Никита Ишков - Суперчисла: тройка, семёрка, туз
— Проклятый заломил такую цену, что даже Давид, брат мужа, не в состоянии… Если кое-что продать, то можно наскрести, но времени в обрез. — Она вытерла нос, затем неожиданно всхрапнула, как кобылица. — Завтра уже будет поздно. Надо выкупить, пока Тинатин не увели с майдана.
Я непонимающе глянул на нее.
— Пленников сбивают в стадо, привязывают к арбам и гонят… обычно на татарский майдан. — Кетеван примолкла, сглотнула рыдание, потом наконец решила сказать правду. — Там девиц и молодых женщин осматривают евнухи из сераля правителя. Это такой позор. Тем более для дочери. Не дай Бог, чтобы кто-то из нехристей увидит ее девство. Они пальцами раздвигают и смотрят…
— Она так красива?
— Не то слово, господин. Она совсем как спелая слива после дождя…
В ту пору я не совсем понял смысл этого сравнения, только позже, когда мне удалось взглянуть на Тинатин, когда обмер и потерял дар речи, невольно вспомнил слова матери. Можно, конечно, сравнить ее с темной розой, с густо-бордовым тюльпаном, до которых особенно охоч был Надир-хан. Да, он любил цветы! Он любил степь ранней весной, когда ее покатые плечи во все стороны покрываются невысокими, стройными стебельками, на которых расцветают несуразно большие, яркие бутоны. Можно сравнить с мелодией, птицей — не птичкой, нет! Тинатин была статная, высокая девица. Тем более удивительно стройной казалась ее фигура… Лицом она была бела, черноволоса до синеватого отлива. Особенно ей шли темные тона — в них она действительно напоминала сливу. И на сизом, упругом боку капля росы, не желающая скатиться, готовая погибнуть под лучами солнца, только бы не расстаться с прохладной душистой кожицей. Красота ее была строгой, выдержанной, пророческой. Глаза — зрачки темнее тифлисских слив — обещали все или ничего. Мне было трудно к этому привыкнуть… Но это потом, а в тот день, когда я добрался до майдана и нашел пищальника, захватившего ее в полон, глянул на него, у меня родилось ощущение, что все мои усилия могут оказаться напрасными. Раненый в руку, полупомешанный, дошедший до исступления стрелок никого не подпускал к пленнице, ни с кем не желал торговаться. Сам сидел на каменных плитах майдана и на все вопросы устало отмахивался, словно говоря — э-э, дорогой, проходи, проходи, эта пташка не про твою честь. Обмякшая Тинатин полулежала рядом, привалившись к его плечу, истомленная донельзя, голова, плечи и лицо были прикрыты грязным, искровавленным покрывалом.
Прежде всего я поинтересовался.
— Как зовут тебя, солдат?
Он ответил не сразу, оглядел меня снизу вверх, потом неохотно буркнул.
— Ахмед.
У меня руки опустились. До отчетливой безнадежности я подумал, сколько не предложи за нее, все будет мало. Никаких денег у брата моурава, ни у самого моурава не хватит, чтобы заставить старого, бородатого перса, расстаться с добычей.
Я насквозь сверлил его взглядом, говорил громко, внушительно. Призывал в свидетели самого Мирзу Мехди-хана, могущественного эмира двора, однако солдат уперся, как камень.
У старого сарбаза тоже была семья — я отчетливо видел его прошлое — был когда-то обширный клин земли неподалеку от Тебриза, что в южном Азербайджане. Пятнадцать лет назад он всего лишился. Налетели кочевники, старшего сына зарубили на глазах у матери, саму ее обесчестили, дочь угнали в рабство. Зачем он должен жалеть неверную? Аллах послал ему награду — вот она, милость божья! Теперь, продав красавицу из Гюрджистана, он сможет, наконец, уйти на покой, построить дом, устроить в подвале вместительный сардаб, вкушать челоу-кебаб, лакомиться руяхи и ширберендж.[72]
— Уходи, господин, эта девушка не продается. Она мне как дочь. Я отдам ее в гарем Надир-хана и получу за нее столько туманов, что на арбе не увезти. В гареме великого и непобедимого светоча мира, — замысловато загнул старый перс, — ей будет хорошо. Наш повелитель силен по этой части…
Мы торговались с ним на татарском майдане, куда сгоняли двуногую добычу и куда уже, из царского дворца, спускались евнухи из сераля. Я обещал нагрузить ему арбу серебром — он ни в какую. Если бы не помощь Мирзы Мехди-хана, поговорившего с начальника фоуджа[73] — тяжелой, вооруженной длинными ружьями пехоты, — который пригрозил сарбазу лишением милости начальства, упрямый азербайджанец никогда бы не согласился. Здесь, в Тифлисе, командир полка мог рассчитывать на комиссионные от продажи Тинатин, а в Исфахане ищи ветра в поле.
