Евгений Салиас - Кудесник
«По неисповедимым судьбам Божиим тот барин, который жил всегда в отсутствии, но постоянно ожидался всеми как „графчик“, внук нынешнего барина и будущий их барин, не существует, не существовал… У графа один наследник, его младенец-сын, вновь рожденный от молодой жены. Приезжий — подкидыш и сынишка Норича».
Вот какая новость привела нежданно всех обитателей палат графа Зарубовского в смятение. У этих простых людей, нахлебников из бедных дворян и однодворцев, а равно у дворовых и у крестьян… у всех, от дворецкого до последнего кучеренка и поваренка, была православная, чуткая и непокладистая совесть, не раба мудрствования лукавого…
И вот эта совесть заговорила теперь против барина-графа, а в особенности против молодой графини.
Что касается до самого Игната Ивановича Норича, то у него уже было новое прозвище от всех — Каин! И этот человек почти не показывался из своих горниц, будто стыдясь народа. Когда же кто из нахлебников и дворни встречал Игната Ивановича, то отводил от него глаза в сторону, будто за него совестился…
Сначала Норич был хотя и смущен, но все-таки довольно весел и повторял всем одно и то же:
— Да. Что ж? Покаялись! Был тот грех, но мы с женой не стерпели, сняли с себя эти вериги невидимые, покаялись графине, и легче стало…
Но вдруг Норич изменился в обращении со всеми, немного похудел лицом и стал сам косить от всех озабоченный взгляд…
В палатах родился, возник неизвестно когда, откуда и каким образом слух… весть…
«Норича с женой, по указу начальства, заставят на великую пятницу, при страстях Христовых, над плащаницей присягать в том, правду ли они показывают или оговаривают покойницу графиню Эмилию Яковлевну».
Этот слух или эта весть обежала дом и затем обежала и всю Москву, которая не менее обитателей палат графа Зарубовского волновалась от события с молодым «графчиком».
Эта внезапная весть была неверным слухом, выдумкой.
Молодая графиня выехала два раза из дому, посетила важных сановников и, вернувшись однажды домой, сама спросила:
— Что за глупости такие пущены в доме и кем собственно? О присяге Норичем на страстной неделе? И кто это балует?
Виновный был неизвестен и не нашелся. Слух этот действительно возник в доме как бы сам собой, на совести обитателей его.
Но что же Алексей?!.
Молодой малый после свидания с дедом слег в постель: силы его душевные и телесные были как бы надорваны. Его сломило то, что он пережил в два дня… Позванный старичок медик из немцев навещал больного, и этот, владея немецким языком лучше, чем русским, горячо все передал старику, прося помощи, совета… Ему даже не у кого было во всей Москве просить этой помощи, помимо немца-медика…
Старичок, простодушный и сердечный, только сочувствовал и ужасался, но посоветовать ничего не мог.
Алексей оправился только в неделю времени и, едва поднявшись на ноги, попросил свидания с дедом.
Графиня отвечала через Макара Ильича, что готова его принять сама, но что граф не желает еще тревожить себя и расстраиваться и более «господина Норича» не примет.
— Господина Норича!.. — воскликнул Алексей. — Да ведь это можно с ума сойти! Можно все… Можно преступление совершить…
Были мгновения, что Алексей, как бы теряя рассудок, начинал серьезно обдумывать, кого ему в отмщение зарезать: графиню или Норича?
Но после прилива и вспышек дикого гнева и злобы наступали минуты полного отчаяния.
Так прошла еще неделя.
Алексей безвыходно сидел в своих горницах и за все время только раз пять поговорил спокойно с немцем, его навестившим, и с дворецким, который особенно сердечно относился к нему.
Наконец молодая графиня не вытерпела, ей начинало прискучивать и даже стесняло ее общее тревожное состояние всех обитателей палат.
И графиня Софья Осиповна однажды сама потребовала к себе молодого человека для объяснения.
Алексей двинулся к ней наверх быстрой, неровной походкой. Он знал и чуял, что это будет решительное и последнее объяснение… И он не знал, что он сделает! Быть может, он ударит ее и, повалив, будет топтать ногами…
Войдя в первую же большую гостиную и собираясь, как в первое посещение свое, пройти снова всю анфиладу комнат, Алексей в изумлении остановился…
Гостиная эта не только не была пуста, но даже превратилась как бы в судилище…
На диване сидела графиня, а около нее, вокруг стола, сидело пять-шесть человек чиновников, из которых один седой старик в регалиях был в ярко-красном мундире, расшитом золотом…
— Пожалуйте и садитесь! — выговорила графиня глухим голосом при появлении Алексея на пороге.
