждущим, – настаивал Мокки. – Старый Турсун знает это: при том, что он такой набожный, он все же молится стоя. А ты можешь помолиться в седле.
Вот теперь-то, после этих слов, уже ничто на свете не могло помешать Урозу действовать так, как он решил. Равняться с отцом в инвалидности он никак не желал.