Мы столковались, я отсчитал золотом, дукатами. Успел вовремя, схватил девушку, поволок ее мимо подходивших, видимо прослышавших о ее редких достоинствах евнухах. Сердце начало успокаиваться, я наконец обратил внимание, какой шум и рев стоял на базарной площади. Вопили все — кто кричал, кто грозился, кто плакал и рыдал. Особенно были жалки мальчики, сбитые в стадо и связанные веревками. Один из них, изо всех сил пытавшийся сдержать слезы, выпятивший нижнюю губу, кудрявый, как черный ангел, насмерть поразил меня. Я уже было совсем собрался договориться и насчет него тоже, но в этот момент порыв ветра откинул окровавленное, измызганное покрывало, закрывавшее голову Тинатин. Лицо ее обнажилось. Один из евнухов с елейно-улыбчивым, жирным личиком тут же подскочил ко мне. Закрутил пальцами. Я ответил.
— Нет. Мы ударили по рукам!
— Ты смеешь отказывать мне? — начал тот.
— Мирзо Талани! — окликнул меня Мехди-хан. — Вас ждет повелитель!..
Евнух отпрянул, и я ударил его ногой. Бил со всей силы, расчетливо, между ног. Боли-то он все равно не испытывает. Не ударь я его, евнух счел бы, что дело с покупкой Тинатин нечисто. Не такой уж я великий господин, чтобы сам Надир-хан звал меня для беседы. Получив удар, он охотно скрючился. Все встало на свои места.
Я доставил Тинатин в родной дом. Хозяин, заметно осмелевший и за недостатком ума набравшийся наглости, попытался было отрицать необходимость возврата долга, но я заставил пойти его к войсковому кади, где была составлена заемная бумага, по которой он обязывался уплатить мне в рассрочку ту сумму, которую я потратил на приобретение его дочери.
В ту ночь мне как никогда нужна была женщина. Я выбрался в ночной город, решил найти шлюху. Только ни в коем случае не мусульманку — тогда меня бы немедленно заставили принять ислам. Таковы порядки на востоке. Город будто вымер, пришлось отправиться к Мирзо Мехди-хану. Своего слугу Шамсолла я оставил внизу, предупредив, что скоро выйду. Не тут-то было. Мирза был уже изрядно навеселе. На мой вопрос, как может верный последователь Мухаммеда употреблять вино, ответил.
— Быть в Гюрджистане и не отведать местных напитков, значит, лишить себя ба-а-альшого удовольствия. Если вместо шербета, мне поднесут «кровь шайтана», я отмолю этот грех. Аллах милостив… Проходи, фаранг, расскажи какую-нибудь занятную историю. Застолье предполагает забвение дурного, тем более, что теперь тебя ожидает важное событие. Тебе придется жениться на этой юной грузинской пери.[74] Иначе… — и он чиркнул себя большим пальцем по горлу. — Но ты не огорчайся, — добродушно добавил он, — сейчас мы пригласим местных красавиц, и ты отдохнешь душой и телом. Не беспокойся, тебе приведут христианку. Можешь проверить, есть ли у нее крестик…
Уже ближе к утру, собираясь покинуть дом Мирзо Мехди-хана, оказавшегося крепким на выпивку, как русский драгун, я припомнил последние слова Надир-хана, сказанные в конце того важного, распахнувшего дверь установлению братства между народами, разговора.
— Кто такой Каюмарс? — с трудом ворочая языком, спросил я вконец осоловевшего Мирзо.
Тот удивленно глянул на меня и переспросил.
— Каюмарс?.. Странные видения иной раз посещают тебя, фаранг. Это первоцарь персов. Основатель самой ранней династии иранских властителей. Тело у него было наполовину человечье, наполовину птичье.
Глава 7
Отоспаться в тот день мне так и не удалось. В доме Каралети-швили, по-видимому, не были знакомы с такими понятиями как тишина, покой. Впрочем, как и во всем Тифлисе… Как только прошел первый страх перед персами, когда были похоронены погибшие и солдаты принялись бойко торговать награбленным на армянском базаре, майдане и в темных рядах; когда оказалось, что царь Таймураз по-прежнему занимает свой дворец; когда, наконец, тифлисцы решили, что голове его еще долго торчать на плечах, — город ожил. Заголосили уличные торговцы, заверещали во дворах дети, завопили служанки. В доме Деметре то и дело доносилось визгливое: «Манана! Манана!..» Дальнейшее я уже не мог разобрать. Даже не пытался…
В тот день я от всей души ненавидел Восток. Все случившееся со мной вчера отчетливо прорезалось в памяти. В который раз я пытался и не мог понять смысл брошенной напоследок Мехди-ханом фразы. Что за странная интрига закручивалась вокруг меня?.. Зачем я должен жениться на Тинатин? Кому это понадобилось? И почему именно на этой, слишком юной для меня девице? Супружеские узы не для меня. Мне было известно мое будущее — пусть отрывочно, с некоторой долей двусмысленности, перспективы казались смазанными, проявлялись расплывчато, — и все равно ни в одном из редких сновидений пророческого толка я не видел себя рука об руку с дамой. Тем более с Тинатин!..