Молодой человек постоял, потом тихо подвинулся к столу и медленно, спокойно оглянул всех горящим взором…
Посторонний, беспристрастный и правдивый судья, если бы таковой был здесь в это мгновение, неминуемо решил бы все тотчас без всякого колебания. Вся фигура, лицо, походка и, наконец, взгляд этот, которым молодой человек окинул все собрание свысока своей оскорбленной гордости, — все говорило ясно, закрадываясь в душу этих людей против их воли и помимо разума:
«Это не сын нахлебника Норича из шляхтичей, это граф Зарубовский!»
У правды есть своя великая тайная сила!
Алексей сел на свободный стул и уперся огненным взором в графиню, сидевшую прямо перед ним за огромным круглым столом…
Начался какой-то разговор, говорили все по очереди; затем маленький человек, вроде подьячего, читал что-то, держа бумагу… Алексей ничего не слушал и ничего не понимал… Или он понимал тогда все, но затем забыл… Во всяком случае, он никогда не мог впоследствии вспомнить, что тут происходило и как произошло…
Только раз очнулся он от своего столбняка и рассмеялся громко, оглядывая это дикое судилище… Эту минуту он помнил затем хорошо… В эту минуту подошли ближе к столу Норич и с ним рядом какая-то дрожащая, перепуганная старая женщина…
Алексей не столько понял, сколько почуял внутренно, какую роль играет эта женщина в этой шутовской, но злодейской комедии…
Затем, скоро ли или после долгих прений, Алексей не помнил, его попросили подписать бумагу. Ему положил на стол эту бумагу сам старик в золоте и в регалиях, другой чиновник подавал перо, пальцем указывая что-то…
В это мгновение Алексей как-то вдруг рванулся к листу бумаги, схватил его и, скомкав, изо всей силы швырнул в лицо старика. Все повскакали с мест…
— Злодеи!.. Мерзавцы! — вскрикнул Алексей вне себя. И голос его, загремев в доме, был слышен даже на дворе.
— И ты, низкая, бесчестная тварь… вышедшая замуж за старика, чтобы… Ты думаешь, что я подпишу бумагу, которая покрывает позором мою покойную мать. Я стану пособником вашего надругания над покойницей… Ах вы злодеи! Подлые, низкие люди… Я граф Зарубовский был и век свой им буду.
Но пока Алексей говорил, вскрикивая, голос его все слабел и падал… И наконец все исчезло у него из глаз… Он лишился сознания…
Когда молодой человек пришел в себя, он был снова в своей горнице и в постели и снова добрый немец хлопотал над ним.
На этот раз Алексей скоро оправился… Но чувствовал себя как бы тяжелее, как бы старее лет на десять. Все в нем будто перегорело, как в горниле мук, и зато стало тише на душе.
Через несколько дней добряк медик, видя его достаточно спокойным, объявил молодому человеку, что он получил поручение от графини снова предложить Алексею, и в последний раз, те же условия, на которые он при чиновнике не согласился…
— Соглашайтесь, мой юный и несчастный друг, — прибавил немец со слезами на глазах. — С сильнейшим нельзя бороться. Это тот же вид самоубийства… Согласитесь на эти условия, или они вас погубят…
— Какие? Я не знаю? — наивно и даже удивляясь отозвался Алексей. — Я не помню… Ничего не помню.
Немец, тоже удивляясь, передал Алексею, что граф предлагает ему называться Норичем, а не Зарубовским, получать ежегодную пенсию в шесть тысяч рублей и, выехав немедленно из России, жить в чужих краях, за исключением, однако, Германии, где был довольно известен всем граф Григорий Алексеевич и где он сам известен.
— Никогда! — отозвался Алексей тихо, но с горькой улыбкой. — Никогда я не соглашусь позорить память моей матери. Мое согласие равносильно ее обвинению в низком преступлении. Никогда!
— Но знаете ли вы, мой друг, что тогда вам грозит?
— Ничего! Я буду нищий, но что ж… Я уеду тотчас на Рейн, к милой сестре, найду себе работу и буду жить там хотя бедно, но зато под своим именем.
— Нет. Вас под именем графа Зарубовского из России не выпустят.
— Запрут, стало быть, в этой горнице и приставят караул ко мне, чтобы я не убежал! — усмехнулся Алексей.
— Нет. Много хуже… Много хуже…
— Что же? Говорите… Сошлют в Сибирь?
— Нет. Вас заключат в тюрьму, в крепость.
